в тюремной робе, запуганный и обескураженный, вынужденный унижаться перед надменными тюремщиками с дубинками. Через некоторое время тюремные запахи стали вызывать у Жан-Пьера тошноту, и как только они переступали порог тюрьмы, его рвало. После этого мать перестала брать его с собой. Только после выхода отца из тюрьмы он обстоятельно поговорил с ним и наконец-то разобрался в том, что несправедливость всего происшедшего была еще больше, чем это ему казалось. После вторжения немцев во Францию французские коммунисты, еще раньше организованные в ячейки, играли ведущую роль в движении Сопротивления. После окончания войны его отец продолжил борьбу с тиранией правых сил. В то время Алжир являлся французской колонией. Люди там подвергались угнетению и эксплуатации, но они мужественно боролись за свободу. Призванные в армию молодые французы были вынуждены воевать против алжирцев, принимая участие в суровой войне, в которой зверства французской армии напомнили многим о жестокости нацистов.
ФНО, который для Жан-Пьера всегда ассоциировался с одряхлевшим слоном из провинциального зоопарка, означал Фронт Национального Освобождения алжирского народа.
Отец Жан-Пьера был одним из 121 известных деятелей, подписавших петицию в защиту свободы для алжирцев. Франция была в состоянии войны и призыв был воспринят как подстрекательский, ибо он мог подталкивать французских солдат к дезертирству. Но отец взял на душу еще больший грех, он перевез через границу в Швейцарию и там положил на счет в банке целый чемодан денег, собранных французами для ФНО. Кроме того, отец укрывал дядю Абдула, который был никаким не дядей, а оказался алжирцем, которого разыскивала тайная полиция.
Отец объяснил Жан-Пьеру, что похожие дела он проворачивал и во время войны с нацистами. Он продолжал всё ту же борьбу. Врагами никогда не были немцы, точно так же, как сейчас не стал таковым французский народ. Врагами были капиталисты, владельцы собственности, привилегированные богачи, правящий класс, для которого без зазрения совести все средства были хороши для того, чтобы отстоять свое положение. Они были настолько могущественны, что владели половиной мира. Тем не менее, для бедных, бесправных и угнетенных оставалась надежда, ибо в Москве у власти был народ, поэтому рабочий класс в остальной части земного шара ждал от Советского Союза помощи, вдохновения и директив в борьбе за свободу.
Когда Жан-Пьер подрос, на глянцевой картине обнаружились некоторые темные пятна. Так, он понял, что Советский Союз не был раем для рабочих. Тем не менее, ничто не могло поколебать его убежденность в том, что коммунистическое движение, руководимое из Москвы, остается единственной надеждой для угнетенных людей в мире и единственным средством, чтобы покончить с судьями, полицейскими и газетчиками, которые так жестоко обошлись с его отцом.
Отец преуспел в том, чтобы передать сыну факел борьбы. И словно сознавая это, отец стал внутренне как-то затухать. На его лице так и не заиграл снова здоровый красноватый цвет. Он не участвовал в демонстрациях, не организовывал танцевальных вечеров для пополнения партийной кассы, перестал писать письма в местные газеты, ограничившись мелкими делами по линии церкви. Конечно, он продолжал быть членом партии и профсоюзов, но уже не председательствовал в комитетах, отказываясь вести протокол или составлять повестку дня собраний. Он все еще играл в шахматы, продолжал пить анисовую со священником, сапожником и начальником почтового отделения, но его некогда столь страстные политические дискуссии теперь поблекли, словно революция, во имя которой они так упорно трудились, откладывалась на неопределенный срок. Через несколько лет отца не стало. Только тогда Жан-Пьер узнал, что отец подхватил в тюрьме туберкулез, от которого так и не излечился. Они отняли у него свободу, сломали его дух и разрушили его здоровье.
Но самое гнусное было то, что на него навесили ярлык предателя. А ведь он был героем, рисковавшим своей жизнью во имя сограждан, а умер как осужденный за предательство.
Теперь, Папа, они пожалели бы, если бы узнали, какое я избрал мщение, – размышлял Жан-Пьер, направляя низкорослую лошадь вверх по горной афганской тропе. – На основе добытой мной информации местные коммунисты смогли дезорганизовать пути подвоза для Масуда, да так, что прошлую зиму им не удалось создать запаса оружия и боеприпасов. А этим летом вместо того, чтобы атаковать военно-воздушную базу и электростанции, а также идущие по шоссе автомашины с грузами для снабжения, Масуд вынужден отбиваться от правительственных войск на своей территории. В одиночку, папа, я почти полностью ликвидировал опасность, исходящую от этого варвара, который желает вернуть страну в темные времена жестокости, отсталости и исламских предрассудков.
