– Кажется, главный их!
– Главный? Да как он смеет? Кто он такой, интересно мне знать, что без спросу может на чужих лошадях разъезжать? Я ему сейчас покажу, я проучу его сейчас!.. – Баки отпустил повод, и рыжий жеребец моментально вырвался вперед.
Приставив ладонь к глазам, Баки стал напряженно всматриваться в скакавших на полверсты впереди жандармов. Клубившаяся из-под копыт пыль мешала разглядеть масти мчавшихся коней. И все же Баки увидел серого – на нем ехал офицер. Он скакал чуть впереди отряда, плавно отмеривая сажени, словно летел над степью, едва касаясь копытами земли. Баки задрожал от злости. Словно кто прошептал над ухом Баки: «Вперед! Смелей!» Он взмахнул плеткой и крикнул:
– Кто со мной?.. Тояш, дай-ка мне твою дубинку, а ты возьми мой курук. – Баки на скаку взял у Тояша большую палку из вяза и передал ему свой курук. – Сейчас посмотришь: я сшибу этого главного, как сову с ветки… Кто со мной? Догоним!
Баки гикнул, хлестнул рыжего по спине, жеребец рванулся вперед и сразу же оставил далеко позади себя измученных работой жунусовских лошадей.
– Постой, постой, Асан! Тояш, вернитесь назад! Да вы что, с ума посходили, что ли? Сарбазы перестреляют вас, как уток! – всполошился Кубайра.
Но ни Асан, ни Тояш не обратили внимания на Кубайру; охваченные общим возбуждением, они устремились вслед за Баки. От второй группы джигитов, гнавшихся за жандармами, тоже отделились несколько всадников; крича и махая плетками, они старались присоединиться к группе Баки. По всей долине от озера Бошекен до самой Анхаты с гиком и шумом мчались джигиты, бежали пешие. Над степью клубилась пыль, земля, казалось, дрожала под ударами копыт.
Кубайра, благоразумно придерживая свою гнедую кобылу, отстал от джигитов и продолжал кричать, намереваясь заставить их прекратить погоню. Убедившись, что его никто не слушает, он смолк и стал наблюдать за Баки, который уже догонял Аблаева. Подскакав почти вплотную к офицеру, Баки взмахнул дубинкой, но Аблаев вовремя пригнулся и спасся от удара. Рыжий жеребец, разгоряченный скачкой, обогнал серого и, закусив удила, понес Баки в степь. Воспользовавшись этим, Аблаев свернул вправо и выехал на широкий наезженный тракт. Серый пошел еще быстрее. Пока Баки разворачивал своего рыжего жеребца и выводил его на дорогу, Аблаев снова успел вырваться далеко вперед. Баки обогнал мчавшихся в облаке пыли жандармов и, весь слившись с конем, как вихрь понесся по грунтовой дороге. Расстояние между серым и рыжим конями заметно сокращалось. Особенно красиво скакал рыжий с лысиной жеребец – пластался над дорогой, вытянув шею, далеко вперед выбрасывая передние ноги. Казалось, он гнался за серым, как за своей жертвой, готовый схватить зубами круп и разорвать на клочки. Кубайре почудилось, что он явно слышит гневный храп, рыжего жеребца. «Нет, не успеет серый уйти за холм, – подумал Кубайра. – Рыжий нагонит его. Эх, красавчик! Вот это конь так конь!..» Кубайра смотрел на скачущих так пристально, что у него заслезились глаза. Пока он вытирал рукавом слезы, Баки настолько приблизился к офицеру, что можно было свободно набросить аркан на шею серому. Баки уже поднял над головой дубинку, чтобы ударить Аблаева, но офицер, отпустив поводья, повернулся всем корпусом к Баки и вскинул винтовку. Пока Кубайра успел сообразить, что происходит, над степью грянул выстрел. Рыжий жеребец со всего маха рухнул на землю… Когда рассеялась пыль, Кубайра увидел, что офицер, пригнувшись к луке седла, уже огибал холм, а на дороге недвижно лежал рыжий жеребец, придавив собою старика Баки…

4
Придержав разгоряченного коня, Аблаев подождал скакавших вразброд жандармов и во главе своего небольшого отряда снова помчался в направлении Джамбейты.
