Если заказанный, конечно, не депутат и не бандит с охраной. За них больше берут, такса совсем другая.
...Нет, по-хорошему надо уйти. Наташе скандалы родительские наблюдать ни к чему. А уйти по-хорошему очень просто. Предложу Вере снять квартиру на иранские деньги, скажу: надоело жить в общежитии, Матрасыч, мол, скоро в постель будет к нам лазить, да и дочке ни к чему в их ежедневных пьянках наблюдателем участвовать.
Вера, конечно, не согласится, она привыкла с родственниками скопом жить. И я найду квартиру, соберу чемодан и перееду. Наташа никуда от меня не денется, нашей она крови, не их...
И я остался. Остался, чтобы через неделю узнать всю правду.
Через неделю у меня поднялась температура, и я опять спрятался от Наташи в мезонине. Чувствовал себя не так уж мерзко, но на душе было тяжело. Я воочию видел, как выхожу утром в сад и нахожу у калитки к Гольдманам окровавленный платок.
В мезонине у меня хорошо. Я его построил, чтобы от тетки с Матрасычем прятаться. Частенько Веру сюда затаскивал... Уютно здесь. Широкая кровать. Занавешена. Занавески зеленые, розовыми лентами подобраны. Угар нэпа, короче. Но трахаться за ними одно удовольствие. Книжные полки под потолком, телевизор на столе... Одно плохо – туалет далеко. Но все равно хорошее было место.
Было.
А теперь кругом видятся окровавленные платки. Вера с прессом в бледной, подрагивающей от нетерпения руке...
Жена оказалась легкой на помине – принесла сырники со сметаной. Вручила тарелку и убежала.
Сырников я, конечно, есть не стал. Хотел в окно Джеку выбросить, но передумал. Зачем собаку травить? Хорошая ведь собака. Посмотрел, посмотрел на сырники, в сметане аппетитной купающиеся, и слюнки у меня потекли. И решил закопать их от греха подальше в шлаковой засыпке. Нашел в незастроенном углу место, начал рыть ямку. И наткнулся на пожелтевшую от времени школьную тетрадку, старорежимную, в двенадцать листов и с портретом довольного Сталина на обложке. Вытащил, пыль вытряс, закопал сырники и пошел в свое убежище изучать находку.
Тетрадка оказалась дневником восьмилетней Светланы Анатольевны. Записи (фиолетовые чернила, мелкий, ровный почерк) были сделаны в период с июня по август 1952 года. Отец тещи в это время служил в одном из гарнизонов Группы советских войск в Германии.
Первая запись была посвящена старшине Грищуку, ординарцу отца, служившего с ним с начала войны. Этот старшина по прозвищу Червяк, в войну потерявший семью (жену и двух дочерей), донимал маленькую Светлану своим вниманием.
«У него во лбу глубокая вмятина от осколка снаряда, а на правой щеке – толстый красный шрам. Он, как червяк, ползет по лицу дяди Вовы, – писала моя будущая теща. – Когда он гладит меня по головке, мне кажется, что червяк переползает на меня.
Я просила папу отправить дядю Вову куда-нибудь в другое место. Но папа сказал, что дядя Вова добрый и спас его в Кенигсберге – прикрыл от снарядных осколков.
У мамы болит голова. Она лежит целыми днями, пьет вино по стаканчику и ни с кем не разговаривает».
Следующая запись рассказывала о событиях 22 июня:
«Дядя Вова сегодня сильно напился в честь начала войны. Взял меня на руки и поцеловал в щеку. Я чуть не умерла, так противно от него пахло водкой и махоркой. И еще этот червяк ко мне прикоснулся. Он такой холодный. Я сегодня не засну совсем, он мне будет всю ночь сниться. У мамы опять болит голова».
Запись от 23 июня была сделана нервной рукой:
«Всю ночь красный червяк полз за мной. Я убегала, а он догонял. Мама ругалась с папой, что он поздно приходит домой. А папа ругал ее за вино».
28 июня. Запись сделана ровным округлым почерком отличницы:
«Дядя Вова отравился. Нашел в подвале шнапс, выпил и умер. Без него так хорошо. Папа очень расстроился. Мама сказала, что Червяку лучше было умереть, потому что несчастным лучше умирать, чем жить».
«Ё-мое! – оторвал я изумленные глаза от ровных детских строчек. – Сдается мне, это не Вера маньячка! А ее мамочка, благопристойная моя теща! Вот кино! Надо же мне было так облажаться».
Вытащил, волнуясь, сигарету, закурил и принялся читать дальше:
«12 июля.
Вчера гуляла в дальнем парке замка, и садовник Вильгельм меня испугал. Страшно посмотрел и резко повел ребром ладони по своему тощему горлу. Он немец, и нас ненавидит.
Папа пришел поздно вечером и сказал, чтобы я в парке не гуляла. А там такая хорошая детская площадка с домиками, качелями и фигурками зверей из мрамора. И еще там никого из детей нет. И взрослых тоже.
13 июля.
