Им занимались и «свободные нации».
На фоне немцев англосаксы (американцы и англичане) выглядят совсем иначе.
Если Люфтваффе — это дерзкая, неожиданная молния, то англосаксы тех времен ведут свой воздушный террор методично, целыми потоками тяжелых бомбардировщиков, стирая с лица земли целые города и по-научному убивая немецкую экономику. Террор ведется с огромными затратами. Здесь англосаксы с их ковровыми бомбометаниями намного более жестоки, чем немцы. Все бездушно. Без фантазии. С одним только расчетом на эффективность поражений и разрушений. Вершина этой стратегии терроровойны в сороковых — Гамбург, Дрезден, Токио, Хиросима и Нагасаки. Они предпочитают хоронить детей, женщин и стариков под грудами развалин, сжигать их заживо в громадных пожарах. Они ввергают и в голод, холод и мрак, оставляют без воды. Подсчитывается даже число раненых и искалеченных — ибо они также подрывают вражескую экономику, поглощая ресурсы. А главное, как отмечали англо-американские авторы стратегии воздушного террора на конференции 1942 года в Касабланке, налеты подрывают моральный дух германского народа.
Давайте посмотрим, как воевал гуманный и человеколюбивый Запад в те годы, не имея еще ни высокоточного оружия, ни атомной бомбы. Итак, в конце июля 1943 года англичане обрушили на Гамбург 7,5 тысячи тонн бомб. Погибло от 60 до 100 тысяч горожан, 750 тысяч остались без крова. Столб пламени над пораженным городом поднялся на четыре километра в высоту, достигая в диаметре полутора-двух километров. В Лондоне пришли в неописуемый восторг. Как написал военный историк Джон Фуллер, спустя четыре дня после сожжения Гамбурга заместитель британского министра авиации Бальфур заявил, что массированные налеты на немецкие города продолжатся до тех пор, пока «народы Германии и Италии будут терпеть у себя фашизм и нацизм». Иными словами, англичане на полном серьезе рассчитывали поднять в тылу Гитлера народное восстание. Ни дать–ни взять — теория расстрелянного Сталиным Тухачевского. (Тот рассчитывал, что после первых рейдов советских дальних бомбовозов на западные города тамошний пролетариат поднимется в поддержку Красной Армии). Полный бред — никакого антигитлеровского мятежа тогда не случилось. А вот стариков, женщин и детей убивали бомбами, хоронили под обломками и палили заживо десятками тысяч. Как сообщает Фуллер, разрушению подвергся 61 город Германии, в итоге чего 300 тысяч душ погибло, 780 тысяч было ранено, а 750 тысяч осталось без крыши над головой. Странно — но немцы продолжали сражаться и работать! А что в Японии? Неатомными стратегическими бомбардировками американцы уничтожили 260 тысяч японцев в городах, ранили — 406 тысяч, оставили без жилья — более девяти миллионов человек. Хиросима и Нагасаки добавили еще около ста тысяч погибших. В основном — все тех же стариков, женщин и детей.
Ад разверстый
Впрочем, лучше дать картинку с натуры. Откроем воспоминания летчика-истребителя Гюнтера Бломмертца, которого налет англосаксов на Дюссельдорф (1944 год) застал на улице. Ошалевшего офицера втаскивают в бомбоубежище:
«…В подвале под низким потолком бомбоубежища меня встретили взгляды женщин, детей и пожилых людей. Мне стало немного неловко за свое вторжение, когда я заметил над дверью плакат: «Мужчины от шестнадцати и до шестидесяти лет должны быть в бою, а не в укрытии!».
Люди начали что-то бурно обсуждать, но меня это не встревожило, так как следующая партия бомб уже со свистом летела вниз, и разговоры стихли. Неизвестность длилась всего несколько секунд, но они показались вечностью. Пожилая женщина начала громко молиться. Под самой крышей бомбоубежища, на койке в верхнем ряду, лежала девушка лет шестнадцати. В руках она держала книгу и смотрела на меня пронзительными зелеными глазами. Мать накрыла голову сына своим передником.
Взорвалась первая бомба. Затем вторая, уже ближе. Здание до самого основания содрогнулось. Поток сжатого воздуха ударил в бронированную дверь, часть его со зловещим глухим звуком просочилась сквозь замочную скважину. Третья бомба неслась с пронзительным свистом. Точно на нас! Все мы знали, что она падала на нас.
Зеленые глаза девушки буквально сверлили меня. Пронзительный визг бомбы стал напоминать звуки взмахов крыльев гигантской летучей мыши. Я испугался, испугался глаз девушки — они причиняли мне физическую боль.
Страшный удар! Треск ломающихся деревянных перекрытий и приглушенный грохот со стороны соседнего дома.
Мы ждали.
Девушка в ужасе обхватила себя руками. Тоненькие ноготки с маникюром вонзились в ее неприкрытые плечи.
Мы продолжали ждать.
— Не взорвалась, — произнес пожилой служитель бомбоубежища.
Женщины и дети плакали. Девушка вернулась к своей книге.
