Смысл существования – в самом существовании.
– Но вы себе противоречите.
– Нет, это не я, это само существование противоречиво. Почуяв опасность, богомол прикидывается сухим прутиком, а когда она минует, снова продолжает путь. Но человек – не богомол и не горлинка. Он не имеет права лгать самому себе и бежать от самого себя. Это – отдельный вопрос. А наш с вами вопрос – что вам делать дальше? Я не советую вам сразу браться за работу, это может принести вам разочарование. Я имею в виду творческую работу, а все остальное – пожалуйста! Копайтесь в огороде, сажайте клубнику или салат… Только сильная личность создает сильные произведения. И только большое чувство создает большое искусство. Но пока все это для вас – только слова. Главное, войти в колею человеческой жизни.
Из больницы я поехал прямо домой. Мне никуда не хотелось идти, ничего не хотелось видеть. Город меня не интересовал. Люди мне были неинтересны. Их лица не нравились мне, казались противными. Какое там творчество, какое искусство! Что за чепуху нес этот чабан! Какие чувства могут волновать этих людей, которые бродят по улицам как слепые! Что они могут видеть, кроме своих мелких житейских забот! Сейчас я тосковал по больнице, по моей белой палате, по громадному летнему дубу, заполнявшему всю раму окна. Кой черт дернул меня уйти оттуда, чтобы затеряться в бессмысленной толчее человеческого муравейника! Я свернул в какой-то переулок и не только заблудился, но и потерял направление. Наконец пришлось остановить машину у тротуара. Я беспомощно осмотрелся. Навстречу мне уныло шагала какая-то девица, одетая довольно бесцветно. О, чудеса! Верить ли своим глазам – это она, моя медицинская сестра с косенькой милой улыбкой! Увидев меня, она опешила, густой румянец залил ее худенькое личико. Чего на свете не бывает, может быть, в эту минуту она думала именно обо мне!
– Товарищ Балевский, что вы тут делаете?
– Тебя жду, – заявил я.
– Не надо так шутить, – укоризненно сказала она.
– А я и не шучу. Тебя, собственно… как зовут?
– Магда!
Действительно, странно: я ни разу не поинтересовался, как ее зовут. Зачем людям имена, они не должны иметь имен.
– Понимаешь, Магда, я, кажется, заблудился в этих переулках, как котенок. Ты не покажешь мне дорогу домой?
– Конечно! – воскликнула она и покраснела еще сильнее.
Магда села в машину рядом со мной, сложив коленях тонкие и чистые девичьи руки. В эту мину мне очень захотелось взять ту из них, что поближе мне, левую, и поцеловать нежные пальчики. Было ужасно жаль ее, эту малышку, которая появлялась в мо палате будто светлый луч. А сейчас казалась такой поблекшей, такой беспомощной, такой… никакой. Пусть бы и она, и другие так и жили там, в больнице, зачем пускают ходить по этим некрасивым улицам, в этой ничтожной одежде…
– Какая у вас красивая машина, – сказала она, – вас все красивое. И жена у вас красавица. Говорят, она – одна из самых элегантных женщин в Софии. Как прошла мимо меня, даже не взглянула.
– Это очень плохо.
– Нет-нет, я ничего плохого не хотела сказать. Си не знаю, зачем брякнула такую глупость.
– Магда, будь ты моей женой, что бы ты делала? – Что бы я делала? – она взглянула на меня, на миг в ее глазах вспыхнула искорка безумной надежды, – бы на вас стирала, гладила, я бы для вас готовила по два, нет, по три раза в день…
– Целовала бы…
– И целовала бы, – отважно повторила она, – пока у меня голова не закружится… Пока у вас голова закружится…
– Магда, Магда, – с горечью сказал я, – для чего мы живем, если наши лучшие надежды никогда сбываются…
– Никогда, – подтвердила она. – Вот и обманы ешь себя, как можешь…
Мы подъехали к дому. Я поставил машину на тротуар, мы вышли, и на прощанье я на самом деле поцелвал ее тоненькие пальчики. Она поспешно отвернулась и как слепая пошла по серому некрасивому тротуару. Сам того не желая, я немного подождал, обернется или нет, но она, слава богу, не обернулась. Я поднялся к себе. Лидия сидела у телевизора как загипнотизированная и смотрела фильм. Молодая девушка в белой блузке стояла у окна со старинным переплетом; за окном хлестал дождь, крупные капли стекали по мутному стеклу. Должно быть, какой-то гений намекал, что это не дождь идет, а плачет ее душа, раненная каким-нибудь проходимцем вроде меня. Я виновато помолчал, потом сказал:
– Лидия, я задыхаюсь в этом городе. Давай поедем завтра куда-нибудь.
– Куда? – спросила она, быстро глянув на меня. Я вздрогнул. Такой же взгляд, с той же искоркой безумной надежды.
– Да куда угодно, лишь бы за город. Только тут она оторвалась от экрана.
– Тогда давай съездим в Боровец, ты любишь там бывать. Или хотя бы на Аистово гнездо.
