– Перед тем как уйти навсегда, он ударился лбом о полку, чуть повыше правого глаза.
Чарли вздрогнула. Именно там был пластырь.
– Мы собирались с ним пойти позавтракать, а он ушел ловить рыбу, обещая вернуться пораньше. Кажется, он потерял свои часы. Они принадлежали его отцу, которого наградили ими после Ютландского сражения, так что он ими очень дорожил. Он тоже служил командиром. – Старуха набрала полный рот джина и проглотила, словно заправляясь им, как горючим. – Он попросил предупредить меня, что запаздывает, что вы и сделали. – Она дважды мигнула и тускло улыбнулась. – Он был здоровым человеком, и никогда раньше сердце у него не болело. Несколько часов спустя я нашла его на берегу. Доктор сказал, что к тому времени он лежал мертвый как минимум час.
Ледяной туман закружился внутри Чарли.
– А… кто-нибудь… хоть когда-то… видел его… раньше?
– Нет. Спустя примерно год я ездила повидать одного из спиритуалистов… какого-то медиума… только ничего не прояснилось. Я-то надеялась узнать, не хотел ли он сказать мне чего-нибудь. – Заглотнув новую порцию джина, она продолжала: – Вчерашняя гроза… Возможно, это имеет отношение к атмосферным явлениям… И все-таки это очень хорошо, что на нашей улочке появилась молодая кровь, – сказала она, пытаясь сдержать слезы и улыбнуться. – В ближайшее воскресенье у нас состоится благотворительный матч по крикету. Как вы считаете, вы не смогли бы испечь пару кексов?
– Да, разумеется.
Чарли хотелось продолжить разговор о муже миссис Леттерс, но она не могла придумать, что бы такое сказать.
– Успели вы познакомиться с кем-нибудь еще с нашей улочки?
– В общем, да.
– В том довольно вульгарном доме, наверху, живет очаровательная пара – Джулиан и Зоэ Гарфилд-Хэмпсен. И Хью Боксер, мой сосед, вон в том амбаре. Он славный. Замечательный мужчина, только немного чокнутый. – Она слегка постучала себя по голове. – Все эти университетские профессора такие. Он проводит половину времени, блуждая по окрестностям с парой каких-то вешалок и высматривая границы между лугами или какой-нибудь мусор. Ваше здоровье!
И она осушила свой бокал.
– У вас тут милые картины, – сказала Чарли, чтобы заполнить молчание.
– Среди них есть работы моего мужа. Он любил этот уголок земли и много писал в здешних краях.
– Так вот почему они показались мне знакомыми.
– Есть одна, наверху, которая должна вас заинтересовать. Я принесу ее сию минуту. Это очень милый вид Элмвуд-Милла.
Она рассматривала бокал, мигая крабьими глазками.
– А вы знали Нэнси Делвин? – спросила Чарли.
– Совсем нет.
– Отчего она умерла?
– От паралича.
– Она долго пробыла в больнице?
– В какой больнице, дорогая? – Старуха посмотрела на нее. – Это случилось в доме. Я и нашла ее. В кухне.
Мысли Чарли заметались. Она вспомнила эту уклончивость агента по продаже недвижимости. «Здесь? В этом вот доме?» И голос мистера Бадли: «О нет, не думаю».
– Она была замужем?
Виола Леттерс встала, как показалось Чарли, довольно поспешно.
– Могу я вам подлить?
– Нет, спасибо. Я еще должна…
Старуха забрала рюмку из ее рук.
– Да вы нисколько от этого не опьянеете, ничуточки.
До краев наполнив рюмку, она поставила ее перед Чарли и снова направилась к шкафчику. Молодая женщина в ужасе уставилась на рюмку.
– В самом деле, не много ли… Спасибо. – Чарли определенно чувствовала себя пьяной.
– Дик любил сельскую местность. По правде говоря, он был довольно чувствительным стариканом, хотя обычно говорили, что на флоте он был жестким. Я схожу и принесу картину.
Чарли слышала, как она тащится наверх по лестнице, а потом ее шаги по полу наверху. Снова затявкал терьер, жалуясь, что его забыли, теперь уже более чем сердито. Чарли подумала о человеке на фотографии и о том, вчерашнем, которого она встретила на тропинке.
Попросту посмеявшись над ней, Том скажет то, что и она сама говорила Виоле Леттерс: мол, неверно поняла, что ей сказал мужчина. Но в глубине души она знала, что не ошиблась. Ни с фамилией Леттерс, ни с часами, ни с адресом…
О той жевательной резинке она Тому не рассказывала, зная, что он будет насмешничать еще больше.
Держа в руке небольшую картину в рамке, Виола Леттерс вернулась в комнату.
– Вот она.
Чарли взяла картину. Написанный маслом пейзаж Элмвуд-Милла, из-за моста, был выполнен великолепно, а детали – просто безупречны. Чарли изучала дом и мельницу, заметив, что ее крыша тогда была в лучшем состоянии. Внезапно картина стала неясной, и Чарли прищурила глаза, пытаясь сосредоточиться. Что-то в ней было неправильным, странным, другим…
– Когда он написал ее? – спросила она дрожащим голосом.