К недвижно лежавшему посредине дороги Баки первым подскакал Нурым. Почти тут же подъехали Асан и Сулеймен. Спешившись, они кинулись к старику – Баки лежал с закрытыми глазами, дышал часто и хрипло, был без сознания. Друзья перенесли его на обочину дороги и положили на мягкую траву. Нурым склонился над стариком, расстегнул ему ворот рубахи и стал осматривать – раны нигде не было видно, пуля не задела старого Баки. Пока подъехали остальные джигиты, Нурым, Асан и Сулеймен стояли молча со склоненными головами возле распластавшегося тела Баки. Из-за холма еще слышалась гулкая дробь копыт – это удирали жандармы.
Джигиты, подъехав, полукольцом окружили Баки. Кубайра, прислонившись ухом к груди старика, прислушивался к биению сердца.
– Чего же вы смотрите, джигиты! Его надо поскорее убрать с солнцепека. Нурым, поезжай к какой-нибудь ближней зимовке и привези кусок плетня, чтобы на нем можно было увезти Баки. Да тут вон недалеко зимовка Халена, – наверное, там есть плетень. Скачи туда быстрее, – сказал Кубайра и, пододвинув старика поближе к кустам чия, стал сооружать над его головой небольшую тень из веток.
– Пуля не задела его… Только боюсь, как бы у него не надорвалось что-нибудь внутри, – вслух высказал предположение Асан.
Кубайра с минуту сидел молча, разглядывая побледневшее лицо Баки, ощупал его голову и медленно проговорил:
– Наверное, у него повреждены мозги…
Нурым уехал к зимовке Халена. Сулеймен подошел к рыжему жеребцу, безжизненно лежавшему в дорожной пыли, и стал осматривать его. Изо рта и носа жеребца натекло много крови, она не успела вся впитаться в землю и превратилась в большой черный сгусток. Передние ноги были поджаты под грудь, а задние – судорожно вытянуты. Казалось, что даже лежа жеребец продолжал скакать, намереваясь во что бы то ни стало догнать серого.
Сулеймен покачал головой:
– Какой был конь!.. Пуля угодила прямо в висок – наповал уложила!..
Старика Баки привезли на плетне в аул хаджи Жунуса и положили в юрте Бекея. За все это время он ни разу не очнулся. Жунус сам сел у изголовья Баки; он ни с кем не разговаривал, никого не замечал, даже плачущей Макке не сказал ничего утешительного.
– Знаю, дорогая, что наступили трудные, горькие для нас дни. Иди домой и смотри за хозяйством, за детьми…
Арест Халена удручающе подействовал на жителей аула. Особенно скорбел по учителю хаджи Жунус, так как Хален был его лучшим другом и советчиком. Родственники хаджи и домашние понимали печаль старика и старались не досаждать ему вопросами.
Перед закатом солнца Жунус послал Нурыма и Сулеймена звать к вечерней трапезе стариков и джигитов из ближних кочевий. Для гостей уже были освежеваны два барана, и мясо варилось в котле, разжигая аппетиты аульчан. Как дрофы, пасущиеся на ветру, выстроились возле юрты дымящиеся самовары. К аулу Жунуса с разных сторон стали подъезжать и подходить люди. Между небольшой юртой Бекея и белой юртой хаджи расстелили разноузорчатые кошмы и ковры. Когда последний луч солнца скрылся в степи, народу собралось так много, что на пестрых коврах и кошмах уже не было места, джигиты рассаживались прямо на траве. Прибыли почти все жители восьми аулов, кочевавших в междуречном джайляу. В ожидании начала трапезы собравшиеся оживленно переговаривались между собой. Говорили о несправедливом аресте учителя и несчастье, которое постигло старого Баки. Некоторые предполагали, что старик не выдержит и умрет.
