Вскоре ее пригласили на работу в солидную фирму "Ночные грезы", которая обслуживала исключительно иностранцев. Это было то, о чем большинство ее сверстниц могло только мечтать. Но Лена была практичным, здравомыслящим человеком и к своему счастью отнеслась скептически.Она поделилась с Ванечкой своими опасениями.– Конечно, перспективы отменные. Сам посуди, двести баксов за сеанс плюс премиальные плюс бесплатное медицинское обслуживание, ну и… За неделю уже двое предлагали руку и сердце. Один, представь себе, англичанин, чуть ли не наследственный лорд. Заманчиво, конечно. Только кивни – и прощай навек совковая страна… Но есть во всем этом что-то все же сомнительное, ненатуральное, ты не находишь?– Ну почему… Большому кораблю большое плавание.– Тебе ничуточки не жаль со мной расстаться?– Я буду издали тобой гордиться.– Ты искренне говоришь?– Я всегда искренен, ты же знаешь.– Иногда мне кажется, ты ничуточки меня не любишь.– Как не люблю? В прошлом году кто рыльник начистил Саньке Жилину? Он же здоровее меня в два раза. Все ревность окаянная.Это было их прощание, оба это чувствовали.– Ты правда не осуждаешь меня?– За что? Мир сошел с ума, почему ты одна должна остаться нормальной? Была бы возможность, я бы сам не задумываясь махнул на Канарские острова. Зарылся бы в землю и ловил бы страусов за яйца. Вот это жизнь, а здесь что? Тусовки по вечерам да похмелье утром. Скука смертная.– Хочешь, увезу тебя с собой?– На каких условиях?– Скажу лорду, что ты мой братик. Он поверит.Они же все дегенераты.– Нет.– Почему?– Самолюбие не позволяет. Да и какие мы брат и сестра. Ты вон какая цыганка, а я рыжий. Конечно, можно покраситься, как Киса Воробьянинов.Впоследствии, когда она звонила, Ванечка не разговаривал с ней, а молча вешал трубку. Исподволь в нем зрело убеждение, почти уверенность, что он спит мертвым сном: как заснул во младенчестве, во время приступа кори, так досель и не проснулся…Как-то отчим Филипп Филиппович привел в дом лысоватого, лет тридцати пяти мужичка, который поначалу показался Ивану тусклой, ординарной личностью, чем-то промежуточным между "совком" и "новым русским". Иван уже нацелился уйти к себе, но Филипп Филиппович его остановил:– Посиди с нами, Ванюша, куда же ты! Познакомься, это Григорий Донатович, мой коллега по работе, а это Ванечка, сын покойного Федора Кузьмича.– А это Марина Сергеевна, – без тени улыбки произнес гость. – А это цинковый гробик, в котором привезли ее дитятку из Абхазии.Узнавание было мгновенным. Унылый господин был одной с ним крови. Брежневский век кухонных шепотков сменился веком паролей. Родственные души теперь оповещали друг друга кодовыми фразами. Пароль был произнесен. Григорий Донатович был тем человеком, которого Ванечка ждал. Это был гуру, учитель. В его тусклом взгляде светилось презрение к жизни, а не страх перед ней. Таким же точно был его отец, только слишком поздно Ванечка это понял. К концу чаепития он уже готов был идти за таинственным пришельцем хоть на край света, как бычок на веревочке. Григорий Башлыков, матерый разгадчик секретов, разумеется, это заметил. Он сказал Ванечке:– Маешься, паренек, это хорошо. Кто не мается, тем пировать осталось два года.Филипп Филиппович посмеивался в усы, слушая их конспиративный диалог.– Но мне кажется, – робко заметил Ванечка, – совсем мало людей, которые понимают, что происходит на самом деле.– А ты понимаешь?– Тоже не очень. Мне не хватает опыта. Но я понимаю одно: назад пути нету, а жить в новом, нарядном хлеву, где все по дешевке, могут только свиньи.