Аульчане хорошо знали повадки своего старшины, сторонились его, мысленно посылая проклятия: «Когда только аллах избавит нас от тебя!..» А Байес, напротив, был очень общительным человеком. Когда он уезжал в город, жители аула с нетерпением ожидали его возвращения, ожидали, как весеннюю птичку, – покупали товары, а главное, узнавали новости. Вот и теперь народ толпился возле лавки Байеса – это видел сейчас Жол, проезжая мимо. И по тому, как люди затаенно перешептывались и отворачивались от него, старшина снова почувствовал, что происходит что-то неладное. «Они узнали что-то, чего не знаю я, – подумал Жол. – Или…» А что «или», на этот вопрос старшина не мог ответить. Он заметил пытливый, пронизывающий взгляд учителя и невольно поежился. «И усы сбрил, и бороду… Может, ты и есть тот самый сатана, который, скрываясь, сеет смуту в народе?..»
Возле дома Байеса Жол грузно сполз с лошади. Привязав ее за жердь, он торопливо зашагал к двери, широкие полы длинного ватного чапана распахнулись, показались лоснящиеся хромовые сапоги.
– Здравствуй, келин, как поживаешь? – поприветствовал он Бигайшу, проходя в глубь комнаты, к почетному месту, застланному ковром. Верный своей привычке, он мигом обшарил взглядом комнату и, обернувшись, пристально посмотрел на женщину с худощавым продолговатым лицом. Бигайша стояла возле двери и смущенно поглаживала ладонью щеку. Взгляд ее был устремлен к печке, где с лежанки свисал краешек одеяла. Жол тоже быстро посмотрел в ту сторону.
– Слава аллаху! Как сами, как ваше здоровье? – ответила Бигайша и, торопливо взяв веник, принялась сметать с кошмы сор.
Она имела привычку: какой бы гость ни заходил к ним в дом, обязательно, прежде чем усадить его, проходилась веником по кошме. Но на этот раз был и другой повод, заставивший ее взяться за уборку. Бигайша хотела поскорее спрятать бумажку, торчавшую из-под одеяла, пока еще старшина не заметил ее, а если уже заметил, то – не запрятал в свой глубокий карман. Шмыгнув мимо Жола, она подошла к лежанке и, делая вид, что поправляет одеяло, скомкала пожелтевший листок бумаги, отпечатанный крупным типографским шрифтом, и спрятала его в разрез старенького камзола. Затем, облегченно вздохнув, принялась медленно подметать комнату, чуть дотрагиваясь до кошмы, досадуя на себя: «Как же я раньше не удосужилась убрать ее, ведь этот пронырливый мог взять ее и прочесть!.. Из-за моей нерасторопности с учителем могла бы приключиться большая беда!..» Хотя Бигайша и не совсем понимала, о чем говорилось в этой бумажке, но зато прекрасно знала, что ее ни в коем случае не следует показывать своему деверю-старшине. Не раз она слышала, как об этом говорили между собой ее муж и Абеке-учитель. Бумажку скрывали от старшины, но зато читали ее беднякам-рыбакам.
Как ни поспешно Бигайша спрятала бумажку, Жол заметил ее. И даже успел прочесть заголовок, набранный крупными, как большие крючки для ловли щук, буквами: «ВОЗЗВАНИЕ». Он мысленно повторил это слово несколько раз, стараясь разгадать, что оно обозначает. «Воззвание?! Воззвание?! А-а, вон оно что – звать!.. Звать народ! Призывать народ, смутьянить!..»
– Келин, дай-ка мне эту свою бумажку!
Бигайша вздрогнула, но не подала вида, что испугалась. Продолжая водить по кошме веником, спросила:
– Какую бумажку, кайнага? – Она принялась неторопливо перевязывать веревочку на венике.
– Воззвание, которое ты только что положила себе в карман.
