.. мне кажется.
Леокадия положила прибор на стол, глотнула вина и отодвинула стакан.
– Я больна, – прошептала она, – наверное, у меня разлилась желчь!
Затем укротительница спросила:
– Ты хорошо знаешь этого Симилора?
– Амедея? – воскликнул Эшалот. – Да мы с ним словно братья!
– Ну и как, ловкий он? – расспрашивала Леокадия.
– Я не знаю человека более изворотливого, чем Амедей, – искренне заверил ее Эшалот.
– Ты можешь поручиться за него? – неожиданно спросила хозяйка балагана.
Эшалот хотел было ответить утвердительно, но слова будто застряли у него в горле. Он опустил голову.
– Кто мне нужен, так это по-настоящему преданные люди! – произнесла госпожа Самайу.
– В сущности он человек хороший, – сказал ^шалот, – но слишком уж ветреный. Вечно он порхает от блондинки к брюнетке, которых – благодаря своей элегантности – находит повсюду. Что касается меня, то я – другое дело. Я умею сдерживать свои страсти: ведь я воспитываю Саладена и должен вырастить из него достойного гражданина. Мое чувство к вам родилось тогда, когда вы помогли Саладену. С тех пор оно все время росло, и теперь я готов отдать за вас все: свое счастье, свою жизнь...
Укротительница протянула ему свою руку, которую он почти набожно поднес к губам.
– Спасибо, – сказала она. – Конечно, тебя нельзя назвать писаным красавцем, но ты мне все-таки нравишься. Я не верю честолюбивым фанфаронам, которые любят пускать пыль в глаза. А самые честные люди всегда принадлежат к низшему сословию, хотя, конечно, повсюду рискуешь встретить мерзавца.
Помолчав минуту, женщина задумчиво добавила:
– Нет-нет, я не спала; я видела, как они уходили один за другим. Как жалок род людской! Но это неважно. Сейчас я способна думать только об одном: что делать, как им помочь? Голову даю на отсечение, что эти дети невиновны!
– Раз вы так считаете, то и я придерживаюсь того же мнения, – решительно сказал Эшалот. – Я частенько захаживал в зал суда, чтобы погреться, и я знаю, как там ведутся дела. Очень многое зависит от адвоката. Если он будет достаточно ловким, то прокурору вряд ли удастся доказать, что влюбленные заставили следователя что-то выпить против его воли.
– Да-да! – живо воскликнула госпожа Самайу. – Когда застигают свою невесту в объятиях соперника, то не пьют вместе с ним, как добрые приятели. Ах, если бы я была среди присяжных... Ведь ясно же, что здесь что-то не так, что это чей-то ловкий трюк... Но чей? Я не знаю... А что еще подумает обо всем этом адвокат? Вообще-то, наш суд – это чистое недоразумение! Если бы меня арестовали, обвинив в убийстве Луи-Филиппа, который и не думал умирать, или Наполеона, который скончался на острове Святой Елены, то мне и тогда вряд ли бы удалось доказать свою невиновность.
Серьезно кивнув в знак согласия, Эшалот сказал:
– Да, вы правы, людское правосудие слепо, но ведь есть еще Провидение, которое выше человеческой слабости.
Встретив внимательный взгляд укротительницы, он скромно опустил глаза.
– У тебя добрая душа, – с чувством произнесла вдова, которую растрогало искреннее сочувствие этого бедняги, – но, понимаешь ли, все дело в том, что Провидению нужно помочь. А что мы вдвоем можем сделать? Я и так прикидывала, и этак, но ничего не надумала. Господи, а ведь они сейчас в тюрьме, в одиночных камерах, а мне нельзя даже поплакать вместе с ними...
Женщина вытерла набежавшую слезу; Эшалот сделал то же самое краем своего фартука.
– В такие минуты, – грустно произнесла укротительница, – я жалею, что не получила хорошего образования и что у меня нет связей в высшем обществе. Как бы они мне нынче пригодились! Если бы я была хотя бы богата...
– Ну, думается, у вас есть кое-что за душой, – попытался польстить даме своего сердца Эшалот.
Вдова пожала плечами.
– Да все, что я накопила, мне ни капли не дорого! – внезапно вскричала она. – Я готова швырять деньги направо и налево! И ты думаешь, мне будет жалко потратить мои экю, если это послужит доброму делу?
– Что вы, хозяйка, нет, конечно! – восхищенно глядя на нее, воскликнул Эшалот.
– Я готова отдать все, что у меня есть, и даже больше! Но как за это взяться? С чего начать? – размышляла вслух Леокадия.
Помолчав немного, укротительница с горечью добавила:
– Я не знаю этого! Не знаю! Пускай все идет прахом, наплевать мне на мой театр! Меня больше не волнует моя репутация! Я начала большое дело, которое должно было принести мне прибыль; я заплатила кучу денег городу, чтобы получить эту землю... У меня был бы такой театр, какого никогда не видывали на ярмарке ! Но теперь мне это все равно. Я отпущу моих артистов, заплачу им неустойку – столько, сколько они потребуют. Я отпущу всех: художников, столяров – всю эту шатию-братию! Я продам моих животных, а потом... потом, наверное, брошусь с моста!
