Ух-Петух-Который-Моложе и там также некоторое время таращит глаза и, наконец, громыхает, словно телега на булыжной мостовой:
– Здоровьица хозяевам дома!
– Здоровье пригодится! – отвечает Кийр тихонько, не спуская глаз с пришельца.
– Так ведь я не тебе говорю, – произносит гость, – я говорю здешним хозяйкам.
– Ну, в чем дело? – спрашивает Маали, ставя лампу на стол. – Что вам угодно?
– Мне ничего не угодно, я пришел глянуть, что вы тут поделываете?
Сестричек берет оторопь. По-видимому, ни та, ни другая не знает, как поступить с этим необычным гостем. Даже Маали, такая смелая и находчивая во всяких ситуациях, совершенно теряется и устремляет взгляд в пол.
– Будьте добры, садитесь… – произносит она наконец неуверенно.
Ух-Петух-Который-Моложе не столько садится, сколько валится на стул, и комната сразу же наполняется вонью табака, трубочного нагара и прокисшего пива – смесь запахов, специфичная для каждой деревенской корчмы. Мучительное молчание в жилой комнате сестер кажется бесконечным. Помощник Начальника Станции щиплет скатерть, Маали крутит в руках блюдечко, а у Кийра напрочь вышибло из памяти, о чем он только что говорил в этой самой комнате.
Наконец «подгорелый мужик» кашляет, да так громко, что Аадниель Кийр даже вздрагивает, затем гость сплевывает на пол, находит в кармане кисет, сделанный из мочевого пузыря свиньи, и принимается набивать трубку.
– Так, – произносит он при этом, – о чем же мы теперь поговорим?
– Не знаю, – отвечает Маали. – Мы вас слушаем, ведь у вас к нам есть какое-то дело, иначе бы вы сюда не зашли.
– Д-да-а, дело. Гляньте, я припас конфеток.
С этими словами гость выкладывает на край стола несколько конфет и наблюдает исподлобья, какое действие произведет это на сестер.
– Дело… – продолжает он затем. – В корчме стало скучно, взял да и пришел глянуть, что вы тут поделываете. Хотел справиться насчет нового костюма, сошьете мне аль нет? Этот недоумок, – Ух-Петух-Который-Моложе тычет большим пальцем в сторону Аадниеля, – испортил мне отрез отменного сукна, чисто мешок сделал, так что надоть другой костюм заказать.
– Нет, – отвечает Юули, – на взрослых я не шью, только на мальчиков, да я и сделала всего-навсего два-три костюма и пальто.
– Ну а откель вы знаете, что я взрослый?
– Так ведь… – Юули хочет что-то ответить, но, как видно, тут же соображает, что подходящего ответа и нет вовсе. Она едва заметно усмехается и вопросительно смотрит на сестру: не поможет ли та управиться с этим господином.
Однако «этот господин» пребывает в уверенности, что очень удачно сострил и повторяет свой вопрос. – Быть посему, – решает он, в конце концов, – кто я ни есть, а костюм вы мне сошьете. Завтра я принесу сукно сюда, тогда и мерку снимете.
– Нет, не приносите, – возражает портниха. – Я не сумею вам сшить.
– Хо-хо-хо! – смеется гость. – Отчего ж не сумеете? Работа есть работа.
В таком духе спор по поводу костюма продолжается довольно долго. Кийру уже кажется, будто он сидит в этой комнате не с сегодняшнего, а со вчерашнего вечера. Он бы давно и с радостью ушел – только бы его и видели! – если бы знал, как на его уход посмотрит опасный посетитель. Кованый сапог этого страшилы запросто мог обойтись с ним так же, как недавно с их петухом Плууту. Охваченный страхом рыжеголовый двигается вместе со стулом все дальше, в угол комнаты, моргает глазами и сопит. В то же время он видит мысленным взором ту старую березу возле моста через ручей Киусна, которая простирает к большаку свои высохшие ветви, словно бы хочет схватить путника.
