– Мистер Нил представил нас на Монетном дворе.
– Мистер Нил, директор Монетного двора?
– Он самый.
– Как странно! В этой самой кофейне я узнал от мистера Робартеса, что мистер Нил просил Хука представить итальянского химика, графа Гаэтано, членам Королевского общества. Говорят, мистер Гаэтано сумел найти способ превращения свинца в золото. Мистер Нил уже подтвердил чистоту этого золота, так что остается лишь получить одобрение Хука, чтобы представить новый способ Обществу.
– Что ж, хорошая новость, – заметил Ньютон.– Если учесть, что граф – отъявленный мошенник и умеет превращать свинец в золото ничуть не лучше, чем ты, Фатио, способен оживлять мертвых.
Мистер Фатио рассердился и стал еще больше похож на женщину – сейчас он должен был бы взмахнуть веером, зажатым в тонкой белой ручке. А я вдруг пожалел, что веер мне только привиделся, поскольку глоток свежего воздуха мне бы совсем не помешал.
– Вы больны, Эллис, – сказал Ньютон, заметив, что я побледнел.– Выйдем лучше на улицу. Фатио, наведи справки о графе Гаэтано среди своих друзей на континенте, и ты заслужишь мою благодарность.
Ньютон помог мне подняться на ноги.
Мы вышли на свежий воздух, и я стоял, раскачиваясь, точно подгнившее дерево. Ньютону даже пришлось взять меня под руку. Он подозвал карету и сказал:
– Не нужно портить мое хорошее мнение о вас, Эллис, подозрениями о моих отношениях с мистером Фатио, – мне известно, что думают о нем многие мужчины. Однако у него доброе сердце и превосходный ум, и когда-то я любил его, как отец сына.
Я помню, как улыбнулся Ньютону и заверил его, что ничто не может изменить моего самого лучшего мнения о нем; затем я потерял сознание.

Ньютон привез меня к себе домой на Джермин-стрит и уложил в постель с тонкими белыми голландскими простынями, где миссис Роджерс и мисс Бартон стали за мной ухаживать, поскольку жар перешел в лихорадку и я чувствовал себя слабым, как котенок. Обильный пот, головная боль, ломота во всем теле наводили на самые грустные мысли; я даже начал опасаться, что серьезно болен. Но как только лихорадка немного отпустила и я увидел, кто за мной ухаживает, мне показалось, что я умер и попал в рай. Мисс Бартон сидела у окна и читала, ее волосы в лучах солнечного света казались золотыми, а глаза были синими, точно васильки. Увидев, что я проснулся, мисс Бартон улыбнулась, отложила книгу и взяла меня за руку.
– Как вы себя чувствуете, дорогой Том? – ласково спросила она.
– Кажется, лучше.
– У вас была горячка. Вы провалялись в постели почти три недели.
– Неужели так долго? – хрипло спросил я.
– Если бы не лекарство моего дяди, вы бы умерли, – объяснила она.– Именно он нашел нужное средство. Вскоре после того, как мистер Уостон, наш кучер, привез вас на Джермин-стрит, мой дядя отправился к аптекарю в Сохо, купил хинную кору, а также сушеную таволгу, и растер их в ступке, так как читал, что это средство помогает от лихорадки. Оказалось, что он прав, и вы поправились.
Она вытерла мой лоб влажной тканью и помогла выпить немного пива. Я попытался сесть, но выяснилось, что мне не хватает сил.
– Вам нужно лежать. Вы еще очень слабы, Том. Мы с миссис Роджерс будем вашими руками.
– Я не могу на это согласиться, мисс Бартон, – запротестовал я.– Вам не следует за мной ухаживать.
– Том, – рассмеялась она, – не нужно так смущаться. Я женщина, у которой есть братья. Вам нечего стыдиться.
Прошло еще некоторое время, прежде чем я понял, что со мной произошло. Между тем наступило Благовещение. Ньютон категорически возражал против моего возвращения на службу до тех пор, пока я окончательно не поправлюсь. Он также отказывался отвечать на любые мои вопросы, касающиеся расследования, над которым мы работали, когда я заболел. Вместо этого он принес ко мне в комнату классную доску, установил ее на мольберт и при помощи мела попытался объяснить мне свою систему производных. Конечно, он желал мне добра, однако у меня не хватало ума, чтобы его понять, и очень скоро математические лекции укрепили меня в желании как можно скорее поправиться, несмотря на тот факт, что мисс Бартон продолжала за мной ухаживать и я считал, что мне ужасно повезло заболеть. Она помогла мне справиться с болезнью своей любовью и нежными заботами. Когда меня лихорадило, она вытирала мне лоб. Иногда я целый день лежал, не спуская с нее глаз.
