Чарли сделала около нее ритуальный круг, словно индеец вокруг тотемного шеста.
– Он определенно вам идет. Вашему мужу понравится.
– Моему приятелю, – уточнила женщина.
– Ему тоже.
Расплатившись карточкой платинового цвета, такого же, как ее волосы, женщина выпорхнула на Уолтон-стрит, в мелкий дождичек. На ее дергающихся, как на веревочках, бедрах красовалась эмблема магазинчика Лауры, которая терлась о крокодиловую чешую сумочки от фирмы «Шанель». Лаура закрыла за ней дверь и по привычке отбросила с лица воображаемые волосы: все еще не привыкла к короткой прическе. Она была по-своему привлекательна, стройная, с мальчишескими чертами лица, и остриженные каштановые волосы еще более усиливали ее сходство с представителями сильного пола, дополняли ее образ. За ее спиной, на сквозняке, раскачивался стеллаж с холщовыми куртками. Выставленные в магазине летние модели выглядели яркими, но не внушающими энтузиазма на фоне неутихающего июньского дождя.
Чарли обрезала полоску с края карточки «Америкэн экспресс».
– Леди Антони Хьюэр-Уолш, дорогая моя, ни больше ни меньше, – сказала она. – Ну и коровища.
– Она хороший клиент, – почти холодно ответила Лаура.
Чарли заметила, что в последнее время чувство юмора практически оставило Лауру. Обычно она обращалась с покупателями, которые ей не нравились, куда грубее, чем Чарли, что было вполне понятно, ведь ей приходилось выносить их шесть дней в неделю, тогда как Чарли просто нравилось помогать подруге в магазинчике, это было для нее развлечением, чем-то вроде хобби.
Из шума на улице выделился гудок. Кто-то под красным зонтиком заглянул внутрь магазинчика через окно и поспешил дальше. Из радиоприемника лился страстный голос Эллы Фицджеральд, не гармонирующий с сегодняшним тусклым днем, по мнению Чарли.
– Твое возвращение в прошлое, Чарли, не было сном. Никоим образом. Это определенно была твоя неизвестная прошлая жизнь.
– Все было чертовски волнующе, вот что я тебе скажу. Хотя это всего лишь нечто эротическое. – Чарли открыла учетную книгу продаж и одним движением пролистнула ее на несколько страниц назад. – Э, да у тебя неплохая парочка недель. Возможно, ты и выкарабкалась из кризиса.
– Флавия Монтессоре – знаменитость, и, по слухам, она возвращала в прошлое Нэнси Рейган. Вообще она одна из ведущих гипнотизеров в мире и специалист по возвращению в прошлое.
– А как ты отличаешь прошлую жизнь ото сна? – Уличное движение уползло от их окон. Прошла смотрительница тюрьмы с сумкой. – Почему бы не сказать, что в одной из жизней ты была крестоносцем? Может, это история, которую ты читала в детстве, а потом забыла?
– Да потому, что это слишком реально. Некоторые детали я никак не могла извлечь из школьного учебника. – Лаура принялась выравнивать стопку одежды, перемерянную леди Антони Хьюэр-Уолш. – Я знаю людей, которые под гипнозом говорят на языках, которых никогда не изучали.
– И трахаются с людьми, которых никогда не знали?
Лаура повесила на сосновую вешалку очередную юбку.
– Я никогда прежде не подвергалась ретрогипнозу.
Она накинула на крючок еще какую-то одежду.
– Я вообще не была в прошлом, – сказала Чарли.
– Ты же говорила, что была в старом автомобиле.
– Не таком уж и старом, в послевоенном.
Лаура помолчала.
– Витрина не годится. Думаю, нам следует поменять ее. – Она повесила юбку на стеллаж. – Ты ведь не много знаешь о своем прошлом, не так ли? Тебе ничего не известно о настоящих родителях, об их предках, да?
