Ты неглупа, прекрасная Ксантиппа, – убежденно сказал Сократ. – У тебя отличная школа. Та же, что и у меня.
Тон Ксантиппы стал резким:
– Не издевайся! Нет у меня никакой школы.
– Есть, милая. Мое торжище больше, твое меньше, но и там и тут – люди. – Ксантиппа смотрела изумленно и недоверчиво, из полуоткрытых губок не вырывалось ни словечка. – Вот я кое-что скажу о себе, и ты поверишь, что я не смеюсь над тобой, что мы действительно ученики одного мастера.
Ксантиппа даже попятилась и вскрикнула, задев босой ногой высокий лекиф – тот закачался.
– Ничего, не упал, – успокоил ее Сократ.
– Да я сама чуть не упала! Такие удивительные вещи ты говоришь… Пожалуй, мне и слушать-то тебя не следует… – Она покачала головой, дивясь и себе, и Сократу, но, не дожидаясь его ответной реплики, закончила повелительно: – Так что же ты хочешь сказать о себе? Говори!
Сократ засмеялся.
– Многому я научился из книг, многому от ученых мужей, но еще большему научили меня люди на рынке. И я не перестаю учиться у них. А сегодня и от тебя я получил урок!
– Хочешь сказать, что я твоя учительница?! – расхохоталась Ксантиппа. – Ну, это у тебя удачно получилось!
– А что ж, иной раз и у меня что-то получается удачно. Хотя бы вот то, что я остановился около тебя. Сколько лет меряю шагами афинские улицы, сую нос во все уголки – и только ты, сегодня, сказала мне: куда, куда ты все стремишься, Сократ, со своей премудростью! Может, остановишься наконец? Есть ведь и я на свете!
– Кто? – не поняла Ксантиппа. – Я?
– Ах нет, девочка. Любовь. Прекраснейшее в мире безумие. Ты же преподала мне урок: хорошо бродить с места на место, но иной раз лучше остановиться. Остановиться – если такая остановка означает влюбиться. Я очарован тобой, Ксантиппа, лошадка моя! – просто сказал Сократ.
– Неделю за неделей жду я, когда появишься ты, и остановишься, и станешь глядеть на меня, словно видишь что-то… что-то…
– …прекраснее чего нет в моих глазах! – закончил он свое признание.
– Какое блаженство, что это говоришь мне именно ты!
– Можно спросить, почему ты употребила почитаемое мною слово – блаженство – в связи со мной?
Девушка притихла. Гладила рукой горлышко лекифа, ясные глаза ее слегка затуманились.
– Почему?.. Потому что от тебя ко мне струится что-то такое чудесное, не знаю, что это, – но я от этого делаюсь счастливой…
Довольно трудно было Сократу пробраться в своем длинном гиматии между сосудами и не свалить ни одного. Но это ему удалось, и он, обняв девушку, жарко ее поцеловал.
6
– Опять сегодня ждать его до бесконечности, – хмуро бросил Антисфен.
– Да, бродит где-то наш хозяин дома, – усмехнулся Критон.
– Когда-то из-за девушки он питал пристрастие к сапожному шилу, теперь – к гончарному кругу, – в том же тоне подхватил Симон.
Несколько в стороне сидел на мраморном кубе Критий. Нежно прижимая к себе юного красавчика Эвтидема, нашептывал любовные стихи, которые сам для него сложил.
– Ты ее знаешь, Критон? – спросил Антисфен. – Должно быть, это какая-то звезда небесная, если проповедник знаменитой софросине до того себе изменил, что забывает свои любимые собеседования – и нас тоже…
– Говорят, его Ксантиппа весьма красноречива, – ответил Критон. – Что, впрочем, не удивительно для торговки; нечего удивляться и Сократу – молчаливая-то вряд ли привлекла бы его. К тому же она, по слухам, поразительно красива, и тут уж сомнений быть не может – у Сократа безошибочный вкус к красоте.
