И совершенно очевидно, что Вайстор и его группировка терпеть не могли "этого еврея Гейдриха". Гейдрих - еврей! Один их тех трюков контрпропаганды, когда именно чудовищная нелепость какого-либо утверждения убеждает лучше всего. Я слышал об этом и раньше, как и большинство полицейских в Алексе, и так же, как и они, знал, откуда пошел этот слушок: от адмирала Канариса, главы Абвера, германской военной разведки, который был самым ярым и, пожалуй, самым влиятельным противником Гейдриха.
А может, существовала еще какая-нибудь причина, по которой Гейдрих через несколько дней собирается в Вевельсбург? Я всегда старался держаться подальше от всех интриг, но ни минуты не сомневался, что ему доставило бы удовольствие подставить Гиммлера. Для него это - все равно как получить в подарок торт с толстым слоем крема. А самым приятным для Гейдриха был бы, конечно, арест Вайстора и других членов антигейдриховской оппозиции в СС.
Однако, чтобы доказать это, мне нужны были еще какие-нибудь материалы, кроме бумаг Вайстора. Что-нибудь более красноречивое и недвусмысленное, что смогло бы убедить самого рейхсфюрера.
Именно тогда я вспомнил о Рейнхарде Ланге. Это было самое уязвимое место на пятнистом теле заговора Вайстора, и, конечно, чтобы отсечь его, не нужен чистый и острый скальпель, хватит грубого и грязного ногтя. У меня ведь еще оставались два его письма Ланцу Киндерману.
Приехав в Алекс, я сразу же подошел к столу дежурного и увидел, что меня ждут Корш и Беккер вместе с Ильманом и сержантом Гольнером.
- Еще один звонок?
- Да, комиссар, - сказал Гольнер.
- Хорошо. Поехали.
Внешне пивоварня Шультхайса в Кройцберге больше походила на школу унылое здание из красного кирпича с множеством башен и башенок, рядом располагался внушительных размеров сад. Если бы не стойкий запах, который и сейчас, в два часа ночи, щекотал наши ноздри, то можно было бы подумать, что в комнатах рядами стоят школьные парты, а не пивные бочки. Мы остановились около сторожки, похожей на палатку.
- Полиция! - прокричал Беккер сторожу, похоже, большому любителю пива у него был такой живот, что при всем своем желании он вряд ли смог бы дотянуться руками до карманов своего комбинезона.
- Где вы держите старые пивные бочки?
- Какие вы имеете в виду? Пустые?
- Не совсем. Я имею в виду те, которые требуют небольшого ремонта.
Сторож прикоснулся пальцами ко лбу, как будто отдавал честь.
- Так точно, господин, Я вас понял. Сюда, пожалуйста.
Мы вылезли из машины и последовали за ним по дороге, по которой только что приехали. Вскоре мы вошли в зеленую низкую дверь в стене пивоварни и зашагали по узкому проходу.
- Вы разве не запираете эту дверь? - спросил я.
- Незачем, - ответил сторож, - здесь нечего красть. Пиво хранится в другом помещении.
Это был старый погреб с вековой грязью на потолке и полу. Голая электрическая лампочка на стене придавала мраку, царившему в погребе, желтоватый оттенок.
- Это здесь, - сказал сторож. - Я думаю, как раз то, что вы ищете. Сюда складывают бочки, которые нужно чинить. Только чинят их редко. Некоторые лежат здесь уже десять лет.
- Черт! - выругался Корш. - Должно быть, их здесь не меньше сотни.
- Как минимум, - засмеялся наш провожатый.
- Ну, тогда лучше поскорее начать, - предложил я.
- А что вы все-таки ищете?
- Открывалку для бутылок, - огрызнулся Беккер. - А теперь, будь другом, катись отсюда.
Сторож усмехнулся, что-то пробормотал и, тяжело переваливаясь, зашагал прочь, к удовольствию Беккера.
Нашел ее Ильман. Он даже не стал снимать крышку.