– Моя настоящая мать умерла при родах, – сказала Чарли, вспоминая, что эта мысль всегда ее беспокоила.
– А как умер твой настоящий отец?
– Он умер от разбитого сердца.
– Что-что?
– Так мне всегда говорила моя приемная мать, – защищаясь, сказала Чарли.
– Разве мужчины умирают от разбитого сердца?
– Умирают. – В детстве такое объяснение выглядело вполне убедительно, однако насмешка на лице Лауры заставила ее вдруг засомневаться, и ей захотелось изменить тему разговора. – А знаешь, что я думаю о штучках с возвращением в прошлое? Это какой-то пошлый сон – только и всего. Мы с Томом и спали-то всего один раз за последние пару месяцев, после того как вернулись с первого осмотра дома. Подобные вещи ведь происходят во сне?
– А чего надеется достичь специалист по иглоукалыванию, налагая на тебя обет безбрачия?
– Она пытается отрегулировать равновесие в теле, чтобы я стала более восприимчивой. Не смейся, Лаура. Ты же сама предложила мне иглоукалывание.
– У них порой бывают странные идеи. Хочешь немного кофе?
– Мне вообще его нельзя. Это тоже штучка иглоукалывателя.
– А чай?
– Тоже ни-ни. У тебя есть сок?
– Может, «Аква либра»?
– С удовольствием. А ты когда-нибудь слыхала о модельерше по имени Нэнси Делвин?
– Нэнси Делвин? Вроде что-то знакомое, а в чем дело?
– Она жила в Элмвуд-Милле?
– В Элмвуд-Милле? О, в этом доме, ну да! Что-нибудь новенькое о нем есть?
– На этой неделе мы должны кое-что предпринять, и если все будет нормально, то потом обменяемся на Элмвуд.
– Волнуешься?
– Да уж.
– По тебе и не скажешь.
– Нет, волнуюсь. Ведь это… большая перемена.
– А я люблю сельскую жизнь. Если бы не это мое заведение, я бы переехала в деревню.
Она прошла в маленькую комнату в задней части магазина и спустя несколько минут появилась оттуда с кружкой кофе и со стаканом сока. Стакан она передала Чарли, а сама принялась размешивать кофе.
– Флавия Монтессоре беспокоится о тебе, – сказала Лаура. – Она звонила сегодня утром, перед тем как уехать в аэропорт. Вообще-то я не знаю, стоит говорить тебе или нет…
– Что ты хочешь сказать, почему она беспокоится?
– Сама не знаю. Она говорила что-то не очень определенное, сказала, что уловила какие-то плохие вибрации.
– В связи с чем? – спросила Чарли, внезапно встревожившись.
– Она считает, что после возвращения ей следует позаниматься с тобой ретрогипнозом.
– Все это выглядит как откровенное жульничество.
– Нет, она не из таких. Она возвращает в прошлое только тех людей, у которых, по ее мнению, были прошлые жизни.
Чарли улыбнулась:
– Единственный способ продать платье – это в самом деле поверить, что оно кому-либо идет, ведь так?
Улыбка скрывала ее беспокойство, как обои – трещину в стене. Она подошла к окну. Мимо нее, снаружи, проходили фигуры, размытые скользившим по стеклу дождем. Размытые, как ее прошлое.
Это ее беспокойство началось, когда она проснулась в постели у Флавии Монтессоре. Оно оставалось в ней в течение ночи и весь сегодняшний день, словно глубоко внутри нее взбаламутился какой-то осадок и никак не мог улечься.
7
Чарли поменяла цветы в вазе в комнате своей приемной матери, – единственное, что она могла для нее сейчас сделать и делала каждую неделю.
Стряхнув воду со стебельков гвоздик, она выбросила их в мусорное ведро. Из окна, в которое струился солнечный свет, делавший воздух комнаты жарким, удушливым, открывался вид на парк, вид, которого мать никогда не замечала и, похоже, не расположена была замечать вообще. Тем не менее Чарли платила за него частной лечебнице дополнительно.