Я собрался уходить.
— Вам лучше остаться в убежище, — посоветовал мне старик в стальном шлеме. — Сейчас посыплются фосфорные бомбы.
Я послушал его. Вдруг пожилая женщина крикнула мне:
— Эй, ты! Мы сейчас тоже на передовой! Но если бы я была в твоем возрасте, я не стала бы прятаться по бомбоубежищам.
— Не нужно так разговаривать с нашим другом, — вмешался старик. — Он уже выполнил свой долг. — Служитель бомбоубежища указал на мои награды.
— Прекрасно, — ехидно продолжала женщина. — Но что он здесь делает?
— Летчик! — добавил кто-то еще.
— …Я просто готовился к дневному бою .
— К дневному бою? — повторила пожилая женщина. — Прекрасно. Опять промах наших вождей.
Но это было уже слишком для почтенного служителя бомбоубежища.
— А теперь будьте любезны помолчать, уважаемая фрау. Власти прекрасно знают, как наши бойцы должны действовать. Фюрер знает все. — На последних словах он повысил голос.
— Что вы хотите сказать? Фюрер? — крикнула пожилая женщина. — Вот мы здесь … умираем в этом подвале, а власти… Всех их надо поставить к стенке, предателей!
Все слышали яростные выкрики женщины, и мужчина средних лет в штатском вышел из полумрака.
— Такие высказывания против наших вождей обойдутся вам дорого, уважаемая!
В убежище воцарилось ледяное молчание.
— Ей семьдесят шесть лет, — тихо заметил старик.
— Возраст не имеет значения, — сердито ответил человек в штатском.
Я уже собирался вмешаться, как пожилая женщина вдруг пробормотала:
— В чем дело, герр блокляйтер? Я не сказала ничего плохого. Наоборот, я попросила молодого солдата сбить вражеские бомбардировщики. И я хотела бы, чтобы всех их поставили к стенке: летчиков, которые сбрасывают на нас бомбы, — с пафосом закончила она.
Со всех сторон грянул громкий смех…
— Фосфорные бомбы! — разнеслось по убежищу, словно предупреждение о приближении чумы или наводнения. Видимо, кто-то выглянул наружу и увидел вспышки.
— Падают на той стороне Рейна, в старом городе.
Тысячи контейнеров с жидким пламенем действительно летели вниз, пробивали крыши домов и взрывались повсюду. Белая раскаленная жидкость текла ослепительными потоками по стенам и лестницам, окутывая все огнем, блокируя выходы с улиц и из подвалов. В следующее мгновение ветер разнес пламя по целым районам. Горящие человеческие фигуры безумно носились или превращались в угли под обрушившимися стенами.
Несколько женщин снова начали бормотать молитвы, на этот раз их голоса звучали едва слышно и, наконец, совсем стихли. Все затаили дыхание… Что-то грохотало и плескалось за стенами убежища и на крыше, словно громадные градины стучали по черепице.
— Конец! — в ужасе закричала женщина. — Мы горим!
В это мгновение вокруг что-то заревело, бомбоубежище содрогнулось, потолок и стены вот-вот должны были обрушиться на нас. Бомба в соседнем доме взорвалась. Послышался стук падающих кирпичей.
— Это была бомба замедленного действия, — пробормотал старик.
— Иисусе, помоги нам! Иисусе! — пронзительно крикнула молодая женщина.
Все толпой бросились к выходу, толкая друг друга. Старик в стальном шлеме тщетно пытался урезонить людей, но его голос не достиг ушей даже той женщины, которая с криком и остекленевшим взглядом пробивала дорогу рядом с нами. С схватил ее и вдруг увидел, что она собралась рожать … прямо сейчас. У нее уже отошли воды.
— О боже! — простонала женщина. — Помоги мне!
— Мы вам поможем, — сказал я и положил ее на матрац. Бомбоубежище опустело. Остались только старуха и служитель.
— В соседнем доме живет доктор, — задыхаясь, произнес старик в шлеме, и я побежал к выходу.
В соседний дом вел проход под лестницей. Там стоял мужчина с карманным фонариком.
— Где здесь врач?
— Я врач, — ответил он, не поднимая глаз.
Два человека старались пролезть в дыру в стене.
— Идемте со мной! — крикнул я. — Там женщина рожает!
— Не пойду, — равнодушно ответил доктор.
Руки третьего человека показались их подвала на другом конце помещения.
— Где мои дети? Где моя жена? — простонал врач и начал звать их по именам, громко крича в щель, образовавшуюся в полу.
— Мы здесь! Мы идем! — ответил голос из подвала.
Я схватил вылезавшего оттуда человека. Прямо над ним перекрытие подвала несло на себе всю тяжесть горевшего дома.
— О, дорогой, мой жакет! — воскликнула где-то внизу в темноте женщина. Оттуда же доносились проклятия и плач.
