с этого берега – Белан, с другого – Айтиев. Комиссар Андреев, приехавший накануне из Ташлы, привез точные сведения о численности казаков. Остановить судорожную атаку отчаявшихся казаков было не единственной целью Андреева. Комиссар решил не пускать полки Войскового правительства на левую, густо населенную сторону Яика, а гнать их по безлюдной степи, где нет ни пищи, ни корма, ни пристанища.
Дерзкие сыны степей, издревле умевшие бурей налетать на врага, сейчас бешеными, неожиданными атаками изматывали казачьи отряды. Для того чтобы дедовским испытанным примером угнать вражеских коней, Абдрахман отобрал самых надежных и смелых джигитов во главе с Мамбетом.
– Делай, что хочешь, но постарайся угнать коней казачьей сотни в Аккале. А я потом обрушу своих джигитов на пеших вояк, – говорил он вчера.
К полудню группа смельчаков остановилась недалеко от Аккалы, издали наблюдая за казаками. Ергали, брата жены Айтиева, Мамбет отправил в город на разведку. Остальные спустились к обрыву и, хоронясь точно волки рядом с отарой овец, незаметно подкрались к броду Жаман-Откел, о котором еще днем говорил Ергали.

Вскоре вернулся Ергали и повел джигитов к городку.
– Сейчас пастух должен подать сигнал, – сказал он, глядя на землянку, покрытую дерном.
Землянка стояла на отшибе у самой реки. Даже издали было видно, что она необитаема, рядом не было сена, вместо окон мрачно зияли дыры.
– Как только казаки погонят коней на водопой, из землянки мигнет «чертова свеча», и мы сразу кинемся вперед, – сказал Ергали.
– А почему бы не сразу побежать? Там бы и залегли… – сказал было Жапалак, но Ергали оборвал его:
– Казаки не дураки. Они к вечеру могут обшарить окрестности города. А если мигнет «чертова свеча», значит, опасности нет, коней погнали к водопою.
Услышав о водопое, Аманкул не смог смолчать, ему непременно захотелось высказать свою осведомленность.
– А где здесь, интересно, водопой? – спросил он. – Пока мы ждем в одном месте, казаки погонят своих кляч в другое. Ты подумал об этом, аксакал?
– Возле этой землянки самый близкий к городу водопой. Остальные очень далеко. А казаки не дураки гонять коней понапрасну.
– Не дураки, не дураки… А мне, аксакал, нужно, чтоб они были дураками. Чего ты без конца похваливаешь их, будто собираешься с ними свататься?
– Пустомеля, любишь языком трепать. Лучше бы подумал, как твое чучело плясать будет.
– Это не болтовня, аксакал. Я мечтаю, чтоб казак был не умный, а глупый.
Мамбет слез с коня, подтянул подпругу и низко нахлобучил шапку. Посмотрев в сторону городка, он прислушался и сказал:
– Казак, конечно, не дурак, что и говорить… Но нам надо прежде всего думать о том, что трус дело не сделает, труса мигом раскусит враг. Слушай, табунщик! Вместе с Жапалаком ты будешь пугать коней, остальные погонят их к броду. А мы с Ергали займемся отправкой строптивых казаков на тот свет. Готовьтесь! – приказал Мамбет.

Джигиты подобрали полы чекменей и шинелей, натянули поводья. Аманкул вывернул тулуп и надел его, намотал на шапку длинную белую чалму и привязал к чучелу аркан. Потом вывернул второй тулуп, напялил его на Жