– Когда кончатся ваши тяжбы? – басом проговорил он. – Тягаетесь за полоску земли у реки, будто у господа бога на всех не хватит. Выйди на улицу и подожди там!
Это была их первая встреча.
Только через полчаса Зубков появился на улице. Проходя мимо Хакима, он исподлобья взглянул на него и зашагал дальше. Хаким не пошел следом. Он выждал, когда чиновник, размеренно, неспешно шагая, свернул за угол, и только тогда догнал его. Зубков тихонько сказал:
– Следуй за мной поодаль. Следи внимательно… Зайдешь в тот дом, куда зайду я.
Этот дом, куда они вошли, находился рядом с квартирой Дуси…
Дочь самого Дмитриева. Таинственная бумага с коричневыми четкими строками, коптящий язычок пламени… Зубков в этот момент был совсем не похож на земского чиновника, он казался Хакиму волшебником из сказки, который в своих руках держит весь мир.
Прочтя бумагу, Зубков передал ее Дусе. Потом они оба молча и долго смотрели в окно.
Зубков присел к маленькому столику, стоявшему в углу. А Дуся повернулась к Хакиму, и юноша увидел, какие у нее огромные и очень грустные глаза.
– Ну и как он? – шепотом спросил Хаким.
– Вы говорите о папе? – спросила девушка.
– Да.
– Разве может человек чувствовать себя хорошо, если его заперли в тесную клетку?
В ее голосе Хаким услышал упрек.
– Я ведь тоже сидел в тюрьме, – поспешил он рассказать. – Это не просто клетка – это гнездо жестокости и несправедливости.
Хаким вдруг подумал: Дуся решит, что он хвастается. Ведь он попал в тюрьму случайно, вместе с другими…
– Вы приехали в Уральск вместе с Мукарамой Курбановой? – спросила она.
– Нет, – ответил Хаким уже смелее, – Мукарама далеко, в городе Джамбейте. Я приехал не из Джамбейты… по заданию Совдепа, о котором вы знаете. Мукараму я не видел много месяцев…
– А я думала, что вы идете одной дорогой и в Уральск приехали вместе. Я видела Курбанову сегодня утром.
– Как? Мукарама здесь? – голос Хакима выдал его волнение.
– Да. Я ее встретила, когда несла еду в тюрьму. Она сказала, что только вчера приехала и хочет работать в здешней больнице.
Дуся оглянулась на Зубкова, который что-то писал в углу, и тихонько прошептала:
– Счастливые вы. Я говорю о вас с Мукарамой. Помните, как вы плясали вдвоем и все смотрели на вас обоих. Да, вы намного счастливее нас.
Тень грусти снова набежала на милое лицо девушки. Но Хаким не знал, что сказать, какие слова могли бы согнать грусть с ее лица.
– Вот бумажка, передай ее Петру Петровичу. – Зубков протянул Хакиму сложенный листочек. – Иди к Шагану той же дорогой, что и пришли. Будь здоров!
– Хорошо, я передам. Будьте здоровы!
Больше задерживаться в этом доме было нельзя. И Хаким, не оглядываясь, быстро вышел на улицу.

2
Хаким был взволнован. В сердце глубоко запал образ тоненькой девушки. У нее такие хрупкие пальчики. Она похожа на девочку-подростка, еще совсем не сформировавшуюся.
Но строгое выражение лица, тонкие морщинки преждевременно появившиеся возле рта, – все это говорило о том, что перед Хакимом стояла не девочка, а женщина, повидавшая в жизни много тяжелого. С какой душевной болью она произнесла: «Вы счастливые с Мукарамой!» Словно она хотела подчеркнуть этим возгласом, что она сама озабочена, печальна, не смогла получить от жизни свою долю счастья.
«Конечно, это очень тяжело, если близкий человек находится в руках врагов! – размышлял Хаким, шагая по улице. – Кого только не заключали в тюрьму эти проклятые изверги! Сколько женщин плачет о своих мужьях! Сколько детей осталось без отцов! Многих погубили в тюрьме, многих еще ждет эта участь».