Вдруг все вокруг нас начало рушиться. Когда огромная масса перекрытий рухнула на людей, раздались их последние крики, и больше из заваленного подвала не донеслось ни звука. Мужчина, которого я держал, вцепился в меня. Его ноги были раздавлены. Я схватил несчастного не очень хорошо и сейчас больше уже не мог держать. Он пытался помочь себе ногами, чтобы вылезти, но они были бесполезны, и бедняга понимал это. Человек смотрел на меня широко раскрытыми грустными глазами с едва заметной улыбкой на губах, словно был чем-то обижен. Наконец он разжал руки и упал обратно в подвал … улыбаясь своей последней улыбкой… Остатки перекрытий с грохотом покатились вслед за ним.
Только тогда я понял, что произошло. Доктор рядом со мной колотил по смежной стене и пытался разбить бетон перочинным ножом. Затем он остановился и прислушался. С другой стороны слышался легкий стук. Значит, там кто-то должен был остаться живым.
Наконец прибыли спасатели. В воздухе замелькали кирки, но стены оказались слишком крепкими для них. Пожарные начали тушить пламя, но дымящиеся развалины поглощали огромное количество воды. Внизу, в подвале, надежда еще жила: кто-то продолжал стучать. Однако мы знали, что в течение часа там все погибнут — будут раздавлены, задохнутся, сгорят или захлебнутся в воде…
Сзади из бомбоубежища раздались крики роженицы. Схватки становились все чаще. Доктор рядом со мной смотрел себе под ноги, я обнял его за плечи, чтобы поддержать.
— Может, нам вынести ее?
— Нет, — ответил он, не в силах сдержать слезы. — Я иду. Принесите воды.
Когда мы вошли в бомбоубежище, старик в стальном шлеме сказал, что, может быть, пройдут часы, пока дом над нами сгорит окончательно.
— Чистую воду, — повторил доктор, и старик побежал выполнять указание.
— У нее схватки теперь каждые пять минут, — прохрипела старуха.
Роженица продолжала кричать. Ее пальцы вцепились в мою руку. Затем ее крики превратились в стон, потом вокруг снова стало тихо.
Доктор взглянул на часы: его щека нервно дернулась, когда кто-то постучал в стену соседнего подвала. Там люди были все еще живы и надеялись на спасение.
— Я больше ничего не могу сделать, — громко зарыдал доктор, глядя на стену. — Там умирают мои жена и дети!
Но служитель убежища уже вернулся с ведерком воды и полотенцем. Несчастный врач начал рыться в своих инструментах. Слезы из его глаз капали на приготовленные им ножницы. Он надел перчатки…
…За стеной погибающие люди снова начали стучать. Доктор сжал зубы. На его лбу проступили вены…
…Наступало утро. Однако свет пробивался, только когда поднимался ветер. Плотная завеса испарений висела над городом. Черный дым окутал улицы.
Я направился к дому Хинтершталлерса, держась поближе к старой части города. Вдалеке виднелись красно-желтые отблески пожара. Потерявшиеся дети, рыдая, бежали сквозь дым, среди кружившихся над землей обрывков бумаги и пепла. Рыдающие женщины, искавшие своих родных, спотыкаясь, бродили по обгоревшим руинам. Некоторые несли с собой скудные пожитки, мокрые одеяла для защиты от огня. Несколько пожарных изо всех сил боролись с пожарами, но их усилия выглядели жалкими на фоне бушующего пламени.
Я свернул на боковую улицу, на которой стояла мусороуборочная машина. Люди в плотных перчатках с вилами и лопатами грузили в нее маленькие черные трупики.
— Это все дети? — в ужасе спросил я.
— Нет, молодой человек, — ответил один из мужчин с грубоватой серьезностью. — Когда-то они были такого же роста, как вы. Метр семьдесят, метр восемьдесят и выше, — закончил он, как на аукционе.
На меня нахлынула дурнота. Я торопливо отправился дальше, чтобы не видеть больше обуглившиеся тела. Но они лежали повсюду: маленькие, черные, сморщенные, уже раздувшиеся — как чернокожие карлики. В воздухе стоял сладковатый запах. Но я должен был дышать. Если бы я закрыл глаза, то наверняка упал бы.
Лежавшие на земле люди умерли всего несколько часов назад. В горящих развалинах, где фосфорные бомбы настигли их, когда они пытались выбраться; на лестницах подвалов, где ворвавшийся воздух и пламя превратили их в сморщенные угли, когда они старались вырваться из ада; на улицах, где пар от мокрых одеял причинил им смертельные ожоги, когда они пытались спрятаться под ними посреди пылающего пожара; на тротуарах, где они сгорали с обожженными лицами, стремясь спастись от жара, собрав оставшуюся в водосточных канавах влагу; в канализационных трубах, где они ныряли в горячую воду, пока огонь не уничтожил последний кислород, и бездыханные тела поплыли по течению…»
Когда англо-американцы налетали на немецкие города, на улицы выходили отряды Гитлерюгенда — гасить пожары, спасать раненых и контуженных. Они работали под бомбами. Как вспоминал один из бывших гитлерюгендовцев, «когда раздавался сигнал тревоги, мы отправлялись на нашу позицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72