- Здесь. Вот эта бочка. Ее двигали. Недавно. И крышка отличается по цвету. - Он поднял крышку, глубоко вздохнул и направил луч фонаря внутрь. Да, она здесь.
Я подошел туда, где он стоял, и два раза заглянул внутрь: один раз за себя, второй - за Хильдегард. Я видел много фотографий Эммелин у нее дома и сразу же узнал ее.
- Достаньте ее оттуда как можно быстрее, профессор.
Ильман как-то странно посмотрел на меня, затем кивнул. Возможно, что-то в моем тоне заставило его догадаться о моей не только профессиональной заинтересованности в этом деле. Он жестом подозвал полицейского фотографа.
- Беккер, - сказал я.
- Да, комиссар?
- Поедете со мной.
* * *
По дороге к дому Рейнхарда Ланге мы заехали ко мне за его письмами. Я налил нам обоим по большому стакану шнапса и рассказал о том, что произошло в этот вечер.
- Ланге - слабое звено. Я слышал, как они сами об этом говорили. Более того, он - гомик.
Я осушил свой стакан и, наполнив его снова, глубоко вздохнул, чтобы усилить действие спиртного. Я чувствовал, как горели мои губы, пока я, не проглатывая, держал жидкость во рту. Меня слегка передернуло, когда я отправил шнапс в желудок.
- Я хочу, чтобы вы поработали с ним по линии полиции нравов.
- Да? Очень круто?
- Чтоб он у нас поплясал.
Беккер оскалился и допил свой стакан.
- Значит, раскрутить его на полную катушку? Понял. - Он расстегнул пиджак и, вытащив оттуда короткую резиновую дубинку, с энтузиазмом постучал ею по своей ладони. - Я поглажу его вот этим.
- Ну, надеюсь, что с этой штучкой вы обращаетесь более умело, чем с "парабеллумом". Ланге мне нужен живым. Напуганным до смерти, но живым. Чтобы мог отвечать на вопросы. Понятно?
- Не беспокойтесь, - сказал он. - Я знаю, как обращаться с этой вещицей. Только сдерну с него кожу, вот и все. Кости мы не будем ломать, пока вы не прикажете.
- Я вижу, вам это нравится, да? Стращать людей так, чтобы они напускали себе в штаны?
Беккер засмеялся.
- А вам нет?
* * *
Дом Ланге на Лютцовуферштрассе, обращенный фасадом на канал Ландвер, находился совсем близко от зоопарка, откуда было хорошо слышно, как родственники Гитлера жалуются на свои жилищные условия. Элегантное трехэтажное здание в стиле императора Вильгельма, окрашенное в оранжевый цвет с большим квадратным эркером на втором этаже. Беккер с таким усердием принялся звонить в дверь, как будто ему за это платили отдельно. Затем, когда ему надоело, он стал бить в дверь молотком. Наконец в прихожей зажегся свет, и мы услышали, как отодвигается засов.
Дверь открылась на цепочке, и я увидел бледное и нервное лицо Ланге, выглянувшее из-за двери.
- Полиция, - сказал Беккер. - Откройте.
- Что происходит? - Ланге судорожно сглотнул, - Что вам надо?
Беккер отошел от двери на шаг.
- Поберегитесь, - предупредил он, а затем ударил по двери сапогом. Я слышал, как Ланге взвизгнул, когда Беккер ударил еще раз. После третьего раза дверь с треском распахнулась, и мы увидели, как Ланге в пижаме взбегает вверх по лестнице.
Беккер побежал за ним.
- Не застрелите его, Бога ради! - крикнул я Беккеру.
- Помогите! - закричал Ланге, когда Беккер схватил его за голую лодыжку и потащил вниз. Извиваясь и дрыгая ногами, Ланге пытался освободиться от захвата Беккера, но все было напрасно, и его толстый зад пересчитал все ступеньки лестницы. Когда он оказался внизу, Беккер схватил его за лицо и оттянул к ушам обе щеки.