Другие дни и вовсе стерлись из моей памяти. У меня нет слов, чтобы описать свою любовь к ней. Да и как описать любовь? Я не Шекспир. И не Марвелл. И не Донн. Когда я был слишком слаб, чтобы есть, она кормила меня. И еще она постоянно читала мне вслух – Милтона, Драйдена, Марвелла, Монтеня и Афру Бен Бен Афра (1640-1689) – английская романистка и драматург, в ее романе «Оруноко, или Царственный раб», мелодраматической истории из жизни негритянских принца и принцессы, ставших рабами, выведен один из первых литературных образов «благородного дикаря»

, ее любимицу. «Оруноко» – этот роман она читала чаще всего, хотя конец мне показался уж слишком мрачным. В книге рассказывалась история раба, и не будет преувеличением сказать, что к тому времени, когда я сумел вернуться к работе на Монетном дворе, я сам стал рабом мисс Бартон.
В восьмой день апреля, в среду, я впервые явился на Монетный двор после болезни. Я хорошо запомнил этот день, поскольку тогда же милорд Монтегю стал графом Галифаксом, заменив милорда Годольфина на посту государственного казначея. Прошло еще несколько дней, прежде чем у меня появилась возможность спросить у Ньютона, как продвигается наше расследование убийств Даниеля Мерсера и мистера Кеннеди. Пока я болел, Ньютон отказывался говорить со мной на эти темы.
– Что касается шифра, – сказал Ньютон, – то должен признаться, что не сумел его разгадать. Мне необходимы новые сообщения, чтобы выяснить, какая численная структура лежит в его основе. Мистер Бернингем умер. Несмотря на все попытки тюремной девки его вылечить, яд сделал свое дело. Вполне возможно, что она не слишком тщательно выполняла мои указания. Наверняка ей показалось безумием кормить человека кусочками угля. Однако Бернингем мог бы выжить. Я просил мистера Хэмфри Холла приглядывать за деятельностью графа Гаэтано и доктора Лава, однако он не заметил ничего интересного, если не считать того, что Хук продолжает иметь с ними дело. Я буду весьма огорчен, если мы слишком поздно раздобудем доказательства того, что именно они убили Мерсера и Кеннеди: негодяи успеют погубить если не самого Хука, то его репутацию уж наверняка. Что касается сержанта Роэна и майора Морнея, то за ними следили двое наших агентов. Выяснилось, что майор, как и сержант, является гугенотом, как впрочем, и кое-кто еще в Тауэре – служащие Монетного двора и военные из Управления и гарнизона. Естественно, я и раньше знал, что Джон Фокьё, заместитель директора Монетного двора, тоже гугенот. А вот вероисповедание остальных оказалось для меня сюрпризом.
– Говорят, – заметил я, – что гугенотов в Лондоне не меньше, чем католиков. Что-то около пятидесяти тысяч человек.
– Центр их сообщества находится в церкви, что на Треднидл-стрит, – сказал Ньютон.– Некоторые посещают церковь братьев-августинцев в Сити. Другие – французскую конформистскую церковь Савой в Вестминстере. Но все гугеноты из Тауэра, работают ли они на Монетном дворе, в гарнизоне или в Управлении артиллерийского снабжения, посещают французскую церковь Ла Патенте в Спиталфилдс, где многое вызывает у меня восхищение, поскольку эти гугеноты отвергают догмат Троицы, а это всегда было близко мне. И все же они ведут себя как заговорщики. Мне пришлось заявить, что я считаю Христа обычным человеком, никогда, впрочем, не грешившим, чтобы мне разрешили присутствовать на службе. Они ужасно боятся шпионов, и у них есть на то причины. Мне не раз приходилось слышать, что среди них немало тайных папистов. Мои агенты это подтверждают, но их доклады основаны лишь на собственных невежественных измышлениях: наши агенты полагают, что все французы немного ненормальные.
– У меня такое же мнение, – заявил я.– Конечно, мне известно, что многие гугеноты сражались за короля Вильгельма во время битвы при Бойне, в том числе и генерал Рувиньи. Но я должен признать, что не совсем понимаю причин, по которым их преследуют. И почему их так много в Англии.
– Вы ведь слышали о Варфоломеевской ночи? – возразил Ньютон.
– Да, слышал, – сказал я.– Но не смогу рассказать, что тогда произошло.
Ньютон покачал головой.
– Мне казалось, что обстоятельства резни известны всем протестантам. И как только теперь учат истории? – Он вздохнул.– Что ж, позвольте мне рассказать, что тогда произошло. Ночью двадцать четвертого августа тысяча пятьсот семьдесят второго года большое число протестантов собралось в Париже, чтобы увидеть гугенота Генриха Наваррского, будущего французского короля и деда нынешнего, женатого на Маргарите из католического королевского рода Валуа. Предатели Валуа решили, что им представилась превосходная возможность уничтожить протестантство во Франции. В ту ночь в Париже было убито десять тысяч человек, и еще больше в провинциях; считается, что всего погибло семьдесят тысяч гугенотов. Католики убивали протестантов. Многие гугеноты попытались найти спасение в Англии.
– Но тогда шел тысяча пятьсот семьдесят второй год. За прошедшие годы гугеноты должны были стать настоящими англичанами, верно?