Разумеется, дезорганизации линий подвоза для Масуда недостаточно. Этот человек давно уже стал фигурой общенационального масштаба. Кроме того, он отличается умственными способностями и руководительскими данными, чтобы превратиться из лидера повстанцев в законного президента страны. Масуд уже был и Тито, и Де Голлем, и Мугабе. Его необходимо не просто нейтрализовать, но и уничтожить, позаботившись о том, чтобы он попался в руки к русским живым или мертвым.
Трудность заключалась в том, что Масуд передвигался быстро и бесшумно, ну, прямо, как олень, который внезапно появлялся в лесу и так же неожиданно исчезал. Но Жан-Пьер, как и русские, был терпелив. Все равно раньше или позже пробьет час, когда Жан-Пьер точно будет знать местонахождение Масуда в ближайшие двадцать четыре часа, может, из-за ранения или из желания присутствовать на чьих-нибудь похоронах, – и тогда Жан-Пьер воспользуется своим передатчиком и выйдет в эфир по особому коду, чтобы сокол нанес удар.
Жан-Пьер хотел бы рассказать Джейн, чем он здесь фактически занимается. Может, ему даже удалось бы убедить ее в своей правоте. Потому что, по сути дела, все их усилия в медицинской области бесполезны, ибо оказание помощи повстанцам служило только тому, чтобы увековечить бедность, нищету и безграмотность, в которой пребывают эти люди, а также оттянуть момент, когда Советский Союз сможет взять эту страну за горло и, несмотря на вопли и визги, втащить ее в XX век. Джейн могла бы все это понять. Однако Жан-Пьер инстинктивно понимал: она ни за что бы не простила ему то, что он ее обманывал. Да, она была бы возмущена. Он мог бы представить себе ее в этом состоянии – безжалостной, непримиримой, гордой. Она немедленно бросила бы его, как сделала это с Эллисом Тейлером. На этот раз она взорвалась бы вдвойне, потому что оказалась дважды обманутой двумя мужчинами одинаковым образом.
Стало быть, боясь потерять ее, он продолжал ее обманывать, уподобляясь человеку, парализованному страхом на краю пропасти.
Она, разумеется, чувствовала, что здесь что-то не так. Жан-Пьер ощущал это по тому, как она иногда на него смотрела. Но Джейн сознавала, что в этом скрывалась проблема их взаимоотношений. Ему было ясно, что вся его жизнь представляла собой сплошной обман.
Об абсолютной безопасности для него не могло быть и речи, однако он постарался подстраховаться на случай разоблачения ею или кем-нибудь еще. Выходя в эфир, Жан-Пьер использовал код, не потому что его могли подслушать повстанцы – у них просто не было радиоприемников, а потому, что это могли сделать в афганской армии, которая кишела предателями, из-за чего для Масуда не было никаких секретов. Радиопередатчик Жан-Пьера был достаточно маленьким, чтобы его можно было спрягать в двойном дне сумки с медикаментами или, если он не брал ее с собой, в кармане рубашки или своих широченных афганских штанов. Недостатком радиоприемника было то, что запаса его мощности хватало лишь для очень непродолжительных сеансов связи. Чтобы передать все детали дорог и графиков продвижения колонн, даже в закодированном виде потребовалось бы значительно больше времени, т.е. понадобился бы несравненно больший по размерам аппарат с батареями. Жан-Пьер и мосье Леблон высказались против этого. И вот теперь Жан-Пьер был вынужден встречаться со своим связным, чтобы передавать ему полученную информацию.
С какой-то горной вершины Жан-Пьер посмотрел вниз на небольшую долину. Тропа, по которой он шел, вела вниз, к другой долине, расположенной под прямым углом к этой. Ее рассекал надвое бурный горный ручей, блестевший под лучами полуденного солнца. По другую сторону ручья его взору предстала еще одна долина, уходившая вверх в горы по направлению к Кобаку – главной цели его маршрута. Там, где пересекались три долины, на ближайшем к нему берегу реки стоял небольшой каменный домик. В этом районе было полно таких примитивных строений. Жан-Пьер подумал, что их построили кочевники и кочующие торговцы, а служили они главным образом для постоя на ночь.
Держа Мэгги под уздцы, Жан-Пьер стал спускаться с горы. Анатолий, наверное, был уже на месте. Жан-Пьер не знал его настоящего имени и чина, но предполагал, что он служит в КГБ. Из его слов, сказанных однажды о генералах, Жан-Пьер решил, что по чину Анатолий – полковник. В любом случае, он не был штабным офицером.