- Эй ты, козел, когда я говорю "открой дверь", ты должен открыть ее, понял? - Затем он двинул Ланге головой о ступеньку. - Ты понял меня, голубой? - Ланге принялся громко протестовать, но Беккер схватил его за волосы и дважды наотмашь ударил по лицу. - Я тебя спрашиваю, ты понял, голубой?
- Да! - взвыл он.
- Хватит, - остановил я Беккера, оттаскивая его за плечо. Он встал, тяжело дыша, и ухмыльнулся.
- Вы же хотели, чтобы он поплясал, комиссар.
- Я скажу вам, когда ему понадобится добавка:
Ланге утер кровоточащую губу и посмотрел на руку, запачканную кровью. В его глазах стояли слезы, но он еще сохранял какие-то остатки собственного достоинства.
- Послушайте! - закричал он. - Что все это, черт возьми, значит? Почему вы врываетесь сюда таким образом?
- Объясните ему, - приказал я.
Беккер схватил Ланге за воротник шелкового халата и стянул его вокруг толстой шеи.
- Тебе светит розовый треугольник, мой толстячок. Розовый треугольник с полосой, если твои письма к дружку-педерасту Киндерману попадут куда следует.
Ланге с трудом оттянул руку Беккера от своего горла и с ненавистью взглянул на него.
- Я не знаю, о чем вы говорите, - прошипел он. - Розовый треугольник? Что это значит? Объясните, Бога ради!
- Статья 175 Уголовного кодекса Германии, - сказал я.
Беккер процитировал наизусть:
- "Любой мужчина, допускающий преступные непристойные действия в отношении другого мужчины или позволяющий себе участвовать в таких действиях, подвергается наказанию в виде тюремного заключения". - Он игриво похлопал его пальцами по щеке. - Это означает, что ты арестован, жирный педик.
- Но это абсурд. Я никогда никому не писал никаких писем. И я не гомосексуалист.
- Если ты не гомосексуалист, - ухмыльнулся Беккер, - тогда я мочусь не через член. - Он достал из кармана два письма, которые я ему дал, и угрожающе помахал ими перед лицом Ланге. - А эти письма ты что, писал Деду Морозу?
Ланге попытался схватить письма, но промахнулся.
- Какие плохие манеры! - И Беккер снова ударил его по щеке, на этот раз сильнее.
- Где вы их взяли?
- Я ему дал.
Ланге бросил на меня взгляд, затем еще один.
- Постойте-ка, - сказал он, - я знаю вас. Вы - Штайнингер. Вы были там в тот вечер в... - Он запнулся и не стал договаривать, где он видел меня.
- Совершенно верно, я присутствовал на вечеринке у Вайстора. И кое-что знаю о том, что там происходит. А вы поможете мне узнать остальное.
- Кто бы вы ни были, вы зря теряете время. Я вам ничего не скажу.
Я кивнул Беккеру, и он снова начал избивать его. Я бесстрастно наблюдал, как он снова ударил его дубинкой по коленям и лодыжкам, а затем нанес один легкий удар в ухо, ненавидя себя за то, что стал следовать лучшим традициям Гестапо, и за то, что ощущал в своей душе нечеловеческую жестокость. Я велел ему прекратить.
Ожидая, пока Ланге перестанет всхлипывать, я немного прошелся взад-вперед, заглядывая в комнаты. В отличие от внешнего вида, в интерьере дома не было абсолютно ничего традиционного. Мебель, ковры и картины - всего было в изобилии, и все очень дорогое и современное, таким домом можно любоваться, но жить в нем неудобно.
Увидев, что Ланге взял себя в руки, я сказал:
- Ничего себе домик! Не в моем вкусе, но, вероятно, я несколько старомоден. Знаете, я один из тех неуклюжих людей с опухшими суставами, которые, четким геометрическим формам предпочитают личный комфорт. Держу пари, однако, что вам здесь действительно удобно. Как вы думаете, Беккер, ему понравится наш "бак" в Алексе?