Известие о Мукараме взволновало его. Ему хотелось броситься сейчас бегом к дому Курбановых, но он не торопился. Перед мысленным взором его все еще как живая стояла маленькая Дуся, и он видел перед собой ее печальные глаза.
Хаким постучал в крохотную калитку. Его встретила старуха.
– Мукарамы нет. Она в больнице, – проговорила она и добавила ворчливо: – Часто ходишь, парень. Теперь и не надо бы являться-то…
Хаким пропустил мимо ушей ее замечание.
– Я только на часик, мамаша, – сказал он и присел к столу, на котором недавно писал письмо. – Так хотелось узнать о вашем здоровье и хоть взглянуть на Мукараму. Времени у меня мало, скоро вернусь в аул.
Старуха ничего не ответила, только удивленно взглянула на него и вышла. Хаким прислушался. Шаги прошаркали в сенях, во дворе, и все стихло.
Тогда он вытащил из кармана бумагу, что дал ему Зубков. Весточка из тюрьмы! От Дмитриева… Хаким быстро распечатал бумагу.
«Вчера прочитали обвинительное заключение. Завтра будет суд. Собственно, и судом его не назовешь. Просто расправа! Июньский закон направлен на уничтожение всех тех, кто поднимается на защиту рабочего класса. Главное условие борьбы – не ждать от врага ничего хорошего!
Однако хочу пожелать товарищам коммунистам: не ставьте наше освобождение выше общих интересов, не подчиняйте этому общее дело.
Чем активнее, смелее вы будете вести борьбу за освобождение от рабства тысяч и миллионов людей, тем скорее и мы, узники, увидим рассвет.
А он близок, этот час рассвета. Если из одного маленького отряда борцов родится огромная гвардия, то одну руку заменят тысячи рук, и мы сумеем освободить долину Урала от угнетателей. Быстрее объединяйте степь и город, действуйте точно, наверняка!
«Совершить Октябрьскую революцию двадцать четвертого числа, значит поторопиться, а двадцать шестого – запоздать, точное время действия – двадцать пятое октября», – говорил Ленин. Так и здесь. Точную дату укажет штаб в Самаре. Будьте готовы. Я верю в близкую победу народа! Дмитриев».
Так вот какие слова переводил Зубков через копирку, чтобы размножить! Хаким еще раз перечитал письмо Дмитриева. Немного ниже следовала приписка Зубкова:
«Вот что мы знаем:
1. В городе сейчас развеваются знамена трех полков.
2. Четыре пулемета стоят на углах «Сорока труб». Два – в дверях. Караульную службу несут солдаты из согни Бударина.
3. Овец Овчинникова хватает не больше чем на питание войска. В городе нет мяса. Жители степей не верят в ценность денег, не ведут скотину на базар.
4. Поднялись железнодорожники. Они забастовали. Нагружают и разгружают грузы сами казаки.
5. Акутин все еще тягается с Чапаевым около Чижи.
6. В Богдановку выехали каратели. Тистбеков».
Хаким тихонько рассмеялся, наткнувшись на подпольную кличку Зубкова. Но сердце его заволновалось. Со слов Мендигерея он понял, что Дмитриева решили освободить из тюрьмы. Но как? Этого себе он не мог представить. Вспомнились напутственные слова Мендигерея, который, видимо, любил его, боялся за него: «Будь осторожен, дорогой. Дело трудное. Верю в твою ловкость и смелость. Что бы ни случилось, разузнай и возвращайся скорей обратно! Если вручат бумагу – выучи все, что там написано, и сожги!»
Как чудесно было бы помочь освобождению тех, кто в тюрьме! Как бы обрадовалась Дуся! Соколы со связанными крыльями, как гордо вы взмыли бы ввысь… Дряхлый старик и адвокат, попавший в тюрьму весной вместе с ним, и татарин, что распевал вопреки запрету революционные песни, и крестьянин с темным от горя лицом и перевязанной головой – все бы увидели свободу.