– Да уж, конечно! – раздался от калитки громкий голос, и во дворик вошел сам хозяин. – Ах вы нетерпеливцы, или не знаете, как далеко отсюда до Дипилонских ворот и обратно, включая прогулку по берегам Эридана?
– А! – торжествующе вскричал Критон. – Наконец-то признался! Слыхали – прогулки вдоль Эридана! Я спрашиваю: с кем?
Сократ счастливо, мечтательно улыбнулся:
– С Ксантиппой – с Иппой, с моей лошадкой!
– Значит, ты сильно влюблен? – удивился Антисфен.
– Порядочный человек не должен ничего делать наполовину – к тому же, кажется, Эрот поразил меня божественным безумием…
Друзья уже не смеялись. Только Антисфен заметил:
– А как же возвещенная тобой софросине?
– Бывает такое сочетание звезд, говорят астрологи, когда следует придерживаться софросине, – усмехнулся Сократ, – но оно бывает и таким, когда нужно противиться ей и отбрасывать ее!
– От чего же это зависит? – спросил Критий, поглаживая шею Эвтидема.
Сократ подумал: «Как раз тебе об этом и спрашивать?!» – но ответил:
– Зависит это, милый Критий, от того, какова любовь. Любовь – это стремление к наслаждению и к добру. Если отсутствует второе – значит, это не любовь. Великий, хотя и маленький бог Эрот, дитя и столетний старец в одном лице, желает, чтоб божественное безумие, которое он пробуждает в сердцах людей, проявлялось в красоте любви, ведущей к гармонии душ.
– Это относится и к немолодым влюбленным? – язвительно осведомился Критий.
– Обязательно, – ответил ему Симон вместо Сократа. – Ибо они мудрее, их чувства глубже и способны вызвать такие же у тех, кого они любят. Взгляни на Сократа! По нему видно, что могучее влечение к красоте и жизни, которым поразил его Эрот, – достоинство не одной только молодости!
Сократ же бросил еще один камешек в огород Крития:
– Тем более что Сократа никогда не привлекали мальчики, а только женщины, такие же прекрасные, как Ксантиппа. Мужчине нужна женщина, а не мужчина.
Критий глянул на него строптиво:
– Каждый хвалит свое – и имеет на это право.
– Что ж, пора нам собираться, – сказал Сократ, не отвечая больше Критию. – Гиппий скоро явится на агору, и мы не должны заставлять его ждать.
В эту минуту калитка распахнулась, и во двор вбежала девушка в крестьянской одежде с покрывалом на голове; тяжело переводя дух, она шлепнулась на ближайший камень.
Все кинулись обнимать ее. Сократ погладил ее лицо, раскрасневшееся от бега:
– Привет тебе, дорогой Эвклид! Счастливо ли добрался?
Эвклид, ученик Сократа, был гражданином Мегары; а так как мегарцам под страхом смерти было воспрещено ступать на землю Аттики и на афинские мостовые, он, отправляясь к Сократу, проделывал весь путь по ночам, переодевшись девушкой.
– Все в порядке, Сократ! Из Мегары я вышел после полуночи. До Элевсина бежал, а в пределах Аттики, когда уже рассвело, шел бодрой девичьей походкой, вот с этой корзинкой на руке…
– Кого-нибудь встретил по дороге? – спросил Критон.
– Ни души. Я хожу малолюдными тропками, а под утро присоединяюсь к торговкам.
– Ты самый самоотверженный из нас! Столько раз в месяц пробегать эти сто шестьдесят стадий! Никогда я не смогу отблагодарить тебя, Эвклид.
– Для меня награда – каждое твое слово, Сократ, – просто ответил Эвклид, сбрасывая женскую одежду, под которой оказался его собственный хитон.
К Сократу обратился Эвтидем:
– Говорят, Гиппий замечательный оратор!
– Ну и что?
– Да нет, я… просто так…
Сократ широко улыбнулся ему.
– У тебя ясные глаза, Эвтидем, по ним легко читать!
– И что же ты прочитал?
