Она всегда старалась первой выйти из класса и бежала по коридору, чтобы обогнать других, но он говорил ей:
– Эй, ребенок, зачем торопиться… Давай притормозим немного… – И прислонившись к стене, ждал, продолжая ковырять в зубах…
Уже в двенадцать лет у подружки Джесси-Энн по имени Ким были груди; Лоринда слышала, как другие девочки хихикали по этому поводу в раздевалке, – она даже убедилась в этом сама, когда Ким выходила из душа. Они были у нее большие и круглые, а когда она надевала розовый шерстяной свитер, было заметно, как они прыгали под ним. Ким, конечно, была не виновата в этом, от человека не зависит, какое у него тело… Но ее отец не мог отвести от нее глаз. И Джоан тоже была пухленькой и очень симпатичной; но вожделялся отец только от Джесси-Энн.
Джесси-Энн была худенькой, но фигурка у нее была хорошая, с высокими небольшими грудями, которые были заметны под ее трикотажной майкой. Отец Лоринды обычно дожидался, пока эта троица не появлялась на лестнице, и тогда лениво направлялся по дороге, ни разу не взглянув на Лоринду, идя все медленней и медленней, пока девочки не догоняли их и проходили мимо. Хихикая между собой, они, конечно, даже не замечали ее. Она как бы не существовала. Она была толстой, с грубой, как у отца, кожей, и на ее ногах было слишком много волос – она брила их с одиннадцати лет.
В школе Лоринда стыдилась всех и ни с кем не разговаривала. Единственным успокоением была для нее холодная логика высшей математики, она захватывала ее как интересный кроссворд или трудная головоломка. Но она не принадлежала к «избранным», ее не приглашали в гости, на пикники и танцы; ее никогда не приглашали переночевать у себя и поделиться секретами… она понятия не имела, над чем они хихикают… может быть, над ней… и ее чокнутым отцом и матерью-пьяницей.
Потом ее отец прибавлял шагу, чтобы поравняться с девочками. Он не сводил глаз с зада Джесси-Энн, обтянутого джинсами, следя за каждым ее движением, как будто он видел ее обнаженной. Когда девочки сворачивали за угол, он загонял Лоринду в дом, толкая ее впереди себя через холл в спальню. И затем он проделывал с ней такие вещи, о которых она не хотела даже вспоминать, а ее мамочка в это время гремела кастрюлями и сковородками на кухне, делая вид, что очень занята, притворяясь, что не знает, что происходит, заглушая свои чувства еще одной бутылкой вина.
Лоринда была настолько запугана, что не знала, что делать. Ее отец был очень грубым человеком. Она видела, как иногда доставалось от его кулаков ее матери, когда он отшвыривал ее со своего пути словно собаку. Даже тогда, когда Лоринда была маленькой и едва доставала ему до колен, он бил ее за то, что она была «распущенная». Он не говорил «непослушная», как это принято говорить о детях, а именно «распущенная». Она уже не могла вспомнить, когда впервые поняла, что ее отец получает от этого удовольствие… Она помнила, как, дрожа, стояла там и в ужасе смотрела, как он вынимал широкий коричневый кожаный пояс из петлиц своих серых вельветовых брюк, понимая, что за этим последует.
– Ты опять была распущенной, Лоринда, – говорил он, прижимая ее к колену. – Ты распущенная девчонка… ты большая грешница, Лоринда…
Она не могла никуда скрыться, и никто не мог ее спасти. Кто бы поверил в ее жуткую историю? Ее собственная мать будет все отрицать, Лоринда была в этом уверена. Ее отец был уважаемым человеком – он работал садовником в больших домах на Ройл-Маунт, и все дамы были очень довольны его работой. Он бросал свои развратные взгляды на сверстниц Лоринды, а не на этих «божьих одуванчиков», как он называл их.
Лоринда убегала каждый день в школу, страшась того момента, когда ей придется снова возвращаться домой, страшась снова идти за Джесси-Энн, ненавидя ее за те косые взгляды, которые бросала Джесси-Энн, как будто понимая, что происходит. Она ненавидела спокойную, женственную походку этой девочки, ее невинные голубые глаза, ненавидела ее дерзкую стройную фигурку в этих узких, слишком узких джинсах… Ненавидела Джесси-Энн за то, что та делала с ней…
А еще она завидовала, завидовала Джесси-Энн, потому что у той был теплый счастливый дом, за то, что у нее был сильный отец со светлыми волосами и такая нежная, заботливая мать. Она завидовала, что у нее три брата, которые были старше, всегда защищали ее и заботились о своей младшей сестре, подобно средневековым рыцарям, заботившимся о своих дамах…
Каждый день, когда Лоринда переступала порог своего молчаливого, закрытого от мира дома, который сверкал чистотой, потому что, если мать не была пьяной, она убирала дом с маниакальным упорством, покрывая мебель пленкой и заставляя их снимать грязную обувь, сердце Лоринды, казалось, становилось больше и грозило задушить ее, в то время как она шла впереди отца к себе в спальню…
Рыдая и горя от стыда, разбитая телом, она пыталась все рассказать матери, но мать не дала ей и рта раскрыть, объявив ей, что у нее чересчур разыгралось воображение и что ее отец просто помогал ей с уроками… А рука тянулась под кухонную стойку, и вот она уже стоит, запрокинув голову, вливая в себя вино из бутылки.