После того, как трубка набита уже в пятый раз, Ух-Петух-Который-Моложе поднимается, наконец, кряхтя, со стула с намерением уйти. Кийр облегченно вздыхает, но тут же вынужден снова вздохнуть тяжело, – гость тычет пальцем прямо в его сторону и спрашивает:
– Этот крендель, небось, каждый вечер сюда таскается?
Щеки Кийра становятся такими же красными, как его волосы, возмущение и стыд со страшной силой обуревают душу молодого мастера.
– О ком это вы говорите? – спрашивает Юули дрожащим голосом.
– О том самом, – Ух-Петух-Который-Моложе тычет своим грязным мизинцем чуть ли не в нос Хейнриху Георгу Аадниелю.
– Позвольте вам сказать, – Кийр с отчаянной решимостью поднимается со стула, – что, во-первых, я не крендель и, во-вторых, это мое дело, часто или не часто я тут бываю.
– Ox-ox, ox-ox! – Младший брат корчмаря вынимает изо рта трубку и с прищуром рассматривает Кийра. – Гляди-ка ты! Костюм испортил, а еще пыжится!
– Да, – собирается рыжеголовый с духом, видя что «подгорелый мужик» не выказывает намерения напасть немедленно, – обзывать себя я не позволю!
– Поглядим, поглядим! – произносит гость. – Ну да Бог со всем этим, небось мужиков дорога сведет. – И, обращаясь к сестрам: – Так что, стало быть, с костюмом не выйдет?
– Не выйдет, – отвечает Маали, – мы за такую работу не беремся.
– Ну а зайти проведать, небось, можно?
На этот вопрос никто не отвечает. И поскольку не отвечает никто, то это делает уже с порога сам уходящий: – Стало быть, зайти проведать можно.
Гость удаляется точно таким же «хлябающим» шагом, каким и пришел. Некоторое время в комнате царит глубокая тишина, затем Клодвиг отворяет форточку и говорит:
– Посмотрим, выветрится ли отсюда когда-нибудь эта ужасная табачная вонь.
Затем с улыбкой обращается к Помощнику Начальника Станции: – Ну, сестричка Юули, у тебя лицо опять такое расстроенное, будто ты домового увидела. Но ведь это был вовсе не домовой, это был заказчик.
– Ужасный заказчик, – мотает головой старшая сестра.
– Странно, – в свою очередь мотает головою молодой портной, – зачем он, собственно, приходил? Не верю я в это заказывание костюма. Но отчего он зол на меня и на все наше семейство – это я знаю доподлинно: в нашей семье нет ни одного пьяницы и прибыли от нас корчмарь не имеет ни на грош, поэтому.
Разговаривают еще о том, о сем, пьют чай, после чего Кийр уходит… с весьма смешанными чувствами. Во-первых, это его неожиданное чаепитие в доме булочника… Скажи ему, Кийру, кто-нибудь вчера, что сегодня с ним приключится такая история, он сказавшего такое извел бы насмешками, изничтожил бы бранным словом, истребил бы сопением и презрением, – и вот вам, он, Кийр, побывал-таки там а гостях и… нельзя сказать, чтобы Помощник Начальника Станции и Клодвиг и впрямь оказались столь отвратительными людьми, какими он их до сего дня представлял. (Так личное знакомство примиряет иной раз враждующих, которые дотоле разили друг друга словами и кололи писчими перьями.) Во-вторых, этот младший брат корчмаря, появившийся там как раз в то же самое время… И это еще вопрос – пришел ли он туда впервые или же заходил и прежде?
– Где это ты сегодня пропадал, Йорх? – спрашивает папаша Кийр, когда сын является домой.
– Да так, побыл немного в Паунвере, – отвечает Аадниель тоном полного безразличия.
– Где же именно?
– Ну, там… Повстречал одного старого школьного друга, поговорили.