Эту точку и Баграм разделяли примерно восемьдесят километров гористой местности, и Анатолий преодолел ее пешком в одиночку за полтора дня. Он был русским восточного происхождения с высокими скулами и желтоватой кожей, а в афганской одежде он мог бы сойти за узбека из монголоидной этнической группы на севере Афганистана. Этим объяснялось, почему он несколько замедленно говорил на дари, ведь у узбеков был свой собственный язык. Анатолию трудно было отказать в мужестве, он, разумеется, не говорил по-узбекски, поэтому над ним постоянно висела опасность разоблачения, он также знал, что с взятыми в плен русскими офицерами повстанцы играют в бузкаши. Риск, связанный для Жан-Пьера с такими встречами, был чуточку меньше. Его постоянные путешествия по отдаленным селениям с целью лечения больных не очень-то бросались в глаза. Тем не менее, если бы кто-нибудь заметил, что Жан-Пьер по «случайности» контактирует чаще одного или двух раз с одним и тем же странствующим узбеком, могло возникнуть подозрение. И разумеется, если бы какой-нибудь владеющий французским афганец подслушал его разговор с тем странствующим узбеком, Жан-Пьер мог бы рассчитывать только на мгновенную смерть.
Его сандалии совершенно бесшумно скользили по тропе, а подковы Мэгги беззвучно ступали по пыльной земле, поэтому, когда они приблизились к дому, он стал насвистывать какую-то мелодию на случай, если там окажется не Анатолий, а кто-нибудь другой. Жан-Пьер был достаточно осторожен, чтобы не спугнуть афганцев, которые все были вооружены и были готовы в любой момент выстрелить. Он пригнулся и вошел. К его удивлению, в холодном доме никого не было. Он сел, прислонившись спиной к каменной стене, и стал ждать. Несколько минут спустя у него закрылись глаза. Он устал, но из-за внутреннего напряжения не смог бы заснуть. Это было самым неприятным моментом во всех таких встречах, сочетание страха и скуки, которые овладевали им, если ему приходилось долго ждать. В этой стране, где нет ручных часов, он научился смиряться с опозданиями, но так и не воспринял от афганцев их несокрушимую терпеливость. Он при всем желании не мог представить себе, что за неприятности могли приключиться с Анатолием. А вдруг по иронии судьбы он подорвался на русской мине, которой оторвало ему ступню. От этих мин страдал в основном скот, а не люди. Но наносимый ущерб оказывался ничуть не меньше, потеря коровы запросто могла погубить афганскую семью, как если бы в их жилище попала бомба в тот момент, когда все были дома. Жан-Пьер перестал улыбаться при виде козы или коровы с деревянной ногой.
Вдруг Жан-Пьер почувствовал, что рядом с ним кто-то есть. Он открыл глаза и в нескольких сантиметрах от себя увидел восточное лицо Анатолия.
– Я мог бы тебя ограбить, – скороговоркой заметил Анатолий по-французски.
– Я не спал.
Анатолий сел, скрестив ноги, на грязный пол. Он отличался приземистым и мускулистым телом. На нем была широкая рубаха из хлопка, штаны, тюрбан, клетчатый шарф, а на плечах грязного цвета шерстяное одеяло, которое называется патту. Он сбросил шарф, прикрывавший нижнюю часть его лица, и улыбнулся, обнажив пожелтевшие от табака зубы.
– Как поживаешь, мой друг?
– Хорошо.
– А как жена?
Когда Анатолий расспрашивал о Джейн, в его словах всегда прослушивалась какая-то зловещая интонация. Русские были решительно против того, чтобы Жан-Пьер взял Джейн с собой в Афганистан, ибо она могла помешать его работе. Жан-Пьер подчеркивал, что в любом случае ему была нужна медсестра, а организация «Врачи за свободу» придерживалась практики посылать всегда именно пары, и что он, наверное, стал бы спать с кем угодно, только чтобы она не была похожа на Кинг-Конга. В конце концов русские уступили, но с неохотой.
– У Джейн все в порядке, – проговорил Жан-Пьер. – Полтора месяца назад у нее родился ребенок – девочка.
– Поздравляю! – сказал Анатолий с откровенной радостью в голосе. – Но не слишком ли рано это произошло?
– Да. К счастью, без осложнений. Между прочим, роды принимала деревенская повитуха.
– А почему не ты?
– Меня не оказалось на месте. Я был с тобой.
– Боже праведный, – ужаснулся Анатолий. – В такой важный день ты из-за меня не смог быть дома.
Жан-Пьер был польщен сочувствием Анатолия, но эту реакцию оставил при себе.
– Это трудно было предусмотреть, – заметил Жан-Пьер. – Впрочем, это пошло на пользу дела, вы разгромили колонну, о которой я вам сообщил.
– Да, это верно. Твоя информация оказалась очень ценной. Еще раз поздравляю.
Жан-Пьер ощутил прилив гордости, но постарался выглядеть невозмутимо строгим.
– Судя по всему, наша система действует безупречно, – скромно заметил Жан-Пьер.
Анатолий кивнул в ответ.
– Как они среагировали на засаду?
– С нарастающим отчаянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51