– Что вы, кайнага, да это… просто так, ненужная бумажка, чай был в нее завернут. Жаппар мой вечно разбрасывает мусор по комнате… Сколько раз я ему говорила: «Не сори, не бросай!..» Не понимает, – сердито проговорила Бигайша. – Вон он, посмотрите на него, – она кивнула головой на смуглолицего парнишку, только что вошедшего в комнату.
Жаппар заметил, что мать смотрела на него совсем не сердито, она глазами указывала на листок, спрятанный в кармане; мальчик растерялся, он никак не мог сообразить, что хочет от него мать. Робко переступая с ноги на ногу, он подошел к ней и остановился в недоумении.
– Меня, келин, не интересует, нужная это или ненужная бумажка. Я говорю: сейчас же отдай ее мне!
«Вон что: бумажку просит, а мама не хочет отдавать, – догадался Жаппар. – Схватить бумажку и убежать!..» Черные глазенки мальчика засверкали, он стал присматриваться, как удобнее просунуть руку в карман, чтобы выхватить смятый листок, из-за которого сейчас шел спор между матерью и Жолом.
– Ойбай-ау, кайнага, что вы говорите, она же грязная, зачем вам марать руки…» – растерянно пробормотала женщина и снова взглянула на сына. Глаза ее словно говорили: «Ну, ну же, бери и беги!..»
Жаппар выхватил из кармана матери воззвание Уральского Совдепа и опрометью кинулся вон из комнаты.
– Ах, безобразник, куда, куда? Что ты делаешь?.. – закричала женщина, нарочито повысив голос, но не стала ни догонять, ни отбирать бумажку у сына.
Хотя Байес почти никогда ничего не рассказывал жене о своих делах, Бигайша знала, что он заботится о бедных людях, делает благородное дело, и, как могла, помогала ему. Когда муж привез из города незнакомого человека – учителя, она стала ухаживать за ним, как за старшим братом. Женское чутье подсказывало ей, что учитель – это не просто учитель, а нужный человек, иначе муж не пригласил бы его в свой дом. Если бы сейчас Жол прочел бумажку и унес ее с собой – нет, она никогда бы не простила себе этой оплошности. Но гроза миновала, «сорванец сынишка» вовремя подоспел и выручил из беды. Она радовалась сообразительности сына. А Жол побледнел и затрясся. Он уже готов был потирать руки: «Врасплох застал! Наконец-то напал на след…» Но в одну секунду все рухнуло. «Испортила все, проклятая баба!..»
– Где Байес? Здесь или опять уехал в Теке за воззваниями? – сурово спросил он Бигайшу, словно на самом деле не знал, где сейчас был продавец.
– Здесь, здесь, кайнага! Сейчас придет… Чай уже закипел, раздевайтесь. А тот постреленок Жаппар – не догонишь его теперь… Как ваш скот кайнага, благополучно ли окотился?
Жол, стиснув челюсти, угрюмо смотрел в окно.
– Этот учитель, которого твой муж Байес привез из Теке, – проходимец и смутьян! Что ж, Байес, наверное, по Сибири тоскует, а?.. Для чего он собирает вокруг себя таких, как этот учитель? Если ему не нужны ни жена, ни дети и не считается он ни с каким родством, пожалуй, можно будет его скоренько отправить в Сибирь!..
Старшина начал теперь запугивать, чтобы выудить у женщины нужные ему сведения.
Бигайша в упор глянула на него, стараясь понять, правду ли он говорит или просто пугает. Жол сидел чернее тучи.
– Кайнага, на что вы намекаете?.. Ваш двоюродный брат только и думает о том, как бы побольше достать разных товаров. Спаси аллах нас от всяких бед и напастей, особенно теперь, когда в ауле живется неплохо, народ здравствует, скот благополучно множится… Мы все считаем вас нашим благодетелем. И мой муж тоже… Неужели он будет затевать что-либо против вас? Никогда. А учитель, наверное, помогает ему вести торговые дела.