Эшалот был потрясен. Он попытался было пробормотать что-нибудь утешительное, однако у него ничего не вышло.
Госпожа Самайу встала и принялась ходить по балагану взад-вперед. В этот момент она была похожа на львицу, запертую в клетке.
– Если бы надо было всего лишь расправиться с кем-нибудь! – воскликнула женщина. – Если бы речь шла только о том, чтобы схватить за шиворот полдюжины молодцов и скрутить их, согнуть в бараний рог! О, как бы я хотела сейчас отколотить кого-нибудь! Мне бы сразу стало легче. Но им-то это на пользу бы не пошло. Разве станут они от этого менее несчастными в своей тюрьме? Боже мой! Бедные дети! Бедные дети!
Вдруг она остановилась и повернулась к Эшалоту.
– Ну же, подскажи мне что-нибудь! – воскликнула укротительница, схватив беднягу за плечи и грубо встряхнув его.
– Хозяйка, – прошептал бывший помощник аптекаря, чьи глаза наполнились горькими слезами бессилия. – А что если нам попробовать проникнуть в тюрьму? – неожиданно предложил он. – Мы подменили бы их, а они бы в это время скрылись.
Несмотря на свое горе, госпожа Самайу улыбнулась.
– Неужели ты думаешь, что меня могут принять за нее? А он! Он такой красивый!..
– А я такой безобразный, не правда ли? – закончил за нее Эшалот. – Ничего, хозяйка, я не обижаюсь, я даже рад, что мне удалось вас немного развеселить.
– Да, – ответила Леокадия, настроение которой менялось быстро, как у ребенка, и чей гнев внезапно уступил место мечтательной грусти, – ты рассмешил меня, а это было нелегко сделать, потому что у меня очень тяжело на сердце. Ты слышал, как недавно Вояка-Гонрекен назвал меня госпожой Пютифар?
– Хотите, я подерусь с ним? – воскликнул Эшалот.
– Зачем? Малыш, я не ханжа, и я считаю, что вдова, которая не боится толков на свой счет, может позволить себе определенную свободу, – пояснила Леокадия. – Однако с того вечера, когда я видела его в последний раз, я стала другой; я поняла моего дорогого Мориса и изменила свое чувство к нему, ибо хочу иметь право уважать себя. Сейчас я отношусь к нему, словно мать, и не надо смеяться надо мной за это. О ревности теперь не может быть и речи. Нынче я даже не могу представить, что прежде надеялась на чудо – Морис колеблется, прикидывает и делает выбор в пользу толстой старухи, забыв о Флоретте, этом розовом бутоне...
– Есть люди, коим пышная, распустившаяся роза нравится больше любого бутона, – вздохнул Эшалот.
– Замолчи! Не говори глупостей! – прервала его Леокадия. – Я знаю, что исцелилась от этого безумия. Хочешь доказательств? Пожалуйста. Я больше никогда не думаю о Морисе и Флоретте по отдельности и не собираюсь вызволять из тюрьмы только его одного. Они оба – мои дети, которых люблю я и которые любят друг друга, и мне нужно, чтобы они были вместе и были счастливы. Для себя же я хочу вот чего: скромный домик или даже просто уголок, где я могла бы спокойно стареть и любоваться их счастьем.
– Как вы добры! – умильно прошептал Эшалот.
– Может, я и добра, – грустно ответила госпожа Самайу, – но это нисколько не продвигает дела вперед. Я никак не могу найти способа прийти им на помощь.
– Давайте искать вместе, хозяйка, – серьезно предложил Эшалот.
– Я уже столько искала! – вздохнула укротительница, усаживаясь на свое прежнее место. – Когда ты недавно подошел ко мне и заговорил, я в очередной раз замечталась: мне приходили в голову всякие глупости. Знаешь, так бывает, когда думаешь, что все возможности уже исчерпаны. Я размышляла о всяких случайностях, о спасительных обстоятельствах, которые возникают в волшебных сказках именно тогда, когда нужно. Я думала: неужели в мире перевелись те добрые гении, которые исполняют желания несчастных?
– Конечно, перевелись! – ответил Эшалот, решившие, что вопрос был адресован ему.
– Они влетают в дом через печную трубу, – продолжала укротительница, даже не заметив, что ее перебили, – или через окно, или через замочную скважину, и самое главное – влетают в тот самый момент, когда всякая надежда уже потеряна. – Хозяйка балагана горько улыбнулась. – Но в жизни так не бывает, – добавила она.
– Как знать, может, и есть еще такие? – снова встрял Эшалот.
– Мне кажется, что чья-то маленькая ручка тихонько стучит в дверь моего бедного опустевшего балагана: тук-тук... – мечтала укротительница.
– Послушайте! – воскликнул внезапно побледневший Эшалот. – Кто-то в самом деле стучит!
Укротительница встала.
Действительно, кто-то тихо стучал в дверь.
– Ах, если бы это был добрый гений! – пробормотал Эшалот.
Хозяйка попробовала улыбнуться, но не смогла. Дрожащим голосом она произнесла:
– Войдите!