Я даже не спросил, что это за гнездо, оно меня не интересовало. Я был слишком удивлен самим собой. Впервые с тех пор как открыл глаза, как почувствовал самого себя, я увидел кончик своего пальца, пальца моей настоящей человеческой руки.
Чем дальше оставался город, тем яснее и чище становился воздух. Дома и деревья казались близкими и удивительно зримыми. Глаза мои стремились поглотить и навсегда удержать в памяти все вокруг, во мне была совершенная уверенность, что я – единственный человек на планете, который знакомится с ней таким невероятным образом. Оно и понятно. Кто, кроме меня, увидел ее впервые в сорок шесть лет? Я вел машину не торопясь, медленно, стараясь ничего не упустить. Лидия молча сидела рядом, смотрела перед собой и, наверное, ничего не замечала. На этот раз я ее очень хорошо понимал: замечать было нечего. Таков человек и такова любая жизнь: быстро привыкает, легко насыщается и замыкается в себе. Кто знает, может быть, именно поэтому природе пришлось изобрести смерть. У жизни не хватает сил быть вечной – по крайней мере, у этой жизни, на планете, где мы живем.
Наконец, мы выбрались на высокое плато. Всего один-единственный просвет открывался отсюда к озеру, но мне и этого было достаточно. Я смотрел, затаив дыхание, почти без чувств. Сердце мое готово было взорваться, но я держал себя в руках. Оно бы наверняка разорвалось и разлетелось, как новая вселенная, если бы не мои усилия. Как знать, может быть, вселенная так и родилась – из живого сердца, на берегу какого-нибудь залива.
– Почему ты остановился? – спросила Лидия.
– Просто так! Решил передохнуть!
Я снова тронул машину, все так же медленно.
– Лидия, знаешь, как произошла вселенная? Из обыкновенного человеческого сердца, которое разорвалось от любви. Или от досады, все равно… Смотри, смотри, кто это? На асфальте сидели какие-то птицы. Очень красивые птицы, почти как голуби, с желтыми и голубыми полосками на крыльях.
– Не знаю. Может быть, удоды.
– Какие там удоды! Удод весь желтый, с хохолком на голове.
А это я откуда взял? Даже представить себе не могу. Может быть, память начала просачиваться сквозь какие-то трещинки… Из-за поворота вышла машина, птицы взлетели – все сразу, как одна.
– Лидия, – снова начал я, – уже столько дней я дома, и никто ни разу не зашел меня навестить. Неужели у меня нет ни близких, ни друзей на этом свете?
Она явно смутилась.
– У тебя есть друг, – не глядя на меня, объяснила Лидия, – но он сейчас за границей.
– А кто это?
– Я тебе говорила… Христофор… но ты не обратил внимания.
Некое странное чувство овладело мной.
– Христофор?
– Да, твой заместитель. Но и он вряд ли может назвать себя твоим другом. Скорее, он твой раб. Или твое второе «я», если тебе так больше нравится.
– Но это немало! – удивился я.
– Совсем немало. Особенно для него. Он обязан тебе всем. Ты его открыл, ты его утвердил, ты его продвигал. Ты даже сделал его своим заместителем, хотя к этому было много препятствий. Ты прямо заявил своему министру, что если он не подпишет назначение, ты уйдешь из управления. И ты бы это сделал, глазом не моргнув.
– А кто он по специальности?
– Тоже архитектор, но по интерьеру. Кажется, способный человек, хотя есть люди способнее него, по крайней мере, так говорят. У него премии со многих конкурсов, его ценят, часто приглашают обставить дачу или квартиру. Правда, он немного ленив, как все скептики и резонеры, но помеха была не в этом. Сколько бездарных людей неудержимо продвигается наверх, и никто не обращает на это внимания… Дело в том, что Христофор – из старой буржуазной семьи. Хотя это не совсем точное определение, просто у нас принято так говорить. В общем, это люди из высшего государственного аппарата, – дипломаты и прочее. Защищать такого человека – бросить тень недоверия на самого себя. Но ты это сделал. По-моему, он тебе нужен.
– Для чего?
– Не знаю, для чего! – неохотно отозвалась она. – Ты человек суровый, принципиальный, ради дела готов передвигать людей как шахматные фигуры… По-видимому, он тебе действительно нужен, раз ты так за него держишься… Тебя ведь в первую очередь интересует работа, так что не удивляйся, что друзей у тебя немного. Никто не любит людей принципиальных, даже те, кто стоит наверху. Всем нужны люди преданные.
Я слушал ее с интересом, не только из-за себя самого, но и из-за нее. Мне казалось, что она рассуждает совсем по-мужски, это были размышления человека с характером и собственными позициями, на которого нелегко повлиять.
– Как ты считаешь, он мне предан?
– Этого я не сказала, – сухо ответила Лидия. – В конце концов каждому умному человеку нужно зеркало, в котором он мог бы видеть себя… Христофор интеллигентен…
– А где он сейчас?
