- Я не первый раз сообщаю плохие новости семье погибших, - объяснил Беккер. - Как ни странно, все до последней минуты надеются на лучшее. И только когда ты сообщаешь им правду, они бывают окончательно сражены. Матери падают в обморок, ну, вы все знаете. Но эти среагировали как-то по-другому. Трудно объяснить, что я имею в виду, но, комиссар, у меня сложилось впечатление, что они этого ожидали.
- После четырех недель отсутствия дочери? Да они просто смирились с мыслью о том, что она умерла, вот и все.
Беккер нахмурился и поскреб макушку своей растрепанной головы.
- Нет, - медленно сказал он. - Это что-то другое, комиссар, я не могу хорошо объяснить. Наверное, мне не стоило вообще об этом говорить. Может быть, мне только показалось.
- Вы верите в интуицию?
- В общем-то, да.
- И правильно. Иногда это единственная вещь, на которую полицейский может положиться. И тогда у него нет другого выбора, как довериться ей. Полицейскому, который не доверяет своим предчувствиям, никогда не повезет. А без везения нет никакой надежды, что тебе удастся распутать дело. Нет, вы правильно сделали, что рассказали мне.
Мы ехали на юго-запад, в Штеглиц, и господин Ханке, бухгалтер завода "АЕГ" на Зеештрассе, сидевший рядом со мной, меньше всего производил впечатление человека, смирившегося со смертью своей единственной дочери. Тем не менее я не собирался сбрасывать со счетов то, что рассказал мне Беккер. Я не торопился делать никаких заключений, я просто наблюдал.
- Ирма была очень умной девочкой, - вздохнул Ханке. Он говорил с акцентом, выдававшим в нем жителя рейнских земель, чем очень напоминал Геббельса. - Ей хватило ума не бросить школу и сдать экзамены на аттестат зрелости, как она и мечтала. Но она не была книжным червем, Ирма только что получила имперский спортивный значок и диплом мастера спорта по плаванию. Она никому не делала зла. - Его голос сорвался, когда он спросил: - Кому понадобилось ее убивать, комиссар? Кто мог это сделать?
- Именно это я и хочу выяснить, - сказал я. Но жена Ханке, сидевшая на заднем сиденье, уже знала ответ на этот вопрос.
- Неужели вам не ясно, кто стоит за этим убийством? - спросила она. Моя дочь была примерным членом Союза немецких девушек, на уроках расовой теории ее называли идеальным примером истинной арийки. Она хорошо знала гимн "Хорст Вессел" и читала наизусть целые страницы из великой книги фюрера. Так кто же мог убить ее, девственницу, как не евреи? Кто, кроме евреев, мог сделать с ней такое?
Господин Ханке повернулся и взял жену за руку.
- Мы пока еще ничего не знаем. Силке, дорогая, - сказал он. - Правда, комиссар?
- Я думаю, что это маловероятно, - ответил я.
- Вот видишь, Силке? Комиссар не верит в то, что ее убили евреи, и я тоже не верю.
- А я говорю вам, что уверена в этом, - прошипела она. - Вы оба ошибаетесь. Это очевидно так же, как и то, что длинный нос - это нос еврея. Кто же еще, кроме евреев? Вы что, не понимаете? Это же совершенно очевидно!
"Когда находят тело со следами ритуального убийства, обвинение выдвигается немедленно, так делается во всем мире. И это обвинение выдвигается только против евреев", - вспомнились мне слова из статьи в еженедельнике "Штюрмер", который лежал, свернутый, у меня в кармане, и, слушая фрау Ханке, я неожиданно подумал, что она права, но права в том, во что бы никогда не согласилась поверить.
Глава 11
Четверг, 22 сентября
Раздался свисток, поезд дернулся и начал медленно отъезжать от перрона Ангальтского вокзала. Наше шестичасовое путешествие в Нюрнберг началось. Корш, с которым мы вдвоем ехали в купе, с головой ушел в газету.
Вдруг он громко чертыхнулся.
- Вы только послушайте, что здесь пишут! "Советский министр иностранных дел Максим Литвинов объявил с трибуны Лиги Наций в Женеве, что его правительство намерено выполнить свои обязательства по существующему с Чехословакией договору и что оно одновременно предоставит военную помощь Франции". О Боже, нам достанется, если на нас нападут сразу с двух сторон.
Я промычал нечто нечленораздельное. В то, что французы организуют настоящую оппозицию Гитлеру, верилось еще меньше, чем в соблюдение ими "сухого закона". Литвинов очень хорошо продумал свое заявление. Никто не хотел войны. Никто, кроме Гитлера. Этого сифилитика Гитлера.
Мои мысли вернулись к встрече с фрау Калау фон Хофе в прошлый вторник в Институте Геринга.
* * *
- Я принес ваши книги, - сообщил я. - Особенно интересной оказалась книга профессора Берга.
- Рада, что она вам понравилась, - произнесла фрау фон Хофе. - А что вы скажете о Бодлере?
