..
– Да нет, не совсем так, – улыбнулась Алевтина. – Я, конечно, попробовала разок это сделать, но мне не понравилось. У сорокалетних мужчин знаешь какое мясо? Не разжуешь... Да и настроения после такого краденого секса не было...
– А что дальше? Что потом ты делала с ними? – спросил я, представляя, как Алевтина стоит у своего ложа и решает, как поступить с выеденным яйцом.
– Первых трех я отпустила... Сочла, что ничего предосудительного с ними не делала и потому опасаться мне нечего... Но после третьего Емельян сказал, с Митькиной подачи, конечно, сказал, что, во-первых, люди неблагодарны, и от них можно всего ожидать, а во-вторых, что глупо отпускать человеческий материал, который можно использовать в интересах клуба... И четвертого я оставила друзьям. Приняла после всего ванную, попила кофейку и ушла гулять на Лосиный остров...
– А что вы делали с этими мужиками после ухода Алевтины? – спросил я Лешу, поняв, что хозяйка квартиры закончила свою исповедь.
– Да ничего... – улыбнулся Алексей. – И все. Представь, что в двухкомнатную квартиру набивается человек десять...
– Человек десять маньяков, – уточнил я.
– Да, десять маньяков... И получается что-то вроде а-ля-фуршета. Там столик с бутербродами, там – с напитками, там – со сластями...
– А там, на высокой кровати, мужик лежит, наркотиками накаченный, – добавил я, удрученно покачивая головой.
– Да, – просто согласился Леша. – Ты же знаешь, что большинство членов у нас не пьют и не курят. Но потрепаться с друзьями, бутербродик с икоркой скушать и...
– И в теле человеческом между делом покопаться, любят все, – закончил я.
– Да, – согласился Леша и принялся меня рассматривать. То ли с сожалением, то ли с любопытством.
Я не выдержал его взгляда, отвел глаза, и они как-то само собой остановились на бутылке.
– Давайте выпьем! – предложила чуткая Алевтина. – Я только закусочки сейчас принесу...
И бросилась на кухню.
Вы, конечно, догадались, что она принесла. Ступню мужскую в газете «Московский комсомолец». Принесла на блюде и поставила на стол пальцами ко мне. И сказала голосом радушной хозяйки:
– Это для тебя сюрприз! Разворачивай.
Я уставился на ступню с выглядывающими из газетки пальцами... И тут же прищурил глаза – показалось, что они вылеплены из разноцветного пластилина. Схватил, развернул – точно, из пластилина! Обернулся к супруге, смотрю, а она от смеха покатывается.
– Это мы решили тебя разыграть... – сказала Алевтина, водку разливая. – Когда ты в магазин ушел, мы с Лешей все придумали...
– Она из пластилина любит лепить, – подтвердил последний, вынимая правую руку из кармана (пистолета в ней, естественно, не было). – В детстве в скульпторских кружках занималась... Кстати, все эти фигурки на серванте не из красного дерева, а из пластилина...
Пытаясь согнать с лица глупое выражение, я взял в руки газетный сверток, развернул и увидел кусок пластилина, по форме напоминавший ступню. Только три вышеупомянутых мною пальца были вылеплены со всей тщательностью.
– Я не успела остальное вылепить, – улыбнулась Алевтина. – Да и надобности в этом не было...
– И свет в холодильнике отключила... Чтобы не разглядел... – проговорил я, чувствуя себя полным идиотом. – Надо же так разыграть. Как ребенка. Как параноика безнадежного...
– Безнадежного параноика? Ну, это ты через край хватил! Ты у нас надежный параноик, – рассмеялся Леша.
– У меня еще ликер есть... – вслед за ним заулыбалась Наталья. – На кухне, в шкафчике. Мне принести или сам пойдешь?

* * *

Остаток вечера прошел замечательно. Когда мы с Верой рука под руку шли домой по вечернему Королеву, мои подозрения о маниакальной специализации литературного клуба казались мне смешными. «Параноик, точно параноик, – думал я, наслаждаясь неспешной прогулкой. – Надо же до чего додумался. И как они здорово надо мной посмеялись. Литературно, творчески. Молодцы! Без сомнения, это Лешка придумал. Чувство юмора у него будь здоров. Разыграли, сволочи. Теперь надо что-нибудь оптимистичное придумать с Вериными сережкой и платком и все будет тип-топ. Так, придумываем... Убийца идет к дому бабы Фроси через наш двор... И видит на садовом столике забытый платочек. И решает подкинуть его на место замышленного убийства. Потом думает, что к платочку неплохо было бы еще что-нибудь добавить... И видит на грядке щавеля подарок судьбы – сережку...»
Я так обрадовался своей выдумке, что не мог не поцеловать Веру. Она не стала сопротивляться, хотя прохожих, невзирая на поздний час, было достаточно.
А радоваться было нечему. Сочиненная мною версия хромала на обе ноги. Я забыл о Дике. Он непременно облаял бы чужака, зашедшего во двор.
А той ночью он не лаял.

Глава 3. Пятнадцать свитеров. – Начнем, пожалуй, с Ворончихиных.

