Хоть Гатор был почти на полголовы выше Анджелы, она уверенно встретила его взгляд, а когда заговорила, то голос ее не дрогнул:
– Вы ничего не знаете обо мне, Гатор, или как вас там зовут… и вообще не очень красиво судить незнакомого человека. Так уж вышло, что я не люблю званых обедов и балов, потому что люди, которые собираются там, по большей части глупы и скучны.
– Но это все равно не дает вам права рисковать собственной и чужими жизнями, так что, пожалуйста, избавьте меня от роли вашего постоянного спасителя, – заявил Гатор.
На мгновение их взгляды встретились. Наконец, глубоко вздохнув, Анджела пробормотала:
– Пожалуй, вам лучше уйти сейчас. Спасибо за то, что принесли мои вещи.
Он кивнул и шагнул вперед, раздвигая перед собой шатер из ивовых веток… но вдруг вернулся. В глазах его горел таинственный огонек.
– Не советую вам больше переплывать реку, мисс Синклер; а если это все-таки придет вам в голову, известите меня. – Сказав это, он решительно пошел прочь.
По всему телу Анджелы разлилось какое-то странное тепло, как будто Гатор, даже не дотронувшись, приласкал ее. Она никогда не испытывала подобного ощущения, но почему-то знала, что вспоминать о нем будет еще очень долго…
Глава 4
Раскатистый звон большого колокола, возвещавший о конце работы в Бель-Клере, нарушил тишину знойного июльского дня. Рабы и наемные работники вздохнули с облегчением и с поникшими от усталости головами побрели прочь с полей.
Среди них был и Бретт Коди по прозвищу Гатор. Как обычно, он шел один, избегая компании других каджунов, спешивших в Бау-Перо. Он вообще предпочитал одиночество. Компания предполагала тесные отношения с другими людьми, и, несомненно, ему пришлось бы услышать множество вопросов, на которые он не собирался отвечать.
Бретт был мрачен: он все чаще сожалел о том, что оставил море. Не важно, что Новый Орлеан был куда как далеко от Виксбурга, Миссисипи и от его прежней жизни в Блэк-Бау. Сладостный, диковатый аромат пышной листвы, перемешанный с дурманом, несшимся с хлопковых, рисовых и тростниковых плантаций, пробудил в нем горькие воспоминания, которые он хотел забыть. Нахмурившись, Гатор подумал, что Анджела Синклер удивительно похожа на Маргит. Впрочем, сказать похожа – значило ничего не сказать. Глядя на Анджелу, Гатор будто видел перед собой Маргит.
Он решительно отогнал от себя эти мысли. Красотка с огненными волосами, застигнутая им среди кустов, даже отдаленно не напоминала маленькую блондинку, воспоминания о которой были так горьки. Кроме того, изысканной Маргит и в голову бы не пришло бродить по лесу. Она предпочитала мир роскоши в обертке из кружев, шелков и цветов. Анджела напомнила Гатору Маргит лишь по той причине, что тоже была избалованной дочерью богатого плантатора.
– Эй, привет!
Гатор раздраженно оглянулся, не замедляя шага.
К нему по тростниковому полю бежала Симона.
– Послушай, нам надо поговорить! – Подбежав к Гатору, девушка пошла с ним в ногу. – Я беспокоюсь о подруге. Она не приходит повидать меня.
– Ну и хорошо, – буркнул Гатор.
– Ладно тебе! – Симона похлопала его по плечу, но тут же пожалела о содеянном, потому что он остановился и смерил ее презрительным взглядом. Глубоко вздохнув, Симона беспомощно пожала плечами и пролепетала: – Гатор, не разговаривать со мной – большая глупость. Это грубо. Я только спросила тебя о подруге, потому что хотела узнать, отчего она не приходит поболтать с нами. Я ее уже несколько недель не видала.
– Ей нечего здесь делать, – процедил сквозь зубы Гатор.
– Ты не имеешь права так говорить. – Симона начала выходить из себя, и даже его грозный вид не смог остановить ее. – Я с Анджелой дружила всю жизнь, а ты кто такой? А? Явился сюда невесть откуда! – Симона, когда злилась, совершенно забывала, как надо правильно говорить, и в ее речи появлялось все больше негритянских словечек. – Ты, поди, решил, что на все имеешь право, потому что твой папаша – надсмотрщик. Вообразил себе, что можешь указывать мне и моим друзьям, как жить!
Гатор пошел вперед, не обращая на девушку внимания, а Симона, раздосадованная его равнодушием, разошлась еще больше:
– Эй, ты! А не отвалить бы тебе туда, откудова пришел, а? И тебе, и твоему папаше! Слыхала я, что он – злой человек и бьет рабов! Он бы их до смерти забивал, да вот только побаивается получить кинжал в ребра! А ты в точности, как твой отец! Да! Разве не так?!
Едва сдерживая гнев, Гатор прибавил шагу и скрылся в кустах. Он до того разъярился, что даже не всматривался, как обычно, в тропу, чтобы не наступить ненароком на змею.