– Я один держу ответ перед аульным миром! И я хочу, как святыню, хранить хорошую репутацию нашего аула, чтобы ни одна капля грязи не оскверняла ее. И Байеса должен сохранить, чтобы не угодил в Сибирь. В ауле развелось много смутьянов, и я получил строгий приказ ловить их и передавать волостному. Ловить всех, кто возбуждает народ против власти. А вас я предупреждаю из жалости к вам. Смотри, чтобы твой Байес не слушался разных смутьянов, а то… Ты ему это скажи. Конечно, пока я буду старшиной, не допущу, чтобы о нем говорили плохо, но все же пусть будет осмотрительным. А ты, милая, мне говори все, другим нет, а мне говори. Вот и сейчас, зачем от меня скрываешь правду, а?
Бигайша немного оробела, ее испугали слова старшины. «Как бы Байес за дурной поступок не угодил в Сибирь…»
– Кайнага, пусть всевышний аллах будет свидетелем – я все поняла, что вы сказали. Мы не считаем вас чужим. Кто же нас защитит от лихой беды, кроме вас?.. – льстиво заговорила Бигайша.
– Этот ваш учитель – бунтарь. Большевик он, вот кто. Власти преследуют таких людей и заодно и тех, кто укрывает их. Ты слышала, о чем он разговаривает с твоим мужем? Разве он не говорил, что нужно уничтожить биев и волостных?
– Вы где это слышали, кайнага?
– Как где?.. Да, да, слышал… Но чем именно теперь занимается ваш учитель, вам лучше знать, ведь он живет в вашем доме. Скажи мне, как он смущает народ? Что он говорит им? Что нужно отобрать землю и скот у баев и присвоить себе, так, что ли? Ведь это он разные бумажки распространяет по аулу?
– Кто вам это сказал?
– Сказали те, кто счел нужным сказать. Как звать учителя: Абекеш или Адыгали?
– Мужчины зовут его Абеке.
– Это и я знаю, что Абеке… А как его настоящее имя?
Женщина задумалась. Она точно не знала, но предполагала, что учитель – это человек, который жертвует своей жизнью ради благородного служения народу. Она слышала, как об этом говорил муж, видела своими глазами, с каким почтением относятся к учителю люди. «Наверное, и у него в каком-нибудь далеком ауле осталась такая, как я, жена, такой же сынишка, как мой Жаппар. Может быть, и старики еще живы – отец и мать…» – жалостливо подумала Бигайша.
– Не знаю, кайнага, – вдруг твердо ответила женщина, приподняв голову. – Вы сами спросите обо всем у своего двоюродного брата. И с учителем сами разговаривайте. Я не могу порочить хорошего человека. – Бигайша подошла к двери и, приоткрыв ее, крикнула: – Жапаш, позови-ка отца, скажи ему, что у нас сидит кайнага и что мама зовет его пить чай!..
Жол смолк. Он понял: ни угрозами, ни елейными словами – ничем нельзя заставить эту женщину рассказать правду. Он стал обдумывать, о чем будет говорить с Байесом. С учителем старшина не хотел встречаться, но, очевидно, тоже придется… Он заранее почувствовал неловкость, словно кто кольнул его иголкой в спину.

3
Добрую половину этого большого аула, расположенного в устье реки Анхаты, составлял подрод Танабай. Танабайцев было очень много, и все они, за исключением двух хаджи и старшины Жола, жили бедно, занимались только рыболовством.