Садовник Вильгельм опять на меня посмотрел, как Бармалей. Такой худой и желтый. Глаза тоже желтые и руки трясутся. Папа сказал, что жена садовника, Марта, наступила на мину, и ей оторвало обе ноги. И еще она от этого слепая на один глаз.
Так хочется на площадку.
Опрокинула бутылку вина, стоявшую за диваном и мама больно ударила по щеке.
14 июля.
Вильгельм поймал меня на площадке и привел к маме. Я плакала от страха... Маме он сказал, что дети русских не должны гулять без присмотра, потому что вокруг есть много плохих людей.
Я все равно буду ходить в дальний парк.
18 июня.
Садовник Вильгельм и его жена умерли. Он нашел где-то булочки, которые испек наш повар, и принес домой. Они съели и отравились. Теперь я хожу в дальний парк и играюсь там каждый день».

* * *

У меня в зобу дыханье сперло – прочитал одну страницу и уже два трупа. А в тетрадке двенадцать листов. Двенадцать на два – это двадцать четыре... Неплохо для девочки с белыми бантиками!
Представив воочию маленькую Светлану Анатольевну, со сладкой улыбкой протягивающую румяные булочки бедному сторожу Вильгельму, я содрогнулся. Сразу захотелось закурить и выпить. Срочно. Чтобы расслабиться и взглянуть на минувшие события с другой точки зрения.
Закурить у меня было. Нескольких глубоких затяжек привели меня к мысли, что если теща еще в глубоком детстве нашла кардинальный способ избавления от неприятных ощущений, доставляемых разными навязчивыми дядечками, нашла и в последующем с успехом его применяла, то и бедная баба Фрося с мужем, скорее всего, на ее счету. И, следовательно, моя любимая женушка, моя обожаемая львушечка, моя кисонька не кровожадная маньячка!
Эта мысль привела меня в прекрасное расположение духа. А в хорошем настроении мне всегда хочется выпить.
Я задумался.
На станцию бежать не хотелось – был уже первый час ночи, и объясняться с ночной братией в синих шинелях мне вовсе не хотелось.
Матрасыч никогда запасов не делает: это ему не удается, он выпивает все сразу.
Значит, опять надо тещин спирт искать... Принесла на днях, видел.
Где же она его могла спрятать? На кухне? Нет, не на кухне, я там два раза уже находил... И не в ванной... И не в прихожей. Там негде. На маленькой веранде? Да... Больше негде. А где на маленькой веранде? В пенал я часто заглядываю. За стиральным порошком и фильтрами для пылесоса. Туда она не спрячет. В письменный стол свекра тоже... Остается бабушкин шкаф с зимней одеждой...
Дедукция сработала, и через десять минут я закусывал вареным салом, позаимствованным из теткиного холодильника. У нее неплохо получается сало варить. Желудок горел красным пламенем, кровь струилась веселыми ручейками, в голове было жизнерадостно. Как здорово! Плюнь, теща, на грудь – змеиный яд помогает. Теща – змеюка! Как славно! Как по-человечески! Как понятно! Все как полагается! А Вера – агнец. Ведь собирался уже ее на тот свет отправить! Вовремя тетрадочка нашлась.
Хотя черт его знает... Да, конечно, моя жена – агнец. Агнец... Глазки скромненькие, ходит на полусогнутых, а попробуй ей палец в рот положить... Нет, рано радуешься ты, Черный... Они с матерью наверняка заодно... И не облегчение тебе надо испытывать, а чувство резкой озабоченности. Если они на пару работают, то Приморье тебе не светит... Сожрут с печенками. Да, с моими бедными печенками...
На пару работают... А может и Юрий Борисович с ними? Нет... не похоже... А Элоиза Борисовна с мужем? Вряд ли.
Но вернемся, однако, к тетрадке... Так, август месяц... Второе число... Маленькая Светочка пишет о поваре:
«...Манной кашей замучил. Супом со шрапнелью».
Перловым супом, видишь ли, ее замучили. Это, надо сказать, повод. Или серьезный мотив, как сказали бы в суде.
...Ну, правильно. Умер бедняга. Несколько дней Светочка в дневнике сама себе на него жаловалась. А седьмого августа повара нашли в его комнатушке бездыханным.
Потом шли записи о дядечке с малиновыми петлицами, симпатичном строгом майоре, который ходил повсюду и интересовался, почему это в отдельно взятом замке, да еще в советской зоне оккупации, люди так часто умирают. По подвалам лазал. Сплетни о приведениях собирал... А у Светочки уже спортивный интерес – смогу я этого дядечку, которого все так боятся, победить? Этого она, конечно, не писала, но между строк чувствовалось.
...13 августа. «Папа очень боится майора дядю Петю. И мама тоже. Мама сказала, чтобы я себя вела хорошо, а то папу заберут. Сегодня дядя Петя нашел в подвале замка комнату со скелетами... И в зубах одного из них записочку. Со словами, вырезанными из газеты «Правда»: «Следующий будет ты». И стал каким-то неуверенным...»
Понятно. Каково советскому майору-атеисту в подвале такие записочки находить. Задумался, наверное, и, ничего не придумав, вынес вопрос на партсобрание. А на нем постановили:
1) Привидений считать пережитками капитализма.