Впрочем, взглянув на его перекошенное от злости лицо, ни одно живое существо не осмелилось бы приблизиться к нему. Гатора трясло, потому что отчасти это была правда. Лео Коди – его отец – злой, жестокий человек, и говорить, что сын похож на отца, – означало страшно оскорблять Гатора.
Теперь ему больше, чем всегда, захотелось вернуться на море, но он не мог оставить плантацию раньше января, до которого было еще почти полгода. Дело в том, что, увидев его мощные мускулы, Элтон Синклер отвел Гатора в сторонку и предложил ему самое высокое жалованье и большую премию, если тот согласится проработать до конца молотьбы. Бретт согласился только лишь потому, что ему предстояло расплачиваться по долгам матери. Он знал: папаша Лео даже и не подумает помочь ей. Лео тратил все заработанное на карты, виски и женщин. Он всегда так поступал и не собирался менять своих привычек.
Наконец Гатор увидел свою пирогу, спрятанную в густой листве, – это суденышко служило ему домом. Открыв бутылку вина, он сделал большой глоток, пытаясь забыть обиду. Но горькие мысли не так-то легко было прогнать.
Бретт позволил себе вспомнить то время, когда он уехал из Блэк-Бау. Случилось это потому, что Маргит Лобаш, которой было уже восемнадцать – то есть на несколько лет больше, чем ему, – сделала его посмешищем всей Миссисипи. Бретт имел глупость связаться с этой особой – ведь она была так красива… Ни один мужчина не мог равнодушно пройти мимо Маргит. Лишь потом Бретт понял, что он был простым каджуном, а она – изнеженной дочерью плантатора, которая всегда жила сытой и богатой жизнью. Маргит соизволила обратить на него внимание после его нашумевшей битвы с аллигатором, крупнее которого на Миссисипи не видывали. Маргит послала на его поиски раба, приказав разыскать этого «дикаря».
Услышав, как она назвала его, Бретт рассмеялся. Его уже выдавали чуть ли не за гладиатора, который запросто сражается не на жизнь, а на смерть с дикими зверями. На самом деле все произошло до того быстро, что ему некогда было подумать, как к этому отнесутся окружающие. В тот момент Бретту было не до размышлений о решимости и храбрости; более того, он был напуган до смерти и думал лишь о том, как бы остаться живым в холодной коричневой воде. Никогда не забыть ему жуткого ощущения того, что вода вот-вот заполнит его легкие, никогда не забыть, как он судорожно разжимал огромные челюсти страшного животного, пытавшегося утащить его на дно…
Впрочем, Бретт ни с кем не стал делиться подробностями, и уж тем более ему не пришло в голову рассказывать эту историю прекрасной Маргит, которая поджидала его в тот вечер в увитой зеленью беседке на берегу реки. Бретт был просто поражен ее красотой. Закрыв глаза, он припомнил ее наряд – белое кружевное платье с глубоким вырезом, приоткрывавшим соблазнительную пышную грудь. Маргит благоухала сиренью; ее распущенные светлые волосы обрамляли милое, сердечком, личико.
Да, все началось именно в тот вечер. Она то и дело притягивала его к себе, дразнила, расстегивая рубашку, поглаживая длинными пальцами его мускулистую грудь и подставляя свои пухлые губы для поцелуев. Пытаясь не потерять окончательно голову, Бретт говорил ей, что им не следует больше встречаться, но Маргит клялась в вечной любви и требовала таких же клятв от него. Околдованный ее красотой, юноша в конце концов сдался.
А потом наступила та безлунная ночь, после которой пути назад уже не было. Маргит попросила его прийти в полночь, когда все в доме уже уснули. На ней были лишь тонкая ночная рубашка и пеньюар, который она скинула, ложась на пол беседки и приглашая его лечь рядом.
До того дня шестнадцатилетний Бретт имел дело лишь с дешевыми проститутками Виксбурга – он с приятелями часто по субботам наведывался в заведения под красными фонарями. Они всегда торопились, и он абсолютно ничего не чувствовал. С Маргит Лобаш все было по-другому. Развратная и страстная, она показывала ему такое, о чем он и думать прежде не смел, и неискушенный Бретт принимал все это за истинную любовь.
Недели переходили в месяцы, они встречались почти каждую ночь. Бретт выматывался до предела. Проработав весь день на жарком солнце, он спал всего по нескольку часов, а затем направлялся к неутомимой Маргит, чтобы оставить ее лишь на рассвете.
Когда начался сезон молотьбы, его заставили работать по восемнадцать часов в сутки. Костры под котлами, в которых варили сахар, не угасали ни на минуту, и работники неустанно хлопотали около них. Им позволяли отдыхать лишь шесть часов, а Маргит требовала, чтобы эти шесть часов он проводил с ней.
Силы Бретта были на исходе. Заметив, что сын исхудал и осунулся, его мать решила, что Бретт сильно пьет, и попросила его бросить пьянство. После этого ему пришлось дожидаться, пока отец с матерью уснут, и лишь потом он осмеливался выбраться из дома через окно.
