Всякий раз от этого омерзительного визга от соприкосновения когтей с железом у меня мороз бежал по коже. К счастью, возвращался Мефистофель всегда другим путем: через крышу дома.На кухне я всегда оставлял ему в блюдце молоко, а в алюминиевой чашке — разную еду. Дело в том, что когда я утром вставал на работу, лентяй Мефистофель еще нежился в моей теплой постели. А когда я бесцеремонно сбрасывал его на пол, сдвигая диван-кровать, он недовольно ворчал, потягивался и, сладко зевая, так что я видел в его раскрытой красной пасти маленькое горло и бледный язычок, уходил в прихожую и устраивался на пушистом коврике. Причем тут же засыпал, крепко смежив разбойничьи очи. Готовя себе завтрак и чай, я чуть было не наступал на него, но Мефистофель продолжал безмятежно спать. Этот захватчик считал коврик тоже своей священной территорией. Когда коту надоедало мое хождение взад-вперед, он приоткрывал зеленые глаза и укоризненно смотрел на меня, дескать, если сам встаешь ни свет ни заря, так не мешай другим отдыхать.Мефистофель вспрыгнул на краешек письменного стола, умыл свою хитрую морду лапой и стал внимательно за мной наблюдать. Когда я проходил мимо него в дальний угол комнаты, он медленно вслед за мной поворачивал голову. Свет от торшера падал на его морду, и белые редкие усы кота блестели.Я замедлил шаги, остановился возле серванта, открыл дверцу и налил в рюмку из початой бутылки коньяку. Залпом выпил и захлопнул дверцу. Мефистофель с явным отвращением наблюдал за мной.Набросив на себя теплую на меху куртку, я вышел прогуляться. На небе уже мерцали звезды, из-за каменной трубы многоэтажного здания криво торчал желтый месяц. Щедро рассыпая красные искры, по железнодорожному мосту через Лазавицу прогрохотал пассажирский поезд «Москва — Рига». Желтыми квадратиками промелькнули освещенные окна, некоторое время помигал красный фонарь на последнем вагоне, и снова стало тихо.Я не спеша брел по улице к центру. Прохожих мало, зато на автобусных остановках толпятся люди. Широкие витрины магазинов ярко освещены.Я вышел на улицу Ленина — здесь прохожих было побольше, — миновал Драматический театр, высокие желтоватые колонны его мягко светились, поднялся выше — и передо мной открылся большой каменный мост через Ловать. Вдоль пустынной набережной горели уличные фонари. Под мостом глухо шумела река. Лед прошел давно, Ловать поднялась, вздулась от весенних паводков и теперь мощно и бурно несла свои взбаламученные воды в Низы. По реке плыли коряги, вырванные с корнями прибрежные кусты, просмоленные доски — останки разбитых разбушевавшейся рекой лодок.Здесь, на мосту, свирепствовал ветер. Он басовито гудел в бетонных опорах, со свистом продирался сквозь чугунные решетки, обдавая лицо холодными брызгами, срывал желтоватые комки пены с прибрежных волн, с тихим шорохом гонял по мертвому парку прошлогодние листья и бумажки от мороженого.А вот и улица Лизы Чайкиной. Знакомый четырехэтажный дом. В квадратных окнах розовые, зеленые, сиреневые огни. В зависимости от абажуров и занавесок. Ее окна выходят во двор. Так что я даже не знаю, дома ли она…Медленно поднимаюсь по бетонным ступенькам. Откуда-то сверху приглушенно доносится музыка: магнитофон или радиола. На втором этаже останавливаюсь перед знакомой дверью. Она обита грубой мешковиной, из прорех торчит пакля. Я еще не уверен, что постучусь в эту дверь.И вдруг дверь сама тихо отворяется. На пороге Юлька. Она в коротком байковом халате и лакированных туфлях-лодочках. Я вижу ее белые круглые колени, поднимаю взгляд выше, и наши глаза встречаются. Сейчас при тусклом свете электрической лампочки глаза Юльки мне кажутся ярко-зелеными, как у Рыси. Юлька или возбуждена, или ей жарко: на щеках румянец, в глазах теплый блеск.— Здравствуйте, — ничуть не удивившись, говорит она и, пропуская меня, отступает в маленькую прихожую.У меня на коленях резная шкатулка темного орехового дерева. Крышка треснула и держится на одной петле. Я достаю из нее старые, аккуратно сложенные письма и читаю их. Это мои письма Рыси. Много писем. Чернила кое-где выцвели, конверты пожелтели, обтрепались. И почерк смешной: какой-то ученический; перо нажимало на бумагу, брызгали чернила, косые буквы наскакивали друг на друга. Тогда ведь не было шариковых ручек, зато почерк выражал индивидуальность человека. А шариковая ручка пишет ровно, бесстрастно.Кроме писем, вырезки из газет: статьи и очерки о Рыси. Фотографии. Рысь в штурманской рубке корабля. Рысь на капитанском мостике… На самом дне шкатулки я нашел телеграмму, вернее, обрывок телеграфного бланка: из Севастополя, год, число, исходящий номер, город Великие Луки, адрес общежития железнодорожного техникума, мое имя, фамилия и после большого пропуска (бланк неровно разорван пополам) следующие слова «…приходи воскресенье Дятлинку…» (опять пропуск). И дальше: «…ждать твоя Дина».