– Зачем нас собрал сюда хаджи? Сказать что-нибудь хочет?
– Какой хаджи?
– А ты разве не знаешь какой? Кто всегда заступается за народ? Только хаджи Жунус!..
– И в тот год, когда наших джигитов хотели забрать на тыловые работы, хаджи Жунус выступал против волостного? Это было в месяце саратан…
– Ну да, в месяце саратан и есть, как раз в начале поста!..
– Что же хаджи хочет сказать нам?
– Смотрите, Жол едет! Уж не старшина ли хочет сообщить нам что-нибудь новенькое? Может, для этого и собрал нас хаджи?
– Нет, хаджи Жунус никогда бы не стал собирать нас из-за старшины.
– О чем вы толкуете? Жола послала сюда Бахитли, сам он ни в жизнь не приехал бы!
– Говорят, что Хакима чуть не арестовали? Это правда?
– Правда… Спасла его молоденькая сношка вдовы Кумис.
– Проворна сношка у Кумис, ловкая, не хуже любого джигита!..
Многие из прибывших были хорошо знакомы хаджи, почти каждый вечер он встречался с ними на полуночной молитве, теперь он только коротко поздоровался с ними и сел на почетное место, поджав под себя ноги. Люди притихли, ожидая, что скажет хаджи. Жунус расстегнул воротник белой рубахи, словно он сдавливал ему горло, неторопливо погладил бороду и начал:
– Когда мне было восемь лет, я видел батыров, которые, взяв в руки оружие, дрались с ханскими приспешниками, защищая народ от бесправия и гнета; я видел землю, ставшую бурой от пролитой на ней крови батыров – наших отважных отцов. Это было пятьдесят лет назад… Кто из вас не помнил, как совсем недавно джигиты наших аулов, сев на коней, гнали сына Бекебаса до самого Теке, гнали с позором, как презренного голодного волка? Народ долго терпел издевательства, а когда становилось невмоготу, седлал боевых коней и расправлялся с насильниками. Много было обид и несправедливости, но такой, которую мы сегодня видели своими глазами, не знала еще степь. Вы только посмотрите, что творится вокруг. Каждый день приезжают к нам разные сарбазы, каждый день они творят бесчинства – избивают людей, забирают скот, насильно записывают наших джигитов на службу. Они заполнили всю степь, плачут от них старики, льют слезы вдовы и сироты. Чем провинился перед ними учитель Хален? Как жадные волки на ягненка, набросились они на учителя, арестовали и увезли в тюрьму. Они стреляли в безоружного человека. Вот он, лежит полуживой в юрте!.. Кто может поручиться, что такая же участь не постигнет завтра и нас, стариков? Мы отживаем свой век, нам нужно спокойствие, а эти проклятые ханские сарбазы ворвутся завтра в аул, похватают нас за бороды и начнут трясти, как старую козлиную шкуру!.. Кто может быть уверен, что завтра наши жены не станут вдовами, а дети – сиротами? Так дальше нельзя терпеть. Мы даже не можем молчать, нас всех нанижут на одну хворостинку, как рыб, и отвезут в Джамбейтинскую тюрьму. Будем склонять головы перед ханским правительством или нет? Что вы на это ответите, сородичи? Прежде чем приступить к молитве, я хотел бы услышать ваше мнение.
– Верно вы сказали, хаджеке, довольно преклонять головы перед ханским правительством!.. – решительно сказал борец Шойдолла, расправляя широкие плечи и вдыхая воздух полной грудью, словно готовясь к встрече с противником.
Больше никто не произнес ни звука. Люди сидели молча, смотря себе под ноги, будто разглядывали затейливые ковровые узоры. Кое-кто недоуменно пожимал плечами, поглядывая то на соседа, то на хаджи Жунуса, в задних рядах зашевелились, передавая из рук в руки шахшу с насыбаем.