Через некоторое время девочки раскусили ее отца; они нарочно старались отстать, заставляя его идти еще медленней, чем они, хихикая и перешептываясь. Тогда отец хватал ее за руку и сердито тащил по улице, что-то бормоча по-испански себе под нос. Но самое худшее случилось позже, когда они стали старше.
Джесси-Энн было пятнадцать лет, когда она победила на конкурсе моделей. Тогда же появилась ее фотография в вызывающем белом купальнике, который был таким открытым внизу и на спине, что практически ничего не скрывал. Ее отец сидел и читал вечернюю газету, долго рассматривая фотографию Джесси-Энн. А потом, сняв пояс с брюк, он встал и кивком головы велел ей идти в свою комнату. Он угрожающе шагнул в ее сторону, когда она осталась сидеть, пригвожденная страхом. В этот раз все было по-другому. На этот раз он не просто трогал ее… На этот раз, положив фотографию Джесси-Энн рядом с головой Лоринды, он оседлал ее, придавив своим весом, и вонзил в нее эту ужасную свою штуку, раня ее тело и обжигая стыдом, заклеймив на всю жизнь…
Именно тогда она написала первое письмо, вылив всю свою ненависть… Она высказала Джесси-Энн все, что думала о ней, повторив слова, которые слышала от отца, когда он снова и снова вонзался в нее, пока у нее не появилась кровь. После того как она написала это письмо и опустила его в почтовый ящик около школы, она почувствовала такое облегчение, как будто сняла с себя огромную тяжесть. Теперь она могла вычеркнуть из памяти своего отца, его ищущие руки и его тяжелое дыхание…
Лоринда была полностью удовлетворена тем, какое волнение вызвало ее письмо. Она и представить себе не могла такого исхода – было ужасно интересно наблюдать, что происходило, и знать, что это она – причина всех волнений. Она и ее отец. Полицейские караулили около школы, всех проверяли. В те дни ее отец вдруг оказался очень занят в своих красивых садах на Ройл-Маунт и перестал приходить в школу. Но через некоторое время все утихло и стало, как прежде…
Через год, когда ее отец сбежал с шестнадцатилетней официанткой из «Биллингза», Лоринде стало жалко девушку. Но ее мучениям пришел конец. Может быть, теперь она сможет забыться, отдавшись чистой красоте математики….
Миссис Паркер торопливо вошла в комнату, поправляя свои короткие, уложенные седые волосы и улыбаясь.
– Этот ребенок наконец уснул, – сказала она Лоринде. – Надеюсь, что у тебя не будет с ним проблем вечером. Он самый примерный ребенок, каких я встречала, – в этом отношении он не пошел в свою мать. Господи, какая же она была проказница! Я всегда говорила, что отец и старшие братья избаловали ее.
«Проказница, – подумала Лоринда… – Не «распущенная»… как она…»
– Вы сегодня очень красивая, миссис Паркер, – сказала Лоринда. – Мне нравится ваше розовое платье.
– Правда? Спасибо, Лоринда. Я его купила, когда ездила в Нью-Йорк навестить Джесси-Энн и Харрисона. – Она с беспокойством взглянула на платье. – Почему-то в Спринг-Фоллсе я себя в нем чувствую гораздо лучше.
– Все готовы? У нас столик заказан на полвосьмого, – Скотт Паркер ненавидел, если опаздывал хоть на минуту, и сейчас нетерпеливо крутил в руках ключи от машины, пока наконец не появились Джесси-Энн и Харрисон.
Порывшись в сумочке, Джесси-Энн вынула из нее свои серьги с настоящими сапфирами и, откинув волосы, аккуратно вставила их в уши и затем потрясла головой, чтобы убедиться, что они прочно держатся в ушах.
– Как тебе кажется, Лоринда? – спросила она. – Правда, они красивые? Они такие дорогие, что все думают, что это подделка! А вообще-то, Харрисон, – добавила она шутливо, – клянусь, на днях я видела точно такие же в «Блуминдейле».
«Серьги были с настоящими сапфирами и настоящими бриллиантами, – думала потрясенная Лоринда, – а Джесси-Энн едва взглянула на себя в зеркало, когда надевала их. Она лишь потрясла головой, демонстрируя свои трофеи, да еще умудрилась сказать своему мужу, что они похожи на подделку».
Снова пошарив рукой в сумочке, Джесси-Энн извлекла замшевую коробочку и, открыв ее, вынула колье, которое было таким же, как и серьги, и показала его своим родителям.
– Это мне подарил Харрисон, когда родился Джон, – с гордостью сказала она. – Но я считаю, что под это колье нужно более шикарное платье и более важный повод, чем простой ужин в «Олд милл».