– То, что ты стесняешься выговорить: «Тебе не страшно, Сократ?» Видишь, я прочитал правильно. Ты покраснел, как роза.
– Да что ты, Эвтидем?! – вскричал Критон. – Чтоб Сократ – и боялся?!
Сократ жестом руки остановил его:
– То, что нам известно о Гиппий, указывает, что справиться с ним будет не так-то легко. Нельзя недооценивать такого противника, искушенного во многих науках, и к тому же первоклассного оратора. Или этого вам кажется мало?
– Но разве слово, пускай ловко сказанное, – достаточный аргумент в диспуте? – спросил Антисфен.
– А ты хочешь от Гиппия дел? – возразил ему Эвклид.
– Нет, конечно. Но – мыслей, – стоял на своем Антисфен.
– Надо заниматься человеком, – вставил Сократ.
– Это делают и софисты, – возразил Критий, имея в виду формулу Протагора. – Что ты тогда скажешь, учитель?
Сократ внимательно посмотрел в глаза Критию и ответил:
– Очень просто. Тогда я скажу: важно, кто как на человека смотрит и какие питает замыслы на его счет.
Они вышли со двора. Со всех сторон летят к Сократу веселые, бодрые приветы. Даже те люди, которых он когда-то брал в оборот, вскрывая, что в них истинное, а что притворное, причем делал это публично, – даже эти люди, пряча оскорбленное самолюбие, сердечно здороваются с ним.
Сократ пробирается между палатками торговцев, за ним следом ученики. Рынок шумит. «Купите! Купите! Лучшие селедки, самые дешевые! Сюда, сюда! Даром отдаю!»
– Хайре, Сократ!
– Будь весел, Дион! И ты, Фарнака! Что торговля?
– Эй, Сократ! У меня свежие фиги! Возьми – за доброе слово!
Он подошел к старой женщине, продающей семечки нута. Почти каждый день покупает он у нее. Покупает? – Получает даром в знак уважения.
– Как могу я брать с тебя деньги, добрый человек? Бери сколько хочешь! Я у тебя в долгу… Читай!
На дощечке неумелой рукой, но старательно вырезано:
«У МЕНЯ ПОКУПАЕТ СОКРАТ!»
Смеются все вокруг, Сократ говорит:
– Ты бы, Фиона, после слова «покупает» написала: «за так!»
– Ах, что же это ты говоришь о себе, словно о воришке!
– А он и есть воришка! – добродушно хохочет сосед, торговец оливками. – У меня он выкрал тайну моей души! – Сократ оборачивается к нему, и торговец спешит объяснить: – Заставил меня сознаться, что я колочу жену… Но я больше не делаю этого, Сократ!
Остановились у лавочки их приятеля Пистия. Ныне Пистий уже самостоятельный мастер, продает свои изделия – чеканные украшения из бронзы, серебра, золота. Лавочка его на самом краю рынка, чтоб было перед ней место для носилок, в которых рабы носят благородных красавиц или гетер.
Пистий, широко улыбаясь Сократу, делится своей радостью:
– Богач Ментин заказал мне золотой обруч на шею, по египетскому образцу. Тяжелое, великолепное украшение. И знаешь, для кого? Ты ее хорошо знаешь! – Он переходит на шепот. – Для гетеры Феодаты. Сама приходила ко мне мерку снимать. Заработаю, пожалуй, драхм восемьсот! Что скажешь?
– Что Ментин на твоем месте заработал бы тысячу восемьсот! Поступи и ты так же. У него есть чем заплатить! – смеется Сократ.
– Ладно, – потирает руки Пистий. – А теперь складываю товар и запираю лавчонку! Хочу послушать, как ты будешь гонять этого космополита, хе-хе!
– Как бы он не загонял меня, милый Пистий! Заходи как-нибудь вечерком, если сможешь…
– Я бы рад, да жена…
– Ага! – усмехнулся Сократ. – Держит тебя на коротком поводке… А ты не давайся!
– Говорят, и ты женишься?