Следующим утром теща была лапушкой. Смотрела ласково, кусок пирога из дому принесла. С осетринкой. В кои-то веки? А то все дочку подкармливала. То это вкусненькое принесет, то другое.
Теща всего на шесть лет старше меня. И относится ко мне теплее, чем обычная теща относится к мужу дочери. Я подозреваю это, исходя из аргументированных рассуждений. На дни рождения, к Новому году и ко Дню защитников отечества она дарит мне свитера. Их у меня уже штук пятнадцать. Хоть шерстяной музей имени тещи открывай.
Сначала я думал, что она их покупает, потому что они везде есть, и не надо ломать голову и бегать по магазинам в поисках чего-нибудь этакого. Но, поразмыслив на психоаналитическом уровне (символы и тому подобное) с привлечением некоторых других фактов, каждый из которых в отдельности ничего не значил, я пришел к мысли, что теща подсознательно испытывает ко мне более чем теплые чувства. Подсознательно, но испытывает. И покупает свитеры, потому что хочет согреть.
Этот психоаналитический вывод огорчил меня. Многие люди ухитряются выжать из своей жизни одни лишь кошачьи слезы, но, тем не менее, горды как двенадцать Цезарей. К таким людям относимся и мы с тещей. Рыбы. Но я, по крайней мере, попутешествовал, жизнь посмотрел и вкривь, и вкось. А она всю жизнь просидела в Калининграде-Королеве. В классе был один подходящий жених, за него и вышла, всю жизнь проработала на одной работе... Увидев ее в первый раз, я понял, что масса у нее нерастраченного, не пережитого... И понял, что дочь для нее – это возможность как-то восполнить несбывшееся. Восполнить жизнью дочери. Чужой жизнью...
Еще она все про меня знает. Что я и как. Как целуюсь, что целую, как веду себя, как кончаю, когда бываю нехорошим, а когда – просто замечательным.
Мне бы, дураку, полицемерить, дать ей почувствовать себя женщиной, посмотреть пламенно, сказать пару комплиментов, спросить насчет здоровья, особенно насчет здоровья, это она очень любит. Но я, дурак, взял быка за рога и все скоропалительно выложил. Что молодая практически и все впереди, что надо двигаться больше, ездить в Нескучный сад и на роликах, быть открытой и говорить, что думаешь... И одеваться, черт побери, как двадцатилетняя, а не как забывшаяся хроническим бытом женщина. И, вообще, завести себе любовника. На стороне, конечно.
А она одарила меня высокомерным взглядом. «Что, мол, ты, мужлан, понимаешь в утонченных женщинах?»
Зря, конечно, я все всем выкладываю. Но эта «искренность» от меня не зависит. Увижу что-нибудь, услышу, и тут же это во мне прорастает, да так, что не спрячешь. Это, наверное, потому, что я – Рыба. Рыбы живут не как люди. Они живут в плотной среде, среде, которая проникает в плоть гораздо глубже, чем воздух, она пронизывает плоть... И соединяет ее в одно со всем миром. И появляется причастность. И ближний становиться твоей частью. И ты говоришь с ним, как с собой. И получаешь по ушам.
И теща надавала. Ледяными взглядами. Хотя сама Рыба. И продолжала жить не своей, чужой жизнью. Дочкиной. Со мной жить, беспредельно владея умом и глазами дочери.
Это мне претило. У меня в жизни было много женщин, но никогда две сразу. Ну, скажем, никогда с двумя-тремя простительными исключениями. Я тяжело схожусь с женщинами, но, сойдясь, прилепляюсь к ним всем телом и всеми фибрами души.
И поэтому отношение Светланы Анатольевны я воспринял как угрозу нашей с Верой семейной жизни. И после неудачной попытки наставить тещу на путь суверенный, начал относиться подчеркнуто уважительно, если не сказать холодно. И, вот дурак, рассказал жене о своих дурацких домыслах.
...Вообще-то я человек не очень хороший, вы, наверное, уже это поняли. Не то, чтобы не деликатный, а, скорее всего, плохой. Но этот досадный факт можно было бы как-то вынести – мне не шестнадцать лет – если бы не подозрения, что у всех людей с этим не все в порядке. То есть с оценкой по поведению. Андрей Вознесенский говорил в одной своей поэме («Витражных дел мастер», кажется), что человек на девяноста процентов состоит из дерьма и только на десять из света... Так тоскливо на душе становиться, когда в очередной раз убеждаешься, что он, скорее всего, был прав... На своем примере. И на примере близких.
А Светлана Анатольевна... Одинокий человек. Скрывает свою смертную душу за маской высокомерия. И не маской, а приросшей к лицу маской. А я не люблю, когда выставляются. Органически не люблю. Не люблю эти маски, за которыми, как правило, ничего нет. Вон, один из самых великих людей, Эйнштейн никогда не выставлялся. И Пикассо тоже. Им не надо было. Они языки всем показывали, скоморошествовали и юродствовали. Потому что знали, на сколько процентов из того самого состоят.
Короче, испортилось у меня тем утром настроение. Понял я, чем обожаемая теща довольна. Тем, что я на рынке охранником буду работать. Кандидат наук, автор пяти производственных геологических отчетов и тридцати научных публикаций. Охранником работать и помидоры с огурцами в дань брать. Пьяниц грабить. С торговками ругаться. Матом. Сочно и метко. Это я умею. Зеки бывшие в горах научили.
Понял, и завтракать не стал. Нет, не из-за охранника. Когда в аспирантуре учился, три года дворником подрабатывал и в помойках очень даже разбираюсь. Не сноб я. Не важно, кем ты работаешь, а важно, кто ты в душе. Если ты в душе дворник, чисто не будет. Обидно было за тещу. Что радует ее предстоящее изменение в моей трудовой биографии. Радует, потому что, изменив течение моей жизни, она как бы прикоснулась ко мне. Прикоснулась и овладела.
Я ушел черный от расстройства. Ушел, потому что не хотелось любоваться довольным личиком Светланы Анатольевны. Прости меня, Господи.
– Гнев и гордыня – два смертных греха, сын мой...
– Для человека. А для Тебя – они два основных качества.
– Это по святым книгам. На самом деле я другой. Я добрый. Я разрешил вам жить.
– Добрый, добрый... Если бы ты добрым был, то в мире не было бы столько зла.
– Если бы я был злым, в мире не было бы столько добра.
– Да, Ты не злой... Злые они деятельны. А Ты валяешься на своем небесном диванчике.
– Хочешь, я сейчас встану с него и всех накажу?
– Всех, всех?
– Да.
– И мне перепадет?
– Тебе в первую голову. Ох, есть за что! За гордыню, за богохульство и неверие.
– И что мне будет?
– По высшему разряду. Знаешь, что на зоне за гордыню полагается?
– Да ладно, лежи уж тогда... Стоит ли из-за меня тревожиться... Потом как-нибудь я сам к Тебе прилечу.
– Ну и зря испугался. Ты у меня юродивый, а юродивых бог уважает.