– Молодость всегда категорична, – вмешался Филипп Филиппович, – но устами младенца, как известно, часто глаголет истина.Дальнейшей беседе помешала Ася. Она вернулась с сеанса спиритизма, который проводился по четвергам на тесной сходке в Бирюлеве, на квартире тамошней колдуньи. В этот вечер им удалось пообщаться с материализованным духом Гриши Распутина, и это, видимо, так ее потрясло, что, опустясь без сил на стул, она некоторое время еще как будто не узнавала своих близких, но потом все-таки пролепетала восторженно:– Сынок, знаю, ты в это не веришь, но он нам все-все открыл! Все завесы.Филипп Филиппович познакомил ее с Башлыковым, и Ася обратилась к нему:– Вы, вижу, добрый человек, простодушный, у вас усы, как у Федора покойного. Спасибо, что к нам заглянули, но я вам советую избегать длиннорукой женщины. Вам нельзя… Осенью произойдет страшная бойня, дьявол взойдет на помост, не убережется, не затаится, сгорит в синем пламени. Эти двое не верят, думают, я спятила, но вы поверьте. У вас такое светлое лицо.– Кто эта длиннорукая женщина? – спросил Башлыков. – Почему надо ее бояться?– Бояться не надо, надо избегать. Длиннорукая женщина – олицетворение порока. У вас к нему склонность, я вижу. Вы с женой расстались, чтобы дать себе волю, разве не так?– Вовсе нет. Она рожать надумала, а какой я отец, если не сегодня-завтра сгорю в синем пламени.– Вы насмешник, но это не спасает от длинноруких женщин.– Пойдем, мама, тебе надо отдохнуть, – позвал Ваня, и она послушно поплелась за ним, бросив пристальный печальный взгляд на Башлыкова.Ваня уложил мать на диван и укрыл ей ноги пледом.– Откуда он? – спросила Ася.– Не знаю. Его Филипп Филиппыч привел. Его какой-то кореш.– Ты потянулся к нему, сынок. Поберегись. Он горячий.– Да и я не из снега, – Ваня привык к тому, что мать, хотя и помешалась на религиозной почве, обладала чудесной проницательностью, и в ее путаных суждениях, бывало, проступал внезапный светящийся пророческий смысл.Уходя, прощаясь, Башлыков оставил ему надежду:– Ты мне приглянулся, юноша. Хочешь поработать?Научу покрепче стоять на земле.– Хочу, – улыбнулся Ваня. – Научите. А то я все время падаю.– Жди звонка.Ждать было легче, чем догонять. В глубине Ваниного оглашенного, расщепленного сознания замаячила радужная точка.* * *Башлыков поехал домой, где его поджидала с горячим ужином маруха Людмила Васильевна. Она жила у него безвылазно второй месяц, чему он каждый день заново удивлялся. После неудачного покушения на Благовестова у него был короткий период депрессии, и она этим воспользовалась, чтобы внедриться в квартиру.– Ты опять здесь? – удивился он и в этот раз. – Любопытно, откуда у тебя ключи?– Я вам, Гриша, котлет нажарила с картошкой и с луком, как вы любите.– Нет, ты ответь, откуда у тебя ключ от квартиры?– Вы сами дали. Разве забыли?В коротком домашнем халатике, без грима, она так забавно изображала оскорбленную невинность, что хотелось схватить ее в охапку и, к черту котлеты, немедленно утащить в постель. Башлыков осуждал себя за такие импульсивные, неприличные желания.Он умял целую сковородку картошки и с пяток котлет, выпил несколько чашек чаю с медом, а маруха Людмила Васильевна сидела напротив, скрестив руки на груди, и с явным удовольствием продолжала играть роль скромной деревенской дурочки.– Хорошо, – сказал Башлыков. – Допустим, я дал тебе ключи. Хотя это надо еще уточнить. Но почему, когда бы я ни вернулся, ты уже здесь? У тебя что, никаких других дел больше нету? Ты кем себя вообразила?