2) Повысить бдительность в быту.
3) Очистить подвалы на субботнике в честь победы над империалистической Японией.
...15 августа. «Я этот подвал весь изучила. В нем есть такие интересные штучки... Особенно мне нравиться гвоздик в одной стене. Потянешь его на себя, и в предыдущей комнате середина пола проваливается. И еще там есть одна кнопочка. Нажмешь на нее...»
Запись, к сожалению, обрывалась. Спугнули, наверное, Ланочку с тетрадкой. Но следующая запись проясняла, что за кнопку нашла любопытная девочка.
18 августа. «Дядю Петю и двух его солдат нашли в подвале с раздробленными костями. Папа интересовался, как они погибли, и выяснил, что потолок быстро опускается, если нажать на секретную кнопку в стенной нише.
Последняя запись была сделана 25-го августа. Она сообщала, что маленькая Светочка с родителями уезжает в Москву...
Закрыв тетрадку, я задумался... Надо же мне было так ошибиться в Светлане Анатольевне! Ведь я был уверен, что моя теща – малоподвижная, малоинициативная женщина, прожившая более чем заурядную жизнь. А она, вон, с восьми лет неустанно, по-мичурински изменяла окружающую среду в своих интересах...
Если я был бы таким решительным, то не лежал бы в мезонине и не смотрел с тоской на опустевшую бутылочку из-под спирта. А был бы действительным академиком и директором крупного геологического института... Или бы нефтью торговал.
Вообще, интересный методологический подход применила в своей жизни Светлана Анатольевна... Я даже не могу поставить себя на ее место... Не понравился человек – убрал, не понравился другой – убрал...
И ведь более чем за сорок лет ни одного срыва. Высшее химическое образование специально получила... И в школе по химии были одни пятерки. Наверное, очень хорошо знает, как составлять смертельные препараты из безобидных веществ...
Теперь многое становится ясным... Бабушка Веры по отцу... В одночасье умерла после того, как кооперативную квартиру купила не сыну Юрию Борисовичу, а Элоизе Борисовне. Пришла из гостей, попила чайку и умерла...
А, брат ее двоюродный? Пьяница, тот, который из окна в Севастополе недавно выпал? Два года Светлана Анатольевна жаловалась, что он мешает ей спокойно отдыхать на море, буянит, спать не дает, с разговорами дурацкими пристает, деньги из кошелька ворует...
А может, и Константин на ее счету? Если, конечно, она в одиночку, без дочки работает? И баба Фрося с бедным мужем?
Константина понятно, почему убила. Любая мать, имей она возможность, за свою дочь отправила бы в могилу такую сволочь. А Ворончихиных? А Маргариту с Тамагочей? Их-то зачем?
Что же делать? Начать расследование? Или сразу взять за рога?
Тещу?
Нет, сначала надо показать тетрадку Вере... Да, Вере... Завтра покажу... Если не будет температуры.

Глава 9. Маленькая хозяйка большого замка. – Всю войну в диверсионной группе. – Чистка зубов, шляпки и мешки из-под картофеля. – С утра выпил – весь день свободен.

Наутро я выздоровел, но на работу решил не идти: бюллетенить, так бюллетенить. Тем более, что с середины ночи шел мелкий противный зимний дождь со снегом и на улице было более чем неуютно. Постоял у окна, наблюдая изнуренную непогодой природу, затем спустился вниз и обнаружил на кухне Светлану Анатольевну с потрепанной книжицей Марины Серовой.
Тетки с Матрасычем не было. Они уходят на работу в половине восьмого. Наташа еще спала и я, чтобы не будить ее, был вынужден остаться один на один с тещей. Увидев мои настороженно-испуганные глаза, глаза человека, неожиданно столкнувшегося на бульваре с гиеной, она застыла.
«Догадалась, волчица, что я все узнал. Сейчас пойдет проверять на месте ли тетрадка...» – подумал я, весь сжавшись.
Я угадал. Светлана Анатольевна каким-то образом вызнала, что мне открылось ее прошлое. Прошлое, будущее и настоящее.
– Ты нашел тетрадку? – спросила она, сверля меня бесцветными глазами. И, убей меня бог, если я не увидел в холоде ее зенок сверкающие ледышки удовлетворения.
Маньяки не без оснований считают себя существами, достойными всенародной известности. Им, по роду своей деятельности вынужденным вести скрытный образ жизни, всегда не хватает полноценного общения, общения без масок, недомолвок и обмана.
– Вера с вами? Вы с ней заодно? – спросил я, с трудом заставив себя поднять на нее глаза.
Минуту она не отвечала. Минуту она наслаждалась моим смятением. Насладившись до румянца на щеках, спросила:
– А как ты думаешь?
– Если вы считаете себя сверхчеловеком, то заодно. Если больной, то вряд ли.
– Я не больная.
Мне захотелось сесть. Теща кивнула на стул. Садись, мол, сынок, разговор будет долгим.
– Значит, заодно, – вздохнул я, усаживаясь. – И, судя по вашим несколько возбужденным глазам, вам не терпится рассказать мне о своем боевом пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42