Но как подойти к тюрьме, минуя конных казаков? Как перебраться через Яик? «Цель нашего освобождения не ставьте выше свободы народа… Точный день укажет штаб в Самаре…» – так сказано. Что это значит? Быть может, надо понять так: не пытайтесь помочь нам, пусть нас осудят. Ведь впереди трудная борьба. Берегите силы, готовьтесь к ней!
Все это так захватило Хакима, что на минуту он забыл обо всем. «Выехали каратели» – эта строка жгла душу. Ведь казаки не будут ждать сложа руки. Правительство Джамбейты бьется в предсмертных судорогах, словно шаман. «Знают ли наши люди о том, что выехали каратели? А что, если нет? А я сижу здесь, вместо того чтобы бежать, сообщить».
Он повернулся и хотел уже выйти, но на пороге стояла Мукарама.
Мукарама первая подошла к нему. Ей хотелось броситься на шею Хакиму, ощутить объятия его рук, таких сильных! Как он возмужал за это время! Как изменился!
Но Мукарама только медленно протянула ему свою хрупкую руку и тихо сказала:
– Здравствуйте.
Хаким, пожав ее руку, продолжал молчать, не находя слов. Мукарама пришла на помощь:
– Это письмо написано мне? Да? Вот я и пришла сама.
– Нет, нет! – испуганно заговорил Хаким. – Это письмо другого человека. И содержание тут совсем другое. Я размышлял над ним и даже не заметил, как ты вошла…
– Зачем же ты читаешь чужие письма? Нехорошо! – засмеялась Мукарама и, выхватив у Хакима письмо, спрятала его за спиной. Глаза ее, словно золотистые яблоки из Ханской рощи, были совсем рядом. Хаким обнял ее, забыв обо всем на свете…
Торопливые шаги старухи оторвали его от губ Мукарамы.
– Слишком ты часто ходишь, парень. Слишком часто, – вполголоса сердито проговорила старуха. – Когда здесь Мукарама, мог бы и не ходить. Не ходить мог бы…
Мукарама внимательно прочитала письмо. Она не поняла отдельных слов, но слова «Октябрь», «Революция», «Дмитриев» были понятны ей.
– Я встретила рано утром Дусю. Она несла передачу отцу. Мы не успели ни о чем поговорить, она очень торопилась, – тихо сказала Мукарама, с удивлением разглядывая Хакима. И вдруг спросила, снова бросив быстрый взгляд на письмо: – Хаким, неужели ты тоже революционер?
Мукарама потянулась к Хакиму, словно от его ответа зависело очень многое в ее жизни. Старуха, ворча, вышла.
– Да! – с облегчением выдохнул Хаким.
Он подвел девушку к столу, стоящему у окна.
– Я пока еще не могу сказать о себе, что я революционер в настоящем смысле этого слова. Настоящие революционеры – это Дмитриев, люди, возглавляющие в степи работу Совдепа. Я только один из многих, кого они ведут за собой.
– И ты не боишься? – шепотом спросила Мукарама.
– Сперва я боялся. Я думал, что этим серьезным делом могут заниматься лишь особенные люди. Но потом понял – всем найдется дело. Порой бывает очень трудно: ведь эта работа требует настойчивости, мужества, упорства. Только сейчас я по-настоящему понял это. Однажды я случайно попал в тюрьму. Но я многому научился там. Я понял, увидел воочию, что такое жестокость, позор, насилие…
– Ты был в тюрьме?
– Да если бы меня не засадили туда, разве смог бы я не проводить тебя?
– Отчего же ты не приехал в Джамбейту? Ведь ты же обещал…
Хаким рассказал о том, как он ездил в аул, как ускользнул из рук Аблаева, о том, как был в Уральске и выехал оттуда с караваном. Однако он умолчал о руководителях Совдепа, об их работе и о том, для чего приехал в Уральск.