Постоянной любовницей, что ли?– Вы бываете удивительно бессердечным, Григорий Донатович.– Понимаю, тебе тут неплохо. Пригрелась, как кошка у печи. Но сколько же это может продолжаться?– Пока не выгоните.– Так я уже сто раз тебя выгонял, а ты все возвращаешься.– Вы понарошку выгоняли. На самом деле я вам необходима.– Как это?– Ну ты же зверь, Гриша, тебе постоянно нужна баба. Потом надо кому-то тебя обстирывать, готовить еду.Вот я и пригодилась. Поищи другую такую безответную, покладистую дуру. Ты и не заметил, как влюбился.– Почему ты думаешь, что влюбился?– По глазам вижу. Они у тебя ненасытные.После ужина Башлыков позволил себе выкурить сигарету.– Надеюсь, ты это не всерьез, Людмила Васильевна.Как может нормальный мужчина полюбить женщину твоей профессии? Это же чепуха.– Какой же ты нормальный? Нормальные пашут землю или торгуют недвижимостью, а ты за людьми гоняешься. Я ведь тоже невинная жертва на твоем пути.Башлыков опасался, что отчасти она права. Он незаметно привык, пристрастился к ее необременительному присутствию, и ему были по душе все эти домашние милые сценки, которые она с таким вкусом разыгрывала.Но это было опасно. Это грозило потерей бдительности.Мужчину, упрямо идущего к цели, пустые житейские привязанности только сбивают с толку. В час битвы, как в час скорби, воин не нуждается в том, чтобы цепляться памятью за живые болотные огоньки счастья. Непобедим лишь тот, кто выжжен дотла. Вспомни про Бову, Башлыков, которому не горой снесли голову – соломиной.– На ночь глядя тебе, конечно, идти некуда, – сказал он раздраженно, – а утром выметайся отсюда.И ключ верни, надо же, взяла какую моду: ей слово, она – десять.– Ну и сиди, как индюк надутый, – беззаботно отозвалась Людмила Васильевна. – А я пойду "Санта-Барбару" глядеть.С тяжким вздохом Башлыков дотянулся до телефона и позвонил Серго. Три дня он уже не объявлялся шефу и ожидал нахлобучки, но Серго был необыкновенно приветлив:– Ты куда-то пропал, Гриша. Я уж заволновался, не захворал ли?– Нет, я здоров.– Не знаешь, где Крест?– На даче сидит вторую неделю, я же докладывал.– Ты бы подскочил утречком, надо кое-что обсудить.– Слушаюсь, хозяин.Башлыков закурил вторую сигарету, хотя это был перебор, и задумался вот о чем. Благовестова не удалось убрать с первой попытки, следовательно, ему благоприятствовала судьба. Башлыкову трудно было представить, чтобы старый дьявол, взлетя под небеса в раскаленной железной капсуле, остался цел. Тем не менее это случилось. Получалось, что Башлыков подрядился укоротить не только земных злодеев, но вступил в схватку с какой-то мистической, потусторонней силой, в которую не верил. Он не верил, а она тут как тут. Троих мужиков и крепкую женщину расплющило, как тараканов, а глумливого старичка эта самая неведомая сила лишь вознесла в чугунный ад, попугала и аккуратно расположила на травке, как на отдых. Теперь он заново, еще крепче плетет свои сети, которыми душит страну. Пусть Благовестов не один, у него есть подельщики, но сколько их? Десяток, сотня, пара тысяч? В масштабах мира – сущий пустяк, горстка малиновых клопов, всех можно пересчитать, все известны, никто давно не прячется, блудпивые, ожиревшие хари у всех на виду и на слуху.И все же. Чем объяснить, что кучка прохвостов сумела высосать кровь из миллионов людей, ограбить, превратить в скотов и теперь, не насытясь, зловещей коричневой плесенью поползла на Запад, пересекла океан, где их еще не признали, где люди так же слепы, как слепы были в России пять лет назад, и где их пещерную ненасытность принимают за здоровый аппетит освободившихся от ига коммунизма собратьев. Чем объяснить их триумф, кроме покровительства иной, нездешней силы?