- Он мне тоже понравился, по-моему, его стихи - о современно! Германии. Особенно цикл "Хандра".
- Наверное, вы уже созрели для Ницше, - сказала она, откинувшись на спинку стула.
Мы разговаривали в светлом, со вкусом обставленном кабинете, окна которого выходили прямо на зоопарк. Мне казалось, что я даже слышу крики обезьян, доносящиеся оттуда.
Калау фон Хофе продолжала улыбаться. Она выглядела лучше, чем была в моих воспоминаниях. Взяв фотографию, одиноко стоявшую на столе, я стал разглядывать ее - красивый мужчина и два маленьких мальчика.
- Ваша семья?
- Да.
- Вы, наверное, очень счастливый человек, - сказал я и поставил фотографию на место. - Ницше... - продолжал я, чтобы сменить тему разговора. - Я ничего о нем не знаю. Видите ли, я мало читаю. Мне трудно выкроить для этого время. Но в свое время я прочитал те страницы в "Майн кампф", где говорится о венерических болезнях. И заметьте, после этого чтения мне пришлось подпереть окно в ванной кирпичом, чтобы оно не захлопнулось.
Она засмеялась.
- Тем не менее вы, вероятно, правы.
Она хотела что-то сказать, но я поднял руку:
- Знаю, знаю, не говорите ничего. Вы мне рассказали только о том, что написано в замечательной книге нашего фюрера. Не вдаваясь в психотерапевтический анализ самого писателя.
- Правильно.
Я сел и посмотрел ей в глаза.
- Но такое возможно?
- О да, конечно.
Я протянул ей страницу из "Штюрмера".
Она спокойно посмотрела на меня, затем открыла коробку с сигаретами. Я взял одну и, чиркнув спичкой, дал прикурить ей, затем прикурил сам.
- Вы спрашиваете меня об этом по долгу службы, официально? поинтересовалась она.
- Нет, конечно нет.
- Тогда могу сказать, что это возможно. К тому же должна заметить: "Штюрмер" - произведение не одной, а нескольких психопатических личностей. Эти так называемые передовицы или иллюстрации Фино - одному Богу известно, какое влияние оказывает на людей такая мерзость!
- А вы не могли бы немного порассуждать. На тему о влиянии, я имею в виду.
Она поджала свои красивые губы.
- Его очень трудно оценить, - сказала она, помолчав немного. - Конечно, если люди со слабой психикой будут регулярно поглощать информацию такого рода, она может повлиять на них.
- Повлиять до такой степени, что человек может решиться на убийство?
- Нет, - сказала она. - Я так не думаю. Из нормального человека она не сделает убийцу. Но если человек к этому предрасположен, то вполне возможно, что публикуемая информация и рисунки к ней могут подтолкнуть его к убийству. Вы же сами прочитали в книге Берга: "Кюртен утверждал, что описание самого непристойного вида преступления оказало на него совершенно определенное влияние".
Она закинула ногу на ногу. Услышав шуршание ее шелковых чулок, я мысленно представил себе ее ноги, стянутые подвязками, и чуть выше кружевное великолепие, которое должно было там быть. Мышцы моего живота напряглись. Продолжая вести серьезный разговор, я представил себе, как просовываю руку под ее юбку и как она раздевается передо мной. Так где же все-таки начинается испорченность?
- Понимаю, - сказал я. - А что вы как профессионал думаете о человеке, который опубликовал подобную писанину? Я имею в виду Юлиуса Штрейхера.
- Такая ненависть почти всегда является результатом сильной психической неустойчивости. - Она помолчала несколько мгновений. - Могу я вам рассказать кое-что по секрету?
- Конечно.
- Вы знаете, что Матиас Геринг, директор нашего института, - кузен Премьер-министра?
- Да.
- Штрейхер написал много ядовитой чепухи о медицине как о еврейской науке, и о психотерапии в частности. Будущее психического здоровья в нашей стране оказалось под угрозой. Следовательно, у доктора Геринга есть много причин убрать Штрейхера, он даже подготовил по приказу Премьер-министра его психологическую характеристику. Я уверена, что могу гарантировать участие нашего института в любом расследовании, касающемся Штрейхера. - Я задумчиво кивнул. - Вы подозреваете Штрейхера?
- Честно?
- Конечно.
- Если честно, то не знаю Пока давайте скажем так: я им заинтересовался.
- Хотите, я попрошу доктора Геринга помочь вам?
Я покачал головой.
- Нет. Не сейчас. Но спасибо за предложение. Я буду помнить о нем. - Я встал и направился к двери. - Бьюсь об заклад, что вы, вероятно, очень высокого мнения о Премьер-министре, поскольку он покровительствует вашему институту. Я прав?
- Он хорошо к нам относится, это правда. И я сомневаюсь, что наш институт мог бы существовать, если бы не его поддержка. Естественно, мы о нем высокого мнения.