VII
ГОСПОДИН КОНСТАНС

Госпожа Самайу призывала добрую фею. Неужели ее призыв был услышан? Эшалот вполне допускал такую возможность, поэтому он во все глаза уставился на дверь. Дело в том, что нет другого такого места, где люди более охотно верят в чудеса, чем ярмарка.
Дверь заскрипела и отворилась, но на пороге появилась вовсе не фея, а широкоплечий мужчина в рединготе, застегнутом на все пуговицы.
Этот редингот оставлял на виду лишь широкий шелковый галстук и ярко-красный нос, похожий на огромный рубин.
На руках у незнакомца были меховые перчатки, а на носу – прекрасные золотые очки. Кроме того, он носил галоши.
– Достиг ли я цели своего пути? – спросил он, перешагнув порог. – Здесь ли живет вдова Самайу, называемая также мамашей Лео, лучшая в мире укротительница диких животных?
Все это было произнесено с необыкновенным пафосом, за которым, однако, угадывалась насмешка. Тон вошедшего весьма напоминал тон зубного врача, болтающего о всякой ерунде и одновременно подбирающегося щипцами к вашему зубу.
Госпожа Самайу провела тыльной стороной ладони по глазам, опухшим от слез.
– Да, лучшая укротительница – это я, – резко произнесла она. – Что вам угодно?
Эшалот, покинувший свое место и перебравшийся поближе ко льву, исподтишка рассматривал незваного гостя.
– Я наверняка не знаю этого типа, – еле слышно бормотал он, – но вот ведь какая странная штука: есть такие физиономии, про которые думаешь, что где-то ты их уже видел.
Незнакомец закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов вперед.
– Могу ли я просить вас оказать мне одно одолжение: побеседовать с вами наедине? – спросил он.
– В данный момент я не расположена к шуткам... – начала укротительница.
– Я тоже, – перебил ее посетитель. – Да я и не решился бы шутить с вами, ибо слышал, что вы играючи расправились со своим мужем, ныне покойным Жан-Полем Самайу. Такие шутки мне не по душе, и пришел я за тем, чтобы сообщить вам важные вещи, которые касаются только Вас.
Вдова смерила его мрачным взглядом.
– Послушайте, вы, насмехаться надо мной в такой день, как сегодня,– это все равно, что дразнить тигра, – сказала она, с трудом сдерживая гнев. – Кто вы такой?
Незнакомец подвинул один из стульев поближе к печке, сел и вытянул ноги к огню.
Эшалот делал вид, что собирается кормить младенца, а сам краем глаза продолжал следить за таинственным посетителем.
«Как странно! – думал он. – Это напоминает тот вечер, когда Амедей повел меня на улицу Фоссе-дю-Тампль, за Галиот, в кабачок „Срезанный колос“, чтобы расписать там пульку. Господи, что за странные мысли лезут мне в голову?»
Между тем незнакомец, сидевший у огня, молча наслаждался теплом. Наконец, поправив свои золотые очки, он сказал:
– Зима обещает быть суровой. Еще только начало ноября, а уже шесть градусов мороза! Мне порядком пришлось поездить, прежде чем я отыскал вас. Кажется, я обморозил пальцы на ногах.
Внезапно понизив голос, посетитель добавил:
– Но это желание бедной мадемуазель Валентины, а госпожа маркиза вовсе не была намерена помогать мне.
– Отнеси-ка своего карапуза вон в тот угол, – обратилась к Эшалоту укротительница, показывая в дальний конец балагана.
– Если я здесь лишний, я могу совсем уйти, – пробормотал несостоявшийся аптекарь, готовый по обыкновению подчиниться любому приказу хозяйки.
– Не рассуждай, а делай, что тебе говорят! – разозлилась Леокадия.
Эшалот взял Саладена и понес его в указанное место, тихо разговаривая с ребенком, как с равным.
– Все запутывается, – шептал он. – Впрочем, ты-то будешь доволен, могу поспорить, ведь я не буду больше надувать тебе башку. И все-таки хозяйке не повезло: то, что она задумала, принесло бы ей кучу денег! А уж сколько бы она заработала на сиамских близнецах, и представить невозможно!
Несмотря на то, что Эшалот изо всех сил старался угодить укротительнице и вести себя как можно скромнее, он не мог оторвать глаз от незнакомца.
«Просто удивительно! – размышлял Эшалот. – Я могу поклясться, что никогда его не видел, и в то же время мне кажется, что я вот-вот вспомню его имя!»
Госпожа Самайу встала и подошла к печке.
– Я спросила вас, кто вы, – сказала она, понизив голос, – но если вы не хотите отвечать, то я не настаиваю. Мне очень тоскливо, и те несколько слов, что вы произнесли, подают мне надежду. Ведь вы говорили о Флоретге, не так ли?
– Я говорил о Валентине де Вилланове, – ответил незнакомец.
Укротительница вспомнила рассказ Барюка и прошептала:
– Валентина де В...! Конечно, это она.
– Или же Валентина д'Аркс, – добавил незнакомец,– потому что с тех пор как несчастная девушка помешалась, она вбила себе в голову, что это – ее настоящее имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63