Замирая от страха, слушала Мукарама его рассказ.
– Аблаев приехал в Джамбейту позавчера, перевязал голову, точно был ранен. Вошел, когда Досмухамбетовы сидели и пировали… Мы были в гостях у доктора Ихласа. Меня пригласила туда Ольга-ханум… – сказала Мукарама, схватив Хакима за руку.
– Этот разбойник уже там! – воскликнул Хаким. – А я-то спас его от смерти. Он ведь каялся, что больше не будет служить правителям Джамбейты!
– Хаким, ты настоящий революционер, и я теперь знаю это.
Маленькие, почти детские руки Мукарамы с длинными пальцами и мягкими ладошками пытались крепко сжать крупную руку юноши и никак не могли это сделать. Широкие рукава легкого платья соскользнули до локтей, обнажив белую, не тронутую солнцем кожу. Хаким, держа за пальцы, поднял ее руки, любуясь ими, и вдруг почувствовал, что они теплым кольцом обвили его шею.
Несколько минут они стояли молча. Хаким видел посветлевшие большие глаза девушки, в которых искрилась, разливаясь, радость.
Усилием воли Хаким высвободился из объятий и вынул из теплых пальцев Мукарамы письмо.
– Смотри, – сказал он, указывая на последние строки, – в Богдановку выехали каратели.
Мукарама не поняла.
– Там, в Богдановке, русские крестьяне взяли в руки оружие и выступили открыто против своих угнетателей – казаков. Туда из Уральска вышли войска, чтобы расправиться с непокорными. Прости, Мукарама, мне надо идти. Нельзя опаздывать.
– Я провожу тебя до реки, – шепнула девушка.
– Нет, дорогая, – мягко остановил ее Хаким. – За нами могут следить. К тому же я не буду переходить через мост, а пойду за мельницу и переплыву на лодке возле кожевенного завода. Нам нельзя идти вместе…
– Как я хочу переехать сюда из Джамбейты! – грустно сказала Мукарама. – Там все безрадостно…
Хаким взял ее за руку.
– Не забывай, что фронт близко. Казачьи атаманы могут мобилизовать тебя, как медика. Вместо того чтобы перевязывать раны врагов, лечи лучше своих крестьян. Им ты нужнее. А вскоре придем и мы. Обязательно придем, Мукарама!
Хаким произнес последние слова решительно. Мукарама покорно склонила голову. Ему нельзя было не подчиниться.

3
Очутившись на свободе, Аблаев вскоре встретился с султаном Аруном-тюре. Умышленно извращая ночные события, он рассказал ему:
– Когда уже было за полночь, на караван, проходивший в это время возле Ханкуля, напало, выскочив из засады, около ста вооруженных бандитов. Мой маленький отряд оказал героическое сопротивление. В рукопашной схватке погибло семь наших джигитов, пятеро были тяжело ранены. В живых осталось двое – я и один джигит. Мы рубились шашками, и темнота спасла нас. Лошади были перебиты, потери со стороны врагов – свыше десяти человек. Один из наших джигитов догнал нас на рассвете – он спасся, спрятавшись под телегу, и сообщил, что караван ограбили красные повстанцы. Он слышал своими ушами слова Абдрахмана Айтиева: «Мы – Красная гвардия, бросай оружие и возвращайся в аул. Мы прощаем тебя. Все это было невдалеке от села Богдановки.
– Позор, – прорычал Арун-тюре, считая, что это событие бросает тень и на него самого. Как хотел султан сжечь эту проклятую Богдановку, ставшую гнездом мятежа, стереть ее с лица земли, насладиться видом повешенных руководителей восстания! – Всех, всех расстрелять! Повесить! – повторял он сотни раз, сжимая кулаки. – Всех уничтожить!
На чрезвычайном заседании правительства тюре добился отправки карателей в Богдановку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107