Паркеры поохали, выражая восхищение красотой этих вещей и наблюдая, как Джесси-Энн кладет колье обратно в коробочку и засовывает в сумочку.
– Поторопитесь, девочки! – окликнул их Скотт, направляясь к выходу. – Пора выходить.
– Бутылочка Джона на кухне, Лоринда, а сок в холодильнике, – сказала ей Джесси-Энн. – У тебя есть телефон «Олд милла», если вдруг я понадоблюсь. Но думаю, что все будет хорошо.
– Налейте себе кофе, – добавила миссис Паркер, – попробуйте мой мраморный кекс, сегодня пекла. Мы вернемся около одиннадцати.
Лоринда смотрела, как они уезжают в белом «бьюике» Скотта Паркера, затем закрыла плотно дверь и заперла ее на замок. Прислонившись к ней, она оглядела дом Паркеров, обратив внимание, что светлый ковер в прихожей уже выносился, а цветастые занавески выгорели от солнца. Она вдохнула запах свежесваренного кофе, смешанного с ароматом недавно испеченного кекса, и сухих лепестков, которые миссис Паркер хранила в маленьких фарфоровых вазочках, разбросанных по всему дому. Это был настоящий дом, думала она.
Она прошла на кухню, ее лицо смягчилось, когда она налила себе в кружку кофе и отрезала большой кусок кекса. Улыбаясь, она отнесла все в комнату и снова уселась перед телевизором. Слава Богу, мексиканского певца уже не было, показывали комедийный спектакль об одной американской семье, где все было, как полагается: отец, всегда умудренный жизнью, понимающий, терпеливый, несмотря на то что его дети-подростки сводили его с ума. Жена была энергичной и красивой, все шутили, всем было весело, и в конце спектакля всем было совершенно ясно, что они очень любят друг друга. Лоринда угрюмо жевала кекс, понимая, что это была известная американская мечта. Это была сказка. Она вернулась на кухню еще за одним куском кекса, хотя выбивалась из своей последней диеты, которую соблюдала всего два дня, и решила, что завтра усиленно займется спортом. Но миссис Паркер действительно умела печь.
Возвращаясь с кухни, ей показалось, что она услышала плач из комнаты Джесси-Энн. Взглянув на лестницу, она нерешительно остановилась… Вот опять. Вот вам и хороший ребенок. Она подумала, что эта ночь будет другой. Может быть, ребенок знал, что именно она осталась с ним? Лоринда безразлично передернула плечами. Пусть поплачет, это ему пойдет только на пользу, этому испорченному и избалованному отродью. Черт, теперь она пролила кофе на ковер миссис Паркер! Поставив чашку со свежим кофе и кекс на стол в комнате, она бросилась на кухню за тряпкой и, волнуясь, вытерла пятна. Ну вот, ничего не заметно. Облегченно вздохнув, она на всякий случай протерла ковер еще раз. Все в порядке, и миссис Паркер никогда не узнает, что она была такой неосторожной. Господи, этот ребенок устроил целый скандал! Закрыв дверь в комнату, она удобно расположилась на диване, положив ноги на журнальный столик и сделав погромче звук телевизора. Как раз передавали новости; она всегда любила смотреть, что происходило в мире. Ей тогда казалось, что она не в Спринг-Фоллсе.
Когда через полчаса она понесла чашку на кухню, ребенок все еще плакал, но теперь это уже был громкий плач. Господи, все соседи скоро будут здесь, если она не заткнет ему немедленно рот! Вздохнув, Лоринда медленно стала подниматься по лестнице в комнату Джесси-Энн. Склонившись над белой кроваткой, она взглянула на ребенка. Внезапно замолчав, он тоже смотрел на нее своими голубыми глазами, которые были точь-в-точь как у Джесси-Энн. Лицо у него было красным и заплаканным, он тяжело дышал, сдерживая рыдания. Лоринда не ожидала, что он окажется таким милым и беззащитным, и даже пожалела, что оставила его так долго плакать, но детей надо приучать, что они не могут мешать взрослым, они должны знать свое место.
Взяв его на руки, она поняла, что он был мокрым. Положив его на столик, она перепеленала малыша, стараясь не смотреть на его мужские атрибуты, потом завернула в одеяло и понесла вниз.
Лоринда неловко держала Джона на коленях, пока он довольный сосал бутылочку, и размышляла о том, что Джесси-Энн была недостойна иметь такого ребенка и вообще детей. Джон ведь не виноват, что Джесси-Энн его мать, верно? Точно так, как она сама не могла ничего поделать, что у нее были такие родители. Она вытерла молоко с подбородка ребенка и улыбнулась ему. Он внимательно смотрел на нее, и она спросила себя, о чем, интересно, он думал, жалея, что он так сильно похож на Джесси-Энн. Ребенок довольно вздохнул, и его глазки медленно стали слипаться. Вскоре он ровно дышал, крепко заснув у нее на руках.
Лоринда с удивлением рассматривала его невинное личико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62