Седовласая женщина молча лежала в постели, отказываясь покидать ее. Моргание ее глаз примерно каждые полминуты оставалось единственным признаком жизни.
– Твои любимые цветы, мама. Они выглядят очаровательно, ведь правда?
Приподняв розы, Чарли коснулась холодной щеки матери тыльной стороной ладони. Глазная мышца на лице пожилой женщины слабо дернулась. Несколько месяцев назад мать еще могла выговаривать наборы бессвязных слов, но теперь поражение центральной нервной системы отняло у нее даже такую возможность.
Некоторые вещи матери находились в этой небольшой комнате. Два кресла из квартиры, комод и никогда не включавшийся телевизор. На тумбочке у кровати стояли фотографии в рамках: на одной из них была Чарли, в первый раз принимавшая ванну, Чарли с обезьянкой на набережной Брайтона, Чарли в свадебном платье, улыбающаяся во весь рот, а еще подавленный Том в утреннем костюме. Сильные ароматы дезинфицирующего средства и свежего белья не могли заглушить слабый запах мочи.
Чарли поднесла розы прямо к носу матери. Их запах принес Чарли воспоминания о детстве, когда приемный отец подрезал розовые кусты в саду. Потом вспомнилась отцовская оранжерея: отец срывает спелый помидор и дает ей. Она впивается в него зубами, и сок бьет струей по отцовской рубашке, зерна падают на ее платье, и оба они хохочут.
Отец умер от рака, когда ей было семь лет. Лучше всего Чарли помнила его глаза, большие прозрачные глаза, всегда смотревшие на нее так ласково, глаза, которым она полностью доверяла. Когда он лежал при смерти, они одни оставались живыми во всем его высохшем до костей теле, а теперь вот смотрели из рамки около кровати.
Казалось, тоска так и сочилась из этой хрупкой женщины, много лет трудившейся изо всех сил, присматривая за Чарли, чтобы за все свои усилия получить в награду паралич. Накопленные деньги ушли на лечение отца, и после его смерти они переехали из собственного дома на квартиру. Чарли теперь ложилась спать под стрекот швейной машинки в гостиной: мать зарабатывала на жизнь, делая на дому мягкие игрушки для компании «Уотлтхэм-стоу». А по праздникам мать получала кое-что дополнительно, упаковывая для той же самой компании банты для волос в пластиковые мешки. Дважды в неделю к ним заезжал белый фургончик, привозивший работу и забиравший сделанное. По расписанию фургончика двигалась и их жизнь.
После того как мать взяли в эту частную лечебницу, Чарли поехала убрать квартиру в Стритхэме. Под шум уличного движения и вопли ребенка с верхнего этажа она рылась в ящиках комода, вытаскивая то колготки, слегка пахнувшие духами, то жестяную коробку из-под сигарет «Дю Маурьер», полную шпилек, то какой-нибудь коричневый пакет, набитый давней любовной перепиской ее приемных родителей. Она искала хотя бы газетную вырезку с извещением о смерти… Но не нашла ничего.
Темно-красные и белые лепестки роз, которые Чарли поставила в вазу, напоминали атлас.
– Они прекрасны, мама, ведь правда? – Дочь крепко стиснула слабую, костлявую руку матери, пытаясь отыскать в ней хоть немного теплоты.
Чарли захотелось опять, как когда-то, уютно устроиться на этих руках. Жизнь выглядит унылой, ограниченной и бесцельной, когда можно уложить все имущество одного человека в чемодан, сундучок или ящик. Кажется, что туда можно без труда упаковать и целую жизнь. Жизнь, которая когда-то была, как и ее собственная, полна надежд и бесчисленных возможностей, о чем, наверное, говорилось в тех любовных письмах… И все это кануло в никуда. Чарли заморгала, стряхивая накопившиеся слезы.