– Бог мой, о чем вы спрашиваете! Он умер в пятьдесят третьем, так что, разумеется, до этого. До пожара.
Чарли всматривалась, руки ее так тряслись, что картина прыгала у нее перед глазами. Пытаясь успокоиться, сосредоточиться, она поднесла картину поближе к лицу и всмотрелась в участок земли позади амбара, на другой стороне мельничного лотка, на полпути к берегу. Большой красивый конный двор.
Тот самый конный двор, которого и не хватало.
12
Белдэйл-авеню напомнила о той улице в Финчли, где прошло ее раннее детство, до того как умер ее приемный отец и им пришлось переехать. Тихий закоулок Южного Лондона с непритязательными, построенными вплотную домами из сцементированной гальки. Чистенько. Аккуратно. Двое грузчиков сгружают новую стиральную машину из желтого фургончика. Какая-то мамаша толкает перед собой коляску с ребенком. Трое детишек гоняются друг за другом по мостовой на велосипедах с моторчиками.
Чарли удивилась заурядности увиденного, она ожидала чего-то другого, хотя и не знала, чего именно. Наверное, чего-то более загадочного, зловещего…
У дома номер тридцать девять были стены густо-коричневого цвета, внушительные двойные стекла и чопорный аккуратный садик перед входом, над которым возвышался керамический гномик с ухмылкой нашкодившего ребенка на лице. Рядом с домом стоял старый представительный автомобиль с просевшими рессорами и заклеенным выцветшими флажками английских графств задним окном.
Продираясь сквозь потоки уличного движения, Чарли сердилась на себя за приезд в Лондон. Она припарковала свой «ситроен» на теневой стороне улицы и заперла, оставив окна открытыми, а крышу – полуоткинутой назад для Бена, который лаял, протестуя, что его покидают.
Тома так и не взволновала история с мужем миссис Леттерс, как, впрочем, и все остальное. Чарли, мол, ошиблась насчет имени мужчины, Виола Леттерс приняла желаемое за действительное, сходство же со старой выцветшей фотографией просто кажущееся.
«Призраки незаметно скользят по коридорам домов поздно ночью, звеня цепями, – сказал Том. – Они не слоняются по подлеску в одиннадцать часов утра с рыболовными удочками».
В равной степени скептически отнесся он и к конюшням. «При всех старых домах были конюшни», – сказал он. Они вполне могли быть и в Элмвуд-Милле.
В конце каждой недели Чарли с Томом работали по дому вместе. В будни они закончили обдирать стены в спальне и решили, в какой цвет их лучше покрасить. Том предпочитал голубой цвет в духе фарфора Веджвуд, а Чарли считала, что зимой от них будет веять холодом. Сойдясь на цвете магнолии, они принялись за самую большую из гостевых комнат, бывшую мастерскую Нэнси Делвин, а теперь – кабинет Тома. Внизу они оставили все как есть, пока не пройдет вечеринка по случаю дня рождения Тома.
В окне раздвинулась занавеска, и Чарли заколебалась, испытывая искушение вернуться в автомобиль и укатить восвояси. Ведь это Лаура убедила ее прийти. Или, быть может, она сама убедила себя. Чарли не знала. Страх прокатывался по ней, страх, любопытство и что-то еще, чего она не понимала. К тому же ее знобило, и во рту снова появился металлический привкус. На ее часах пять минут первого. Она опоздала на пять минут.
Эрнест Джиббон оказался совсем не таким, каким она представляла его, когда говорила с ним по телефону. Никакого драматизма, никакой театральной напыщенности Флавии Монтессоре. На вид это был обычный мужчина, которого оторвали от телевизора посреди матча по крикету. Позвонив ему в пятницу днем, после разговора с Лаурой, Чарли удивилась, что он сможет ее принять уже в понедельник утром.
На звонок дверь открыл высокий крупный мужчина лет около шестидесяти. Вокруг него витал запах вареной капусты, сразу вызвавший у Чарли тошноту.
– Мистер Джиббон? – спросила она.
Смущенное лицо с дряблыми щеками и густыми бакенбардами, мягкие черные, несколько длинноватые волосы, расчесанные на пробор, его внешность вызывала в памяти диккенсовских героев. Он посмотрел на нее сверху глазами, искаженными толстыми линзами его очков в черепаховой оправе. Его темная одежда явно знавала лучшие дни. Клетчатый шерстяной галстук, повязанный чересчур жестко, поднимал торчком кончики воротника рубашки. Несмотря на жару, на нем была шерстяная кофта. Чарли по привычке бросила взгляд на его ноги в вельветовых домашних туфлях вишневого цвета. Мать говорила ей, что мужчину всегда можно оценить по обуви.
– Да, это я. А вы миссис Уитни? – произнес он ровным, спокойным голосом без эмоций.