– Кого же это?
– Ну этого, оттуда, с низины… оттуда…
– Откуда это – с низины?
– Ну, оттуда… Ах, папа, ты же его не знаешь.
Младший брат Бенно выглядывает из-под одеяла, словно хитрая куница, и почесывает себе ногу. Он знает старшего брата, как свои пять пальцев, и мигом догадывается: с Йорхом опять случилось что-то из ряда вон выходящее, Йорх врет.

III

Теперь позволим семейству Кийров спокойно лечь спать и не станем нарушать их мирный отдых, – после дневной работы каждый смертный вправе вкусить блаженство сна. К счастью, они живут не где-нибудь, а в деревне, в одноэтажном домике, где и внутри, и снаружи царит тишина. На втором этаже не пирует и не предается ночному веселью какая-нибудь взобравшаяся на кочку лягушка или какой-нибудь внезапно разбогатевший медноголовый Пудрутийт, равно как не воюет над их головами какой-нибудь торговец Спейль со своей тещей, кровожадной, словно пантера. А внизу никто не занимается разнообразной ночной деятельностью – не грохочет, не колет дрова, не хлопает дверьми, угрожая превратить в груду обломков весь дом и еще полдюжины соседних. За стеной старая дева из онемеченных эстонцев не завывает в сопровождении рояля, словно ведьма о семи хвостах или бабушка старого заморского черта. Все это имеет место в городе, в красивых двух– и трехэтажных домах, на окна которых многие из деревенских жителей посматривают с завистью. О, если бы они – и члены семейства Кийров и весь прочий деревенский люд, живущий в одноэтажных домах – умели ценить свой домашний покой!
Но что есть – то есть, и с нашей стороны, во всяком случае, было бы не особенно корректно заявляться к ним среди ночи, чтобы напомнить, какие они, в сущности, счастливые. Поэтому – и да будет покой! И если пишущий эти строки еще раз посмеет затронуть в этой главе Кийров, как молодых, так и старых, пусть ему вплоть до его смертного часа так и не удастся поселиться в одноэтажном доме. После смерти он может там и обосноваться – до этого нам уже нет дела.
Вместо того, чтобы тревожить в ночное время порядочных жителей Паунвере, пойдемте-ка лучше да проведаем других своих паунвереских друзей и послушаем, о чем они разговаривают. Но прежде пусть читатель наденет себе на руки толстые рукавицы, на ноги – валенки с высокими голенищами и подпояшется кушаком. Потом пусть под этот кушак как-нибудь исхитрится запихать добротный тулуп, под тулуп – пиджак из домотканого сукна, а по мне так под пиджак можно еще и какой-нибудь свитер. Проделав все это, пусть читатель возьмет в руки крепкую палку (на некоторых местных хуторах встречаются собаки точь-в-точь такие же злые, как городские соседки из старых дев) и пусть подождет меня где-нибудь… ну, скажем, возле паунвереской школы – я скоро приду. Тогда мы прошагаем, примерно, две версты по зимней дороге и зайдем в гости на хутор Юлесоо к супружеской паре Тоотсов.
Уже давно замечено и даже где-то записано, что ни одна супружеская жизнь не заканчивается свадьбой, а именно с нее-то и берет начало. Случается, у иных мужа и жены, думавших, что попали в теплое гнездышко, после свадебного веселья становится такое лицо, будто они – выпавшие из гнезда птенцы. Это бывает, когда настает черед так называемых будней.
Точно так же и тут: свадьба Йоозепа Тоотса, молодого хозяина хутора Юлесоо, была куда как веселой и приятной, да и о днях наведения послесвадебного порядка ничего плохого не скажешь, но гляди-ка ты – прошло еще несколько дней, и жизнь на хуторе Тоотсов совершенно разладилась. Дало о себе знать обстоятельство, последствия которого Йоозеп уже давно должен был бы предвидеть, а именно: в Юлесоо некуда поселить жену.