– Генрих Наваррский остался жив, а со временем стал королем Франции. Позднее был издан Нантский эдикт о свободе вероисповедования. Но десять лет назад он был отменен указом внука Генриха Наваррского, и гугеноты вновь хлынули в Англию. Теперь вам понятно?
– Да, теперь я понял. Но меня удивляет, что в Тауэре так много гугенотов. Почему до сих пор на Монетном дворе служит несколько гугенотов? Мне кажется, здесь должны работать лишь англичане.
– Разве я сказал «несколько»? – спросил Ньютон.– Я имел в виду, что здесь много гугенотов.– Он взял лист бумаги, на котором имелось два списка.– На Монетном дворе: мистер Фокье, мистер Колиньи, отвечающий за пробы металлов, мистер Валери, плавильщик, мистер Бейль, чеканщик. Во внутренней округе: майор Морней, капитан Лакост, капитан Мартин, сержант Роэн, капралы Казен и Ласко, привратники Пуджейд, Дюри, Ниммо и Лестрейд. Есть и другие, о которых мы пока не знаем. Тех, кто спасался в Англии начиная с тысяча шестьсот восемьдесят пятого года, после отмены Нантского эдикта, найти гораздо легче, чем те семьи, что находились здесь после поражения в Ла-Рошели в тысяча шестьсот двадцать девятом году. Майор Морней родился в Англии. Как и мистер Бейль, чеканщик. Вероятно, они являются более слабыми звеньями в цепи гугенотов, поскольку они англичане в большей степени, чем французы.
– Так вы полагаете, что они готовят заговор? Они могли убить Дэниела Мерсера и мистера Кеннеди?
– Я не сторонник пустых теорий. Нам необходимо кое-что выяснить. Многое связывает французских протестантов и гугенотов с миром алхимии. Но я не верю, что гугеноты относятся к алхимии с большим уважением, чем я сам.
– Вполне возможно, – ответил я.– А как насчет тамплиеров, о которых говорил ваш друг из Королевского общества, мистер Пепис, когда мы с ним обедали? Разве тамплиеры не французы? Вдруг гугеноты являются наследниками тайн тамплиеров. Разве это не достаточный мотив для убийства? Мне кажется, вокруг этих смертей слишком много тайн.
– Хватит, хватит, – проворчал Ньютон.– Ваши предположения вызывают у меня тревогу.
– Так что мне следует делать?
– Мы должны следить за гугенотами, – сказал Ньютон.– И надеяться, что они сами себя выдадут. В особенности майор Морней. Чем больше мы о нем узнаем, тем легче нам будет на следующем допросе. Он не так силен духом, как сержант Роэн, который, кажется, был гребцом на галере французского королевского флота. Не сомневаюсь, что сержант будет стоять до конца. А сейчас нам необходимо проявить терпение, мой дорогой друг. Торопливость не принесет нам успеха. Отношения между Монетным двором и гарнизоном сложны, как никогда. И гордиев узел необходимо развязать, если мы хотим воспользоваться веревкой.

В течение следующих трех недель я работал с сетью агентов Ньютона, которые следили за гугенотами Тауэра. Морней часто посещал дом лорда Эшли на Стрэнде. Эшли принадлежал к партии вигов и был членом парламента от Пула, графство Дорсет. Сержант Роэн наведывался в суды Вестминстер-Холла. Там он присутствовал на слушаниях какого-нибудь дела, но истинной его целью были встречи с высоким священником, который давал Роэну какие-то указания. Человек этот носил большую шляпу с черной атласной лентой и длинный розовый шарф. Кривоногий, с крепкой бычьей шеей, он оказался неуловимым, и мы потеряли его след в Саутуорке, поэтому нам еще некоторое время не удавалось установить его личность.
Пока я следил за сержантом Роэном из лавки, расположенной напротив Вестминстер-Холла, произошел любопытный эпизод, который позволил мне получше познакомиться с сержантом. После этого мое мнение о нем изменилось к лучшему.
Я лишь на мгновение отвел взгляд от сержанта, чтобы посмотреть на одну из женщин, которая часто сюда приходила. У нее были вполне официальные документы, подтверждающие, что она владеет собственным делом, хотя, конечно, она появлялась здесь совсем по другим причинам. В следующее мгновение я обнаружил, что потерял Роэна. Подумав, что шпион из меня получился никудышный, если меня способны отвлечь уличные шлюхи, я направился к центральному входу в Холл. В очередной раз заглядевшись на девок, я столкнулся с самим сержантом. А он, сообразив, что меня сюда привело, хлопнул меня по плечу, продемонстрировал неожиданную учтивость и обходительность и пригласил зайти в ближайшую таверну. Я не стал отказываться, решив, что смогу получше понять его характер и это поможет нам в дальнейшем. И я действительно многое узнал, но эти сведения меня изрядно удивили.
– Ваш мистер Ньютон – умный человек, – сказал Роэн, заказав две кружки лучшего пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42