Тем же тоном он, наверное, комментировал погоду или вторил чьим-то жалобам из-за неудачного расписания поездов. Мистер Джиббон придержал дверь, пока Чарли не вошла внутрь, а потом плотно прикрыл ее. Когда он накинул на дверь предохранительную цепочку, Чарли охватило чувство тревоги.
В прихожей, покрытой светло-оранжевым ковром с коричневым узором, прямо перед Чарли стоял на медном столике на колесиках фарфоровый испанский ослик в соломенной шляпке. Над ним на стене висело деревянное распятие.
– Боюсь, что нам придется пройти наверх.
По тому, как он это сказал, Чарли определила у него легкую одышку, словно он страдал от эмфиземы. Пока они поднимались по лестнице, одышка проявилась отчетливее.
– Издалека добирались?
– Из Суссекса.
Деревянные таблички-гравюры с пейзажами Швейцарии оживляли мрачные стены лестницы. Чтобы перевести дыхание, Джиббон приостановился на лестничной площадке. На втором этаже дома царил устойчивый запах старых вещей, как бы облегченный вариант нынешнего элмвудского, и это повергло Чарли в уныние. Ее желудок беспокойно завибрировал, и, ощутив возрастающую нервозность, она захотела даже заплатить ему немедленно за потраченное время и тут же уйти.
Пройдя по площадке несколько шагов, он открыл дверь и просунул туда голову.
– Мама, ко мне пришел пациент, так что приготовь себе чай сама. Я поставил тебе поесть в кухне и запер входную дверь, если тебе придется идти открывать. Увидимся попозже. Пока.
Псих какой-то. Не было там никакой мамы. Все это чистое представление. Господи, да успокойся ты!
Эрнест Джиббон тяжело преодолел следующий пролет, поскрипывая ступеньками. Потом он свернул на третий этаж, в скромно обставленную мансарду; на полу – такое же оранжевое ковровое покрытие с коричневым узором, что и в остальной части дома. В жаркой и душной комнате стоял диван, а над ним – микрофон на ножке, еще кабинетное кресло на колесиках и беспорядочная свалка высококачественной звуковой аппаратуры и проводов.
– Прилягте на кушетку, пожалуйста, – сказал он. – Располагайтесь поудобнее. Снимите туфли и ослабьте все, что вас сковывает.
Его просьбы звучали так, словно он читал перечень покупок. Чарли сбросила свои белые туфли без каблуков.
– А не нельзя ли здесь приоткрыть окно?
– Скоро вам станет прохладнее. Температура вашего тела очень сильно упадет.
Он вышел и возвратился со сложенным одеялом, которое положил на кушетку. Он все проделывал в том же самом неспешном ритме. Подойдя к окну, он задернул тонкие занавески, и в комнате потемнело.
– Вы раньше подвергались ретрогипнозу, миссис Уитни?
Она вытянулась, чувствуя себя неловко и жалея, что сняла туфли, поскольку это сделало ее, как ей казалось, более уязвимой. Подушка была комковатой.
– Да, один раз.
– Я беру гонорар тридцать пять фунтов, если сеанс будет успешным, и пятнадцать фунтов, если ничего не получится. Одному пациенту из восьми не удается вернуться в прошлое. Это займет два часа, и на первый раз мы должны проникнуть в две или три предыдущие жизни. Они обычно отстоят от нас на расстоянии от тридцати до трех тысяч лет.
Еще один перечень покупок.
Чарли взглянула на микрофон, скрытый в серой губчатой резине. От дивана пахло винилом.
– Я записываю на магнитофон каждый из сеансов и даю вам копию. Это входит в стоимость. Лягте поудобнее. Это очень важно, поскольку вам придется оставаться в одном положении довольно долго.
Псих. Чарли почувствовала, что ее охватывает паника. Эта мать была разложившимся скелетом. Он собирался… тут она услышала снизу звук спускаемой в уборной воды и немного успокоилась.
– Не хотели бы вы спросить меня о чем-то, прежде чем мы начнем? Я вижу, что вы нервничаете. – Он возился с записывающей аппаратурой, распутывая клубок проводов. – Это естественно. Возвращение в прошлые жизни открывает ящик Пандоры глубоко внутри нас.
– У всех людей были предыдущие жизни?
Он продолжал распутывать провода.
– Иисус Христос существовал до того, как явился на землю. Он говорил нам: «До того как был Авраам, был я». Библия полна упоминаний такого рода. Христианство основывается на вечной жизни. В доме Отца нашего много дворцов. В наших собственных жизнях похоронено множество прошедших. – Он вытащил штепсель и воткнул его в другое гнездо. – Наши нынешние телесные оболочки – часть бесконечного процесса. У некоторых людей есть глубокие травмы, перешедшие из предыдущих жизней. Когда они понимают, в чем причина, травмы исчезают. – Он снял футляр с новой кассеты, что-то написал на внешней стороне, а потом посмотрел на Чарли. – У вас есть конкретная травма? Страх перед чем-то?
– Перед высотой, я думаю.
– По всей вероятности, в предыдущей жизни вы умерли вследствие падения с высоты. Ну, мы это выясним.
Простота его суждения вызвала у нее подозрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38