В задней комнате кряхтел и стонал больной старик-отец, передняя комната, как водится, была общей для всей семьи. Вдобавок ко всему, Тээле на своем новом месте жительства не знала, к чему приложить руки, – два-три раза она пыталась помочь старой хозяйке, но у молодой жены сразу же возникало такое ощущение, будто она вмешивается в чужие дела. В то же время старая хозяйка стала ей ставить препоны и отстранять от работы, мол, незачем ей, молодой, руки пачкать, небось справятся и без нее, и так далее. Тогда Тээле села за привезенное с хутора Рая пианино и попыталась немного поиграть, но старый хозяин сразу же начал в кровати кашлять и сказал просительно:
– Золотце, оставь это, меня аж до мозга костей пробирает.
Все это видит и слышит и сам Тоотс и приходит в отчаяние. Это один из тех редких случаев, когда он напрочь теряет свой юмор и полностью оказывается во власти тяжелых мыслей. Что делать? Но что сделаешь среди зимы, когда на дворе мороз?! Жилой дом хутора Юлесоо мал и убог, и таким останется, пока его не перестроят или же не выстроят на замену совершенно новый. Правда, старшее поколение в старый дом вмещалось, но молодое из него выросло.
И сразу же возникает вопрос: на какие средства, собственно, строить? Сейчас хороший санный путь, самое время возить бревна для нового дома, но у каждого бревна есть одно неприятное свойство: оно стоит денег. А последних на хуторе Юлесоо так много, что, пожалуй, можно сказать, что и нет вовсе. Пойти на хутор Рая к богатому тестю Йоозепа? Нет, на это ему, Тоотсу, не решиться. До тех пор, пока там не заговорят о деньгах сами, и он тоже будет молчать. Вот так и молчит молодой муж и глава семьи и с утра до вечера треплет лен, отчего руки его становятся шершавыми, точно карды. Карда – репейная или железная щетка, чесалка, для чески шерсти и хлопка – Ant


Однажды Тээле отправляется на хутор Рая, словно бы погостить, однако домой уже не возвращается. Тогда Тоотс запрягает лошадь и едет за женой.
– Почему, собственно, я должна вернуться? – спрашивает Тээле с невинным видом. – Что мне там делать? Разумеется, я стану иной раз навещать тебя, но здесь у меня есть своя комната.
– Гм… – произносит Тоотс. – Это, конечно, так, но все же будет очень странно, ежели мы начнем жить врозь.
– Хорошо, а если вместе нам жить негде? Там ведь нет места.
Услышав такое, Тоотс чувствует, как все его тело начинает мелко и часто дрожать. И надо же было случиться этому так скоро! А холодность, с которой Тээле произнесла эти слова!
– Но что же мне в таком случае делать? – смотрит он наконец своей молодой жене в глаза. – Ты же знала, какой у нас дом. Я ничего от тебя не скрывал.
– Ох, Йоозеп, я ведь и не обвиняю тебя. И вообще не стоит воспринимать все это так трагически. Жить врозь, жить врозь! – что же в этом странного?! Один раз ты придешь ко мне в гости, другой раз я к тебе – так и станем жить, словно утренняя Заря и Закат. Утренняя Заря и Закат – персонажи очень красивой легенды: в силу обстоятельств они могли быть вместе лишь краткое мгновение, когда Закат передавал Солнце утренней Заре, остальное же время жили врозь, отчего их любовь вечно оставалась молодой.

Разве не чудесно?
– Да, – повторяет Тоотс в раздумье. – Заря и Закат…
– Ну да… Нет, ты не обвиняй меня, ведь и я тоже ни в чем тебя не обвиняю. В Юлесоо за что ни возьмешься – всюду на твою мать натыкаешься, а я не хочу сидеть, сложа руки, да, в сущности, там и нет места, где можно бы, сложа руки, посидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15