- Пожалуйста, не думайте, что я в чем-то вас обвиняю, вовсе нет. Но неужели вам никогда не приходило в голову, что ваш благодетель с такой же легкостью может пойти и навалить кучу дерьма в чужом огороде, как Штрейхер в вашем? Вы никогда об этом не задумывались? Меня поражает, в какой грязи мы живем. И еще долго будем вляпываться подошвами своих ботинок в дерьмо, пока кто-нибудь не догадается отловить всех бродячих собак и поместить их в питомник. - Я дотронулся до края своей шляпы. - Подумайте об этом.
* * *
Корш рассеянно крутил свои усы, продолжая читать газету. Я подумал: не потому ли он отрастил их, чтобы выглядеть более мужественным, совсем как другие отращивают себе бороды вовсе не оттого, что им не нравится бриться борода требует не меньше ухода, - просто им кажется, с бородой их наконец-то начнут принимать всерьез. Но усы Корша, как два штриха, нанесенные карандашом для бровей, только подчеркивали хитрое выражение его лица. Они делали его похожим на сводника, что совершенно не соответствовало характеру этого человека, который, как я успел заметить за те неполные две недели, что мы работали вместе, был крепким и надежным.
Заметив мой взгляд, он решил проинформировать меня, что польский министр иностранных дел, Иосиф Бек, потребовал решить проблему польского меньшинства в районе Ольза в Чехословакии.
- Совсем как банда гангстеров, правда, комиссар? - сказал он. - Каждый хочет ухватить себе кусочек.
- Корш, - заметил я, - вы зарыли в землю свой талант. Из вас получился бы прекрасный диктор на радио.
- Простите, комиссар, - смутился он, складывая и убирая газету. - Вы когда-нибудь раньше бывали в Нюрнберге?
- Один раз. Сразу же после войны. Но я бы не сказал, что баварцы мне очень понравились. А вы уже бывали?
- Я еду туда впервые. Но я понял, что вы имеете в виду. Весь этот их дурацкий консерватизм. Глупости все это, верно?
С минуту он молчал, глядя на проплывающий за окном сельский пейзаж. Потом, снова посмотрев мне в лицо, произнес:
- Вы действительно считаете, что Штрейхер замешан во всех этих убийствах, комиссар?
- Мы ведь в этом деле не идем наперекор начальству, правда? Да и гауляйтер Франконии, что называется, не пользуется популярностью в народе. Артур Небе зашел так далеко, что даже сказал мне: "Юлиус Штрейхер - один из самых больших преступников рейха, против него ведется уже несколько расследований". Он настаивал, чтобы мы переговорили с полицей-президентом Нюрнберга лично. Очевидно, между ним и Штрейхером нет особой любви. Но в то же время мы должны быть исключительно осторожны. Штрейхер управляет своей областью, как китайский военачальник. Не говоря уж о том, что он на "ты" с фюрером.
В Лейпциге в наше купе подсел молодой командир морской десантной части СА, а мы с Коршем отправились на поиски вагона-ресторана. Мы закончили обедать, когда поезд прибыл в Геру, город, расположенный недалеко от чешской границы, и наш попутчик вышел на этой остановке, хотя никаких признаков скопления войск в этом районе, о чем нам доводилось слышать, мы не заметили. Корш высказал предположение, что присутствие морских десантников СА означает: командование планирует провести здесь десантную операцию, что, по нашему общему мнению, было бы наилучшим вариантом, поскольку граница тут проходит по горам.
Наступил вечер, когда поезд прибыл наконец на главный вокзал Нюрнберга, расположенный в центре города. Выйдя из поезда, мы поймали такси у подножия конной статуи какого-то неизвестного нам аристократа и поехали на восток по улице Фрауенторграбен, тянувшейся вдоль крепостных стен старого города. Над мощными, почти восьмиметровыми стенами через равные промежутки возвышались большие квадратные башни. Эти громадные средневековые стены и глубокий, заросший травой ров, шириной не менее тридцати метров, в котором давно уже не было воды, отделяли старый Нюрнберг от нового.
Мы остановились в "Дойчер хоф", одном из стариннейших и лучших отелей в городе. Из окон наших комнат открывался великолепный вид на крутые крыши и целый лес накрытых колпаками труб, раскинувшихся до горизонта за крепостными стенами.
В начале XVIII века Нюрнберг был крупнейшим городом древнего княжества Франкония и одним из главных пунктов, где пересекались торговые пути из Германии, Венеции и Востока. Он и сейчас оставался самым крупным промышленным и торговым центром Южной Германии, но теперь он приобрел и новое значение - как столица национал-социализма. Каждый год в Нюрнберге собирались больше партийные съезды - любимые детища гитлеровского архитектора Шпеера.
Наци были необыкновенно предусмотрительными, и, для того чтобы увидеть это хорошо отрепетированное мероприятие, вовсе не нужно было ездить в Нюрнберг - в сентябре люди старались поменьше ходить в кинотеатры, чтобы не смотреть бесконечные выпуски кинохроники, в которых не бывает ничего, кроме очередного съезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37