Впору было отлить из серебряной ложки серебряную пулю и пустить ее Елизару в лоб, чтобы убедиться, не оборотень ли он.Сбросив наваждение, Башлыков пошел в комнату, где Людмила Васильевна, уютно свернувшись в кресле, наслаждалась любовными приключениями американских дебилов.– Хочешь лечь? – спросила она.– Как ты можешь смотреть эту заразу?– Мне нравится. Они все такие красивые. Погляди, какая кухня!– Ты хотела бы так жить?Людмила Васильевна покосилась из кресла невинным оком:– Ты сегодня какой-то особенно злой. Боюсь отвечать.– Выключи немедленно.Маруха погасила экран, нажав кнопку на своем пульте, и спокойно ждала дальнейших указаний. Башлыков лежал поперек кровати, лениво почесывая живот.– Раздеваться? – пискнула она. – Папочка готов к расслабухе?– А что ты еще умеешь? Чему еще научилась в жизни?– А что еще нужно? Я умею любить и хорошая хозяйка. Смешно требовать от женщины большего.– Любить ты не умеешь. Даже не понимаешь, о чем говоришь. Умеешь только трахаться.Людмилу Васильевну разговор увлек, она развернулась в кресле так, что ему были видны ее лицо, одна грудь, вывалившаяся из халатика, и прекрасной формы бедро.– Объясни разницу, дорогой. Может, я действительно чего-то не понимаю.– Скажи, ты веришь в Бога?– Да, конечно. В кого же еще верить?– Веришь и занимаешься проституцией?– Если хочешь знать, это как раз нормально. Но я уже не занимаюсь проституцией. Целых два месяца.Башлыков подложил себе подушку под голову:– Со мной – это то же самое. Тем и отличается любовь. Ею занимаются бескорыстно.– Да? – удивилась Людмила Васильевна. – И какая же мне от тебя корысть, любимый?– Живешь на всем готовом, бездельничаешь. Бездельники, хоть мужчины, хоть женщины, это вообще не люди. Я их презираю.– А жены, которые официальные, разве не живут на всем готовом?– Об этом тебе рано говорить, Люда, У тебя о женах понятие, как у крокодила об овце.Людмила Васильевна нехотя сползла с кресла, вытянулась, немного покрасовалась перед ним и ушла в ванную.– Зря обижаешься, – шумнул вслед Башлыков. – Ты сначала подумай, а потом себя сравнивай.Теперь Людмила Васильевна застрянет в ванной надолго, а потом явится как бы заплаканная. У нее очень острая реакция на правду, которой он для нее не жалел.И чем больше жуткой правды про нее он ей открывал, тем ближе она ему становилась. Это было грустно. Ему нравился даже утренний горьковатый запах у нее изо рта. После своих маленьких обид она отдавалась с особенной, удручающей страстью, словно собиралась умереть в судорожном похотливом клинче. Его тянуло к ней всегда, даже когда протирал ствол любимого вальтера. Это было тоже ненормально и тяготило его. Он не исключал, что те же самые силы, которые уберегли от лютой казни поганого Елизара, одновременно наслали на него, незадачливого мстителя, эту озорную, податливую, вязкую ведьму. "Завтра же с утра – и вон!" – подумал Башлыков задорно, но эта мысль не принесла облегчения, потому что была уже лишней. Глава 6 Настя Михайлова последний раз замедленно, "по-лягушачьи" переплыла бассейн, вскарабкалась наверх и присела на деревянную скамеечку, чтобы передохнуть.Сегодня она перекрыла собственную норму. Инструктор их группы, широкоплечий, статный атлет, бывший кандидат в сборную Союза, издали помахал ей рукой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47