Прошло несколько минут, а люди все еще сидели молча, неподвижно, как на торжественном намазе. Первым заговорил Кубайра. Он повернулся к Жолу и зло спросил:
– Говорят, это ты подал донос волостному на учителя? Ты писал, что к Халену приезжал большебек и собирал в нашем ауле сход? Ну-ка отвечай перед народом, так это или не так?
Лицо Жола мигом побледнело.
– Клевета!.. Бабские наговоры!..
К старшине подошел Асан.
– Мы знаем, какая это клевета, знаем, кто писал донос и даже в чьем доме! Признавайся, вероотступник, а не то!.. – гневно крикнул он.
Маленькие голубоватые глаза Асана сузились. Он стоял в двух шагах от Жола, готовый в любую секунду накинуться на него и размозжить ему голову. Он быстро нагнулся, сорвал с груди Жола большой медный старшинский значок и бросил его в сторону.
– Иди пиши теперь донос на меня, куда тебе вздумается!..
Жол качнулся было назад, защищая голову от удара (он думал, что Асан ударит его), но сильный рывок вперед заставил его выпрямиться. Взглянув на свой порванный бешмет, старшина догадался, что Асан оторвал старшинский значок. Перепуганный насмерть, старшина начал трусливо отползать в сторону. Он видел вокруг себя гневные лица, сверкающие ненавистью глаза и замирал от страха. «Сейчас накинутся и убьют, убьют…» Он проворно вскочил и отбежал несколько шагов назад, но, видя, что никто не погнался за ним, остановился и немного осмелел.
– Не я вероотступник, а вы… Вы еще ответите за это, – пробормотал он и собрался уходить.
– На, возьми эту свою штучку. Тяжелая какая, проклятая… – сказал Ареш, протянув Жолу его старшинский значок. – Но смотри, ни шагу из дома! Никто не станет охранять твой скот – ни волостной, ни уездный!.. Прокараулишь!.. Ты же ведь знаешь законы баркинцев: щука мигом глотает пескаря!..
Как наблудивший кот, что старается незаметно выскользнуть из дому, чтобы не влетело ему от хозяина, старшина Жол на цыпочках подошел к своей лошади, отвел ее в сторону, сел и, удрученный и униженный, поехал к своему становищу.
Когда снова все смолкли, хаджи Жунус поднялся и заговорил:
– Если кто-нибудь попадется мне из джамбейтинских правителей – хоть уездный, хоть сам волостной, – я посажу их в сарай и буду держать до тех пор, пока не освободят Халена. Поддержите ли меня вы, потомки Кары?
– Поддержим!
– Поддержим!
– Мы всегда с вами, хаджи!
– Хаджеке, я хочу сказать несколько слов, – выступил вперед Асан. – С голыми руками нам не устоять против во-вооруженных сарбазов. Нельзя спешить, нас могут перебить, и все. Сегодня ночью я, Хаким и Сулеймен поедем к рыбакам в аул Сагу. Они присоединятся к нам. Позовем людей также и из горных аулов. Там у многих джигитов есть оружие. Вот когда соберемся все вместе, можно будет выступать и на Джамбейту!..
Жунус молчал.
Давно наблюдавшие за сходом из юрты Алибек и Адильбек переглянулись.
– Что-то коке молчит, – проговорил Алибек.
– Раз коке молчит, значит, одобряет, разве ты не знаешь этого? – укоризненно сказал Адильбек.
…В ту же ночь Асан, Хаким и Сулеймен приехали в аул Сагу, а на рассвете, после беседы с рыбаками, Асан и Сулеймен отправились в горные аулы, а Хаким с Хажимуканом и Байесом поехали в Кара-Обу разыскивать Абдрахмана, который еще раньше обещал им помочь достать оружие.
Не только аул хаджи Жунуса переживал тревожные дни – люди волновались по всей степи, собирали сходы, вооружались, готовясь встать против ненавистного ханского правительства, которое обложило население непосильными налогами и требовало немедленной их уплаты, которое забирало скот, угоняло на службу молодых джигитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107