- Камера? А что, в ней много четких геометрических линий, комиссар. Одни железные прутья на окнах чего стоят!
- Не говоря уж о той богемной публике, которая там собирается. Благодаря ей ночная жизнь Берлина знаменита на весь мир. Насильники, убийцы, воры, пьяницы - там полно пьяниц, они блюют, где придется.
- Вы правы, комиссар, это действительно ужасно.
- Вы знаете, Беккер, мне кажется, мы не можем отправить туда такого человека, как господин Ланге. Думаю, ему там совсем не понравится, правда?
- Какие же вы негодяи!
- Уверен, он там и ночи не протянет, комиссар. Особенно, если мы выберем ему из его гардероба что-нибудь этакое. Что-нибудь артистическое, подходящее для такого чувствительного человека, как господин Ланге. Возможно, даже немного косметики, а, комиссар? С губной помадой и румянами он будет выглядеть просто великолепно. - И Беккер громко заржал - просто садист какой-то.
- Я думаю, вам лучше поговорить со мной, господин Ланге, - сказал я.
- Вам не удастся запугать меня, негодяи. Слышите? Не удастся.
- Это очень печально. Поскольку, в отличие от криминальассистента Беккера, мне не доставляет удовольствия мысль оптом, что кому-то придется, страдать. Но боюсь, у меня нет выбора. Я хотел сделать, как лучше, но, откровенно говоря, у меня просто нет на это времени.
Мы поволокли его наверх, в спальню, где Беккер, порывшись в огромном платяном шкафу Ланге, подобрал для него одежду. Когда он нашел румяна и помаду, Ланге громко зарычал и метнулся ко мне.
- Нет! - закричал он. - Я этого не надену.
Я схватил его руку и завернул ее за спину.
- Вы сопливый трус, черт вас дери, Ланге. Но вы это наденете, или мы повесим вас вниз головой и перережем горло, как поступили ваши друзья со всеми этими девушками. А потом мы, может быть, возьмем да засунем ваш труп в пивную бочку или старый чемодан и посмотрим, как будет чувствовать себя ваша мать, когда ей придется опознавать труп спустя шесть недель.
Я надел ему наручники, а Беккер принялся наносить ему на лицо косметику. Когда он закончил, то в сравнении с Ланге Оскар Уайльд выглядел бы скромным и незаметным учеником драпировщика из Ганновера.
- Поехали, - прорычал Я. - Отвезем эту шлюху в ее отель.
Мы нисколько не преувеличивали, когда описывали ночной "бак" в Алексе. Наверное, в любом большом городе в полицейском участке есть такая камера. Но поскольку Алекс - полицейский участок очень большого города, следовательно, и "бак" здесь очень большой. Он просто огромен, как средних размеров кинотеатр, только вот кресел здесь нет. Нет здесь ни лавок, ни окон, ни вентиляции. А есть только грязный пол, грязные параши, грязные решетки, грязные люди и вши. Гестапо держит там многих своих арестантов, для которых не хватило места на Принц-Альбрехт-штрассе. Орпо отправляет туда на ночь пьяных, там они дерутся, блюют и отсыпаются. Крипо использует это место так же, как Гестапо использует канал: это сливная яма для человеческих отбросов. Ужасное место для человеческого существа! Даже для такого, как Рейнхард Ланге. Мне пришлось постоянно напоминать себе о том, что сделали он и его друзья, об Эммелин Штайнингер, лежащей в бочке, словно гнилая картошка. Некоторые из заключенных засвистели и стали посылать воздушные поцелуи, завидев, как мы тащим его вниз, а Ланге побелел от страха.
- Господи, вы ведь не оставите меня здесь?! - взмолился он, вцепившись в мою руку.
- Тогда колись. Расскажи о Вайсторе, Ране и Киндермане. Подпишешь заявление - и получишь прекрасную камеру на одного.
- Я не могу, не могу. Вы не знаете, что они со мной сделают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37