Однажды матери все стало известно.
– Итак, это правда? – кричала она. – Правда то, что я слышала? Ты путаешься с этой девкой?! Посмотри на себя, – причитала мать, заливаясь слезами и держа в дрожащей руке свечу. – Ты высох как щепка, под глазами синяки! Я знаю, знаю, что все из-за этой потаскушки Лобаш!
– Она не потаскушка, – оправдывался Бретт.
– Да-а?! – вздернула брови мать. – Что ты говоришь? Не потаскушка? Так, может, это в обычаях леди убегать по ночам из дома на свидания с мужчиной? Об этом сплетничают уже все рабы, сынок, и не сомневайся, что скоро слухи дойдут до Лобаша. Вот тогда не миновать беды, можешь мне поверить.
Бретт решил, что должен сказать матери правду:
– Лобаш и так все узнает, и очень скоро, мама. Маргит дождется конца сезона, а потом сообщит отцу, что мы хотим пожениться.
– Господи, да ты еще глупее, чем я думала! – вскричала несчастная женщина. – Девушки из высшего общества выходят замуж только за тех, кто им ровня, а не за каких-то там нищих работников!
Из горла матери стали вырываться странные булькающие звуки. Испугавшись, что она вот-вот потеряет сознание, Бретт взял у нее из рук свечу и принялся успокаивать:
– Мы обязательно поженимся. Вот увидишь. Маргит говорит правду…
И тут мать ударила его. Бретт вскрикнул – не от боли, разумеется, а от удивления: мать ударила его впервые в жизни.
– Да Лобаш скорее предпочтет увидеть тебя мертвым, как ты не понимаешь! Никогда, слышишь, – ни-ког-да! – этот человек не позволит своей дочери связать жизнь с каджуном!
– Но Маргит говорит, что для нее это не имеет значения, – попытался спорить Бретт. – Она говорит, что нет на свете такой силы, которая бы разлучила нас.
Всплеснув руками, Мэвлин Коди принялась молить Господа о том, чтобы тот не позволил ее сыну окончательно потерять рассудок.
– И куда, по-твоему, ты приведешь невесту, сынок? В этот дом? Ты думаешь, девушка знатного происхождения будет рада стать женой каджуна? Ох, сынок, сынок! – Мать зарыдала еще горше. – Неужели я вырастила тебя таким слепым и глупым? – Опустившись на скамью, стоявшую возле их хижины, она закрыла лицо руками.
Он тогда ушел от матери. Ушел, потому что знал: ему осталось всего лишь несколько драгоценных часов, которые он должен провести с Маргит. Он понимал, что слова в этой ситуации бесполезны – ими ничего не изменишь.
Маргит была в ярости из-за его опоздания. Бретт попытался объяснить ей, в чем дело, надеясь, что девушка опровергнет подозрения его матери, но та не захотела тратить время на пустую болтовню. Сорвав с него одежду, она заставила его упасть на пол рядом с ней…
Когда первые лучи восходящего солнца робко пробежали по хмурому ночному небу, любовники все еще лежали на полу, их влажные тела переплелись в тесных объятиях.
– Мне хочется все время быть с тобой, – прошептала Маргит. Ее язычок скользнул по его уху, трепетные пальцы погладили его живот. – Я хочу, чтобы мы занимались этим в доме, на настоящей кровати. Хочу, чтобы ты приходил, как только желание опалит мое тело. Эти наши ночные свидания, когда вокруг кишат москиты и всякая дрянь, просто ужасны.
– А я даже представить себе не могу, что нам может быть лучше еще где-нибудь, – хрипло прошептал он.
Бретт привык к тому, что Маргит то и дело говорит об их совместном будущем, но в эту ночь, встревоженный словами матери и опасаясь, что она могла оказаться права, он был на грани срыва.
– Думаю, мне удалось уговорить отца купить дом в городе, – ворковала Маргит. – Так что я смогу останавливаться там, когда начнется сезон или когда буду приезжать в Новый Орлеан за покупками. Вот где я смогу заполучить тебя всего! Разве это не замечательно? Правда, со мной там будет Мамма Люси – родители ни за что не отпустят меня в город одну, – но Люси будет молчать. Ей известно, что, если она только рот раскроет…
Бретт так резко приподнялся, что Маргит вздрогнула. Чувствуя, как гнев неотвратимо разрастается в нем, он решительно произнес:
– Погоди-ка! Ты же говорила, что мы поженимся, как только закончится сезон молотьбы. Так что за чепуху ты теперь несешь?!
Маргит села и принялась объяснять ему, натягивая на себя платье:
– Я должна дождаться подходящего момента. Сразу ни папа, ни мама не одобрят этот брак, так что тебе придется пожить в городе, пока я буду уговаривать их. Не беспокойся, я позабочусь о тебе.
– А что будет, если они не согласятся?
– Ну-у… – Она устремила вперед невидящий взор. – Мы все равно останемся вместе, как бы ни повернулись события. У тебя будет сытая, спокойная жизнь, Бретт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48