Я вертел телеграмму в руках и ничего не понимал. Она пришла в общежитие, когда я там жил. Ровно через два месяца после исчезновения Рыси. Мы в техникуме только что приступили к занятиям. Боже мой, значит, Рысь все-таки приезжала сюда из Севастополя, чтобы встретиться со мной, и мы не встретились… Оба были в одном городе — и не встретились! Как могла произойти такая ужасная нелепость?! Почему я не получил эту телеграмму? Почему она снова оказалась у Рыси? Почему Рысь сама не пришла в общежитие и не разыскала меня?.. Может быть, я был на практике? Нет, это было гораздо позже… Что же произошло?..Кто мне ответит на все эти вопросы?!Я услышал негромкий смех. Читая старые письма и окунувшись в грустные воспоминания, я совсем забыл про Юльку. Она сидела напротив на широкой тахте, которая появилась в комнате вместо пружинной металлической кровати с никелированными шишечками. В руке рюмка с красным вином. Это в честь моего прихода она принесла из кухни большую красную бутылку вермута. Я потянулся к столу и взял свою рюмку. Не глядя на Юльку, быстро выпил.— Ты что смеешься? — спросил я.Юлька сидела, поджав ноги под себя. Короткий халат совсем не закрывал ее полные загорелые ноги, но Юльку это совсем не смущало. Зато я старательно отводил свой взгляд в сторону.— У вас было такое лицо, когда вы смотрели на телеграмму…— Какое?— Как будто вас ограбили.— Меня на самом деле ограбили, — сказал я. — Украли самое дорогое в жизни.— Мне вас ничуть не жалко, — усмехнулась она.— Я очень любил ее. Пожалуй, я больше никого так не любил.— Она вас тоже любила. А когда перечитывала эти письма, у нее было точно такое же лицо, как сейчас у вас… И она мне тоже как-то сказала, что, кроме вас, никого по-настоящему не любила. Даже своего мужа. Мы ведь с ней очень подружились, хотя она была и старше меня.Я взял из раскрытой шкатулки обрывок телеграммы и показал Юльке:— Если бы я тогда получил эту телеграмму…— Почему же вы ее не получили?— Боюсь, на этот вопрос уже никто не сможет ответить.Юлька задумчиво посмотрела на меня.— Если бы вы получили эту телеграмму, она, может быть, не погибла бы…— Ты что имеешь в виду? — насторожился я.— Она бы не вышла замуж за моряка и не разбилась в машине на крымской дороге.— И все-таки я узнаю, почему телеграмма не дошла до меня, — сказал я. — Сдается мне, что это не случайность.— Прямо как в шекспировских трагедиях, — усмехнулась Юлька. Она опустила ноги на пол, одернула халат, просто так, для порядка, потому что он ничуть не закрыл ее красивых ног, подняла рюмку и тихо и очень серьезно сказала: — Давайте выпьем за Дину? Она была удивительной женщиной.— За Рысь! — сказал я.Юлька поставила недопитую рюмку на стол и, кивнув на шкатулку, сказала:— И больше не будем о прошлом… Хорошо?Сегодня я увидел совсем другую Юльку: взрослую, уверенную в себе и очень женственную. А ведь совсем недавно она казалась мне этакой грубоватой девчонкой-мальчишкой! И эта женственность проявилась не в том, что она сегодня в простеньком домашнем халате и лакированных лодочках, изящно обтекавших тонкую лодыжку, а в ее глазах, движении округлых смуглых рук, неуловимом повороте шеи, легкой белозубой улыбке, то и дело трогавшей ее сочные губы. Густые русые волосы опускались до плеч. Они поблескивали, будто прихваченные инеем.Мы были с Юлькой вдвоем. Бабка ее уехала в деревню к родственникам на пасху. — На тумбочке тикал маленький будильник. Разговор у нас что-то не клеился. Меня смущал явный, пристальный взгляд девушки. Иногда на ее лицо набегала легкая задумчивая тень.— Я ведь давно знаю вас, — сказала она и улыбнулась. — И даже немного ненавидела… Ведь я считала, что это вы сделали Дину несчастной… Не подумайте, что она тоже так думала. Ничего подобного! Она тоже считала, что произошла какая-то роковая ошибка, которую уже невозможно было исправить… А когда я впервые увидела вас…— И что же? — невольно улыбнулся я.— Я поняла, что вы тоже… несчастливый.— Поэтому ты и произнесла эти странные слова: «Приходи в воскресенье»?— Я не хотела причинять вам боль, — сказала она.Я положил свою ладонь на ее руку. Она не отняла.— Мы договорились больше ни слова о прошлом?— Я налью? — взглянула она на меня и наполнила рюмки.