* * *

Вот так вот, значит я – юродивый... И вправду... Наверх никогда не лез. Зачем лезть наверх, когда сам бог с тобой говорит? Материальных благ не добивался, только говорил, увещевал, стыдил, ерничал, направлял на путь истинный, дурака валял, предрекал, весьма надо сказать успешно... Ну, что ж, юродивый, так юродивый... «Украли копе-е-чку». Сергей Кивелиди, друг, он не соврет, как-то сказал в подпитии: Дурак ты, Черный, но дурак всем нужный...
Покурив в саду, я уехал в академическую поликлинику. Провел там весь день. И весь день думал. А что хорошего с плохим настроением придумаешь? Вот я и придумал, что Верин литературный клуб действительно маньяческий. Ну, не весь клуб, в него до пятидесяти человек ходит, вернее, ходило, а его ядро. Маньяческий, конечно.
В очереди к невропатологу тоже об этом рассуждал.
Маньяческий клуб, да, конечно маньяческий... Как вчера себя Алевтина вела... А Лешка, а Вера? Они ведь совсем не удивились моей идиотской болтовне... Точнее, удивлялись, но как-то не искренне. А рассказ Веры о Емельяне? Разве можно такое придумать? Особенно Вере? Нет! А розыгрыш этот с ногой пластилиновой? Разве нормальный человек сунет к себе в холодильник такое? А эта история с знакомствами по газете? Расскажи о нем какому-нибудь маньяку, так он эти Алевтинины штучки с Маргаритой в роли приманки немедленно на вооружение возьмет. Такое невозможно придумать. Я, Фома неверующий, и то поверил без малейших сомнений.
...Значит, клуб точно маньяческий. Клуб маньяческий лежит на дне, а я дурак. Теперь, после моего дурацкого демарша, они все вместе за мной будут охотиться. Вчера побоялись прикончить и правильно сделали. Что против меня, куражистого, доцент с двумя худосочными девицами? А вывод из всего этого? С сегодняшнего дня ничего домашнего есть не буду. А Вере скажу, что сел на голодную диету. И сяду. И убью сразу двух зайцев. И жизнь свою сохраню, и вес сброшу, уже пятнадцать килограммов лишних. Фиг они меня отравят. Они? Не они, а женушка любимая. Надо тактику защиты разработать. Уйти от дочери я все равно не смогу. Даже под страхом смерти.
...Так. Дома они меня не убьют. Не зарежут, не застрелят. Подозрение на Веру может пасть. Могут только отравить... Но это тоже опасно. Травить. Яд, особенно тривиальный, можно при вскрытии обнаружить. Значит, диету это я зря придумал. Остается банальное заказное убийство... Емельян миллионер, Маргарита миллионерша... Закажут или, что еще хуже, опять подставят. На двадцать лет или пожизненное заключение. О, Господи! Хреново-то как! Вчера одна жена маньячкой была, а сегодня уже толпа вокруг с горящими от вожделения глазами...
...В очереди к хирургу. Клонит в сон.
Так сколько маньяков будет на меня охотиться? Вера, Маргарита с мужем, Емельян Емельяныч, Марина, Алевтина, Ворончихиных двое, Леша, Олег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42