– В Тунисе. Или в Риме, не знаю точно. Я только слышала, что у вашего управления какие-то неприятности в Тунисе.
– А он знает, что со мной случилось?
– Наверное, знает. Христофор постоянно держит связь с Софией, советуется…
Я замолчал. По моей простой и непредубежденной логике, какой ее считал и доктор Топалов, во всей этой истории было нечто странное или неправильное. Мой раб, или, как выразилась Лидия, моя тень, – и до сих пор не проявил интереса к моей судьбе! Это казалось мне непонятным. Он должен был по меньшей мере написать мне, поздравить со счастливым исходом. Мог бы даже сократить командировку и приехать пораньше, чтобы повидаться со мной. А так – что мне думать? Или Лидия ошибается в своих оценках, или он потерял интерес к моей особе, потому что я уже вряд ли вернусь на свой пост…
Мы выехали на широкую и скудную самоковскую равнину. Но я, погруженный в свои мысли, этого не замечал. Я только смутно видел белые зубчатые вершины Рилы – как купола, висящие в небе. Мне казалось, что я могу пройти прямо под ними – так неотличимо сливалась синева предгорья с синевой неба. Пройти и попасть в другой мир, исчезнуть в нем, в иной спирали времени, в иных озарениях.
Как и получилось!
… Вокруг струится синеватый свет, в котором сверкают маленькие капельки, будто искры заходящего солнца. Узкая асфальтовая полоса шоссе убыстрение летит навстречу, она светлая и рваная по краям. Низкие кривые деревья с широкими листьями, желтый тростник, сильный и резкий запах моря, которого не видно, но которое ощущаешь как собственное дыхание^ Из-за деревьев и тростника выглядывают острые макушки палаток – синих и желтых, как море и тростник.
– О чем задумалась? – спрашиваю я.
Она не отвечает. Я смотрю на нее краешком глаза, бегло, потому что навстречу по узкому шоссе катит «зе-топ». Молодая женщина, очень красивая, желто-русые волосы небрежно падают на плечи. Пляжное платье, синее-пресинее с большим вырезом. Темный лак на ногтях. Лицо невеселое и задумчивое.
– Думаю о детях. Сама уехала, а их бросила одних, как цыганят.
– Раньше надо было думать, – говорю я. – А не сейчас… Мы уже скоро будем на месте.
– Не будь циничным! Мне ты этим не понравишься!
– Я и не стремлюсь нравиться. Особенно женщинам, которые рвут на себе волосы задним числом. Человек должен вовремя думать о том, что делает. И отвечать за свои дела.
– А ты готов отвечать за свои?
– Да, конечно. Если понадобится.
– Осторожно! – вскрикнула она…
… Это вскрикнула Лидия. Воздух был светлый, равнина пустая и голая, в небе висели белые купола вершин. А прямо на меня по прямому гладкому шоссе летел грузовик. Старый разбитый грузовик с зеленым кузовом, над которым поднимались клубы белой пыли. Наверное, он возил известку или что-нибудь в этом роде. Только теперь я заметил, что еду по его полотну. Не очень быстро, но по его полотну. Он как будто не замечал меня. Я спокойно взял правее, и грузовик как бешеный промчался мимо, обдав меня белой пылью.
– Что это ты? – спросила Лидия, и я увидел, как сильно она побледнела.
– Ничего, испытываю нервы.
– Мне даже показалось, что ты потерял сознание, – призналась она. – Глаза у тебя были совсем стеклянные.
Через полчаса мы уже сидели на террасе отеля в Боровце. На глубокой эллипсовидной террасе, похожей на палубу океанского парохода. Низкий белый парапет, перекрашенный недавно, судя по натекам краски на мозаичном бетоне. Навели желтых и синих полосочек, черт бы их побрал! Белые вершины Рилы куда-то исчезли, вместо них к поляне опускался склон горы, как щетинистый бок спящего зверя. Старый сосновый лес, очень старый. Густой, насыщенный запах смолы щекотал ноздри. Я чувствовал себя здесь неуютно, меня что-то раздражало. Наверное, плоское жестяное озерцо паркинга с разноцветными спинками машин – желтых, синих, оранжевых; только моя, слава богу, была цвета слоновой кости.
– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросил я.
– А ты?
– Мне нельзя, я за рулем.
– Тогда что ты мне предложишь?
– Бокал белого французского вермута со льдом, пошутил я.
Вскоре явился официант. Красный смокинг, черная «бабочка», а скуластая самоковская физиономия небрита по меньшей мере дня три. Белого французского вермута, конечно, не было, зато был красный итальянский. Слегка согретый красный вермут безо льда и без лимона. Когда Лидия выпила третью рюмку, я спросил:
– Ты знаешь такую молодую женщину, с прямыми светлыми волосами. Довольно красивую. Кто она?
– Это Зденка, наверное, – с отвращением заявила Лидия.
– Кто эта Зденка?
– Она была твоей любовницей… Лет пять – шесть назад…
– Расскажи, – попросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34