Мы выпили. Я смотрел на эту девушку и начинал понимать, что происходило со мной в последние недели. Я думал о ней, не признаваясь в этом самому себе. Думал и днем и ночью. Между мной и Ниной пролегло не только расстояние от Ленинграда до Великих Лук, а и встала длинноногая бронзоволосая Юлька. И сегодня, когда я вышел из дома и побрел куда глаза глядят, ноги сами привели меня к ее дому. Ведь я не знал, что она дома, и тем более, что она одна. Я мог вообще ее не застать и еще некоторое время водить себя за нос, делая вид, что Юлька для меня ничего не значит и я о ней совсем не думаю… До чего же наша совесть изворотлива и изобретательна! До сегодняшнего вечера я подсознательно внушал себе, что Юлька мне безразлична, а если я и думаю о ней, проявляю интерес, как тогда, когда специально пришел в клуб на новогодний вечер, где Юлька пела и плясала, то лишь потому, что она похожа на Рысь… К чему себя обманывать? Рысь — это далекое и грустное воспоминание, а Юлька — самая настоящая реальность. Моя совесть внушала мне, что грех даже подумать о Юльке как о женщине. Ведь я намного старше ее. И я, прислушиваясь к своей совести, старался не думать…А сегодня сама судьба свела нас вместе! Сколько могло быть случайностей, которые предотвратили бы эту встречу. Я собрался с Любомудровым поехать в Стансы, где неподалеку от построенных стандартных домов мы облюбовали площадку для нашего экспериментального поселка. Поездка сорвалась потому, что меня срочно вызвали в горисполком. Бутафоров — я зашел к нему на минутку — пригласил меня на чай, и я согласился, но тут выяснилось, что у Маши вечером репетиция в театре и она задержится. И если бы пресыщенный мартовской любовью Мефистофель не явился домой, я, пожалуй, не отправился бы сегодня на прогулку, так как намеревался принять снотворного и завалиться спать…Случайность ли, что мы сегодня вдвоем с Юлькой? Шиллер утверждал, что случайностей не бывает. «Что кажется нам случаем слепым, то рождено источником глубоким». И еще Шиллер говорил, что влеченье сердца — это голос рока.Мы молча смотрели в глаза друг другу. И она и я понимали, что внутри нас что-то сдвинулось с мертвой точки и, разрастаясь, устремилось навстречу друг другу, грозя захватить целиком, без остатка. И в этом невозможно ошибиться. Я никогда не был излишне самонадеянным, но сейчас наверняка знал, что Юлька чувствует то же самое, что и я. Откуда появилась у меня эта уверенность? Я и сам не знал…— Юля, я ведь не позвонил тебе, почему ты открыла дверь? — задал я ей мучивший меня вопрос. Мне хотелось поскорее все выяснить. — Ты ждала кого-нибудь?— Я ждала тебя, — просто ответила она, совершенно естественно перейдя на «ты».Я поднялся со стула и шагнул к ней. Она тоже встала и закинула теплые гладкие, как шелк, руки мне на шею. От прикосновения к ней мне стало жарко, голова пошла кругом. Я оперся о стол, чтобы не пошатнуться. Что-то непонятное происходило со мной, будто я из одного измерения вступил в другое, незнакомое, неведомое… Все, что я испытывал когда-то к Рыси, возросло во сто крат, подхватило меня мощным шквалом чувств, понесло…А в следующее мгновение произошло вот что: Юлька отступила на шаг, глаза ее расширились, в них появилось какое-то странное выражение. Будто злясь на себя, она обожгла меня разгневанным взглядом и жестким, насмешливым тоном произнесла:— Пан директор, вы теряете голову…Меня будто в холодную воду окунули. Тяжело опускаясь на стул — я его не сразу нащупал, — я матерился про себя, кляня свою хваленую интуицию, родство душ и прочую психологическую чепуху… Молодец девчонка! Одной фразой сразу посадила старого дурака на место! «Пан директор…» Я готов был сквозь землю провалиться. И не знал, что меня больше угнетает: стыд, разочарование или злость?..Я, наверное, машинально взглянул на часы, потому что она заметила:— Я вас не гоню. И не смотрите на меня так, будто я уже уволена с завода!Я понимал, что она эту ересь несет, чтобы прийти в себя, так сказать, скрыть за пустыми словами то, что происходит с ней самой. А в том, что она и сама растеряна и не знает, как ей сейчас держаться со мной, я не сомневался, но был слишком зол, чтобы помочь ей.Я налил вина, залпом выпил. Поколебавшись, налил и ей.— Пей, — сказал я.Она послушно протянула руку, а глаза настороженно следили за мной. Зеленый ободок в ее расширившихся глазах постепенно становился тоньше.— Мы оба потеряли голову, — примирительно сказала она. — А мне это делать, пан директор, совсем ни к чему…— Не называй меня так, — пробурчал я.— Я буду звать тебя Максимом…Я где-то читал, что человек может любить женщину, народить с ней детей и спокойно жить долгие годы, а потом вдруг встретить другую и сразу понять, что вот она единственная, которая для него предназначена, а все, что было раньше, — это иллюзии, самообман.Нечто подобное и я испытывал сегодня. Если, направляясь сюда, я лишь смутно догадывался, что значит для меня Юлька, то сейчас я твердо знал, что эта девушка и есть моя судьба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52