– Мы переезжаем, мама, – бодро сказала она. – Мы купили дом за городом. В Элмвуд-Милле. Разве это не романтично? Там есть старинная мельница в саду, с настоящей запрудой для мельничного колеса, есть амбар, посудомоечная машина на кухне, а еще мы собираемся завести кур. Буду привозить тебе яйца. Ты будешь рада?
Рука матери задрожала, казалось, она стала более холодной и влажной.
– В чем дело, мама? Тебе не надо беспокоиться – это всего сорок пять минут на поезде. Я по-прежнему буду навещать тебя, так же часто.
Дрожь руки становилась все сильнее.
– Ты сможешь приезжать и оставаться. У нас там уйма комнат. Как ты на это посмотришь? – Она в тревоге посмотрела на дрожавшую старуху, по побелевшему лицу которой струился пот. – Все в порядке, мама, не беспокойся! Это ведь не расстояние! Мне придется добираться сюда из Элмвуда ничуть не дольше, чем из Уондсворта.
Дверь открылась, и вошла сиделка, крепкая девушка с широкой белозубой улыбкой.
– Не хотите ли чаю, миссис Уитни?
– Кажется, маму немного лихорадит, – сказала Чарли, вставая.
Сиделка поспешила к кровати, попробовала у старухи пульс, а потом положила на ее лоб тыльную сторону ладони.
– С ней проводят какое-то новое лечение. Я попрошу врача прийти.
Чарли понизила голос:
– Думаю, это я расстроила ее. Мы переезжаем за город, и она, наверное, подумала, что я не смогу ее часто навещать.
Сиделка одарила Чарли ободряющей улыбкой:
– Нет-нет, она сейчас вообще ничего не способна воспринимать. Я уверена, что эта дрожь от прохлады или реакция на новое лечение. Я сейчас же позову врача.
Сиделка поспешно вышла из комнаты, и Чарли с тревогой стала ждать. В парке за окном женщина толкала перед собой старенькую черную детскую коляску, слышались шум и гудки уличного движения. Чарли посмотрела на мать. Глаза ее были закрыты, дрожь стихала. Она спала.
8
Они переезжали 12 сентября, в пятницу.
Несмотря на то, что всю жизнь Чарли мечтала жить в сельской местности, сегодня она никак не могла настроиться на отъезд из Лондона, окончательно поверить в то, что теперь она едет туда, где останется надолго.
Громко шумел мотор «ситроена», теплый воздух бабьего лета, лившийся через открытые стекла, не мог охладить лицо Чарли. Обогнав трактор, она медленно переехала гребень холма. Потом мельком посмотрела в зеркало в ожидании, когда подтянется фургон с мебелью. «Ауди» Тома впереди тоже замедлил ход.
«ЭЛМВУД ОБЪЕДИНЕН С БЭЙЗ-ЛЕС-ЭКС». Рабочий на спортивной площадке укатывал поле для крикета. Из-за газетного ларька вышел ребенок с банкой кока-колы. Позади него на ветру колыхался знак «Мороженое „Уоллс“». Чарли уже был знаком этот короткий объезд рядом с бензозаправочной станцией; в конце пологой дорожки открывался вид на церковь, вправо уходило оживленное шоссе, перед лавочкой реставратора продавались безделушки. Она уже присмотрела опрятную на вид лавку мясника и отыскала неплохой овощной магазинчик.
Через милю Том свернул с главной дороги и проехал через ворота к уже видневшимся домам. Чуть поодаль, на столбе, были прибиты в ряд несколько указателей: «ПОМЕЩИЧИЙ ДОМ», «АМБАР ТАДВЕЛЛА», «РОЗОВЫЙ КОТТЕДЖ», «ЭЛМВУДСКИЙ РЫБОЛОВНЫЙ КЛУБ». На нижнем стертом знаке едва различалось – «ЭЛМВУД – МИЛЛ».
В зеркальце у Чарли появился мебельный фургон; пришлось свернуть в облако пыли, поднятое колесами «ауди».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38