– Уже и тебе про это известно?
– На рынке известно все… – И, наклонившись к Сократу, Пистий шепнул: – Керамик – прелестная Ксантиппа…
7
Сократ с друзьями вошел под сень портика. Возле огромной фрески Полигнота, которая изображала битву под Марафоном, стояла кучка софистов и их приверженцев – они ждали молодого, но уже прославленного по всем греческим городам софиста Гиппия из Элиды.
Пришли послушать диспут между Сократом и Гиппием и риторы. Здесь был Лисий из Сиракуз – один из старейших логографов и верный демократ. И Антифонт, сочинитель судебных речей, сторонник олигархов – давний противник Сократа.
Тот, со своими, остановился подальше от софистов. Вокруг тех и других собрался народ.
– Прямо два войска перед битвой! – усмехнулся Сократ. – Но у наших противников крепкий исторический тыл – за ними Марафон…
– Марафон – прошлое, – возразил Критон. – Нам же важно будущее.
Между тем толпы граждан облепили и ступени портика, и пространство перед ним. Все знали, что здесь предстоит.
В дальнем конце портика появился стройный мужчина. Он приближался неторопливой походкой вельможи. Густая окладистая борода придавала ему важный вид. На нем был длинный, в пышных складках хитон, по которому вышит золотом без конца повторяющийся мотив: египетская пирамида, пальма и сфинкс. Этот роскошный хитон ниспадал до самых пят, а поверх него была наброшена хламида цвета топаза. В тщательно завитые волосы была воткнута веточка лавра, вычеканенная из серебра. Увешанный золотыми украшениями – которые сам изготовил, – человек этот держал в руке эбеновый посох с золотым набалдашником. Весь облик его – образец изысканной утонченности и надменности.
А против него – босоногий Сократ, простой, загорелый, сильный, как аттический крестьянин.
Толпа приветствовала обоих философов рукоплесканиями. Антифонт кинулся навстречу знатному гостю. Тот первым приблизился к Сократу с учтивым приветствием.
– Я – Гиппий из Элиды, учитель мудрости.
– Это видно, – заметил Сократ. – А я – Сократ, любитель мудрости.
Гиппий обвел его взглядом с головы до босых ног.
– Видно и это – если верить тому, что я о тебе слышал.
Софисты переглянулись с усмешкой: первый удар!
Сократ произнес спокойно и вежливо:
– Добро пожаловать к нам, о Гиппий, познавший мир. Афины для многих распахивают свои ворота. Сердце же – лишь для немногих. Ты пришел из Элиды?
– Родину свою Элиду я почти не вижу в последнее время. Чаще навещаю Спарту, восхищаясь ею. Был я также в Сиракузах, Акраганте и в Египте. Посетил Сарды, Родос, Галикарнасс, Милет, Самос, Эфес и, наконец, фессалийскую Лариссу, откуда и прибыл сюда.
Все это Гиппий перечислял с плохо скрытым хвастовством.
– Я тоже совершил путешествие, – отозвался Сократ. – Ездил в Гуди.
Взрыв смеха в толпе слушателей.
Один из софистов шепнул Гиппию:
– Это деревушка близ Афин…
Гиппий:
– У тебя там имение?
– Именьице. Пятьсот душ. – Каждый кустик винограда Сократ превратил в душу.
– О, это значительное состояние. Но мне говорили, что ты беден?
– Тебе лгали. Я очень богат.
Все изумленно воззрились на Сократа. А он продолжал:
– Есть у меня пятьсот виноградных лоз. Есть крыша над головой и множество верных друзей, и здесь, и там, – он махнул рукой в сторону рынка, где взорвался гром оваций.
– Итак, мы познакомились, Сократ. Это мне очень приятно. Я мечтал побеседовать с тобой, ибо слава о тебе обошла все страны, лежащие на берегах нашего моря. Я слышал о тебе удивительные вещи, особенно же похвалу твоей мудрости.
– Преувеличиваешь, почтенный Гиппий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70