Другие, богатые подроды, у которых в степи гуляли бесчисленные отары овец, табуны лошадей и гурты разного скота, пренебрежительно называли бедняков-рыбаков «черноногими танабайцами». Хажимукан и был одним из представителей этой «черноногой» рыбацкой голи. Землянка его стояла на берегу реки. Он сидел на завалинке в окружении друзей-рыбаков, когда неожиданно к нему подошли Абдрахман и Байес. Они присели рядом, завязалась беседа. Абдрахман незаметно перевел разговор на политическую тему и стал рассказывать о Совдепах. Его перебил Хажимукан. Он начал говорить взволнованно и горячо:
– Я все понял, Абеке! Я знаю, кто вы есть, понимаю вас всем сердцем. Да и от Байеса мы слышали о вас очень многое. Овец через переправу ведет вожак… И нам нужен крепкий духом человек, который повел бы нас!.. Ведь мы ничего сами не можем сделать. Нам даже запретили ловить рыбу в нашем же собственном озере. Вот и сидим, ждем, когда можно будет на реку выйти. Но ведь река перегорожена проволочной сетью, и глупо верить в то, что в наши водоемы попадет крупная рыба. А к Шалкару нас даже не подпускают. Им владеет тот самый Макар, о котором ты, Абеке, говорил в прошлый раз. Он-то и поставил на реке железную сеть-запруду!..
Большинство сидящих опустили головы, кое-кто вопросительно поглядывал на Абдрахмана, словно искал у него защиты.
– Я уверен, – начал Абдрахман, – если мы все вместе, все бедняки, станем бороться против несправедливости, против кучки богачей, которые захватили себе и землю и воду, мы в один миг сломим их, как этот прутик, и выбросим в канаву.
Кто-то недоверчиво покачал головой:
– Не осилить нам их.
Другой добавил:
– Если нас не поддержат власти, нечего и пробовать тягаться с Макаром…
– Да, да, конечно, нечего…
– Тихо, – остановил их Хажимукан. – Говорите по одному. Пусть кто-нибудь один расскажет учителю о нашем горе. Байеке, давай ты. У тебя это хорошо выходит.
– Говори, Байеке…
Байес действительно умел хорошо говорить, а главное, он, пожалуй, больше самих рыбаков знал об их бедах и несчастьях.
– Наше озеро, Абеке, – начал он, – можно сказать, настоящий клад. Рыбы в нем очень много. Ведь почти весь аул питается рыбой. Ее можно и продавать, выручать, как говорится, за нее деньги на сахар, на чай и одежду. Прямо скажем, нет такого человека у нас, кто бы не рыбачил, особенно из бедняков, у которых всего и есть что корова, да и та – одни мослы. Но богатством Шалкара, этим самым кладом, о котором я говорю, завладели баи, словно получили они озеро в наследство от своих предков. А что они сделали перед шестнадцатым годом?.. Как раз перед тем, как джигитов стали брать на тыловые работы, они перегородили устье реки проволочной сетью, чтобы рыба не выходила. Ведь в Анхате рыба почти вывелась… Вот о чем хотели сказать вам рыбаки.
– Ты говоришь, Байеке, до набора джигитов на тыловые работы?.. А ведь устье перегородили в тот самый год, как раз во время набора, – поправил продавца Хажимукан, продолжая чинить сеть.
– Может быть, в год набора и есть… Ну да, джигиты еще хотели разорвать сеть, но у них ничего не вышло. А сеть, Абеке, до сих пор стоит, и даже, говорят, не ржавеет, проклятая.
– Не понимаю, как можно перекрыть реку? – удивился Абдрахман.
– Нарочно сделали, чтобы рыба из озера не выходила в реку. На обоих берегах вбили по чугунному столбу и протянули между ними мелкоклетчатую проволочную сеть… Видите, вон столбы торчат…
Абдрахман быстро перевел взгляд с облепленной рыбьей чешуей холщовой рубахи Хажимукана на Байеса и посмотрел в направлении его указательного пальца. Там, в самом узком месте, где река вливалась в озеро, виднелся полосатый столб, величиной с паромную стойку. Он напоминал железнодорожный шлагбаум, только без верхней перекладины. Хотя до реки было более полуверсты, Абдрахман хорошо видел этот столб.
– С этой стороны один, – продолжал Байес. – И с той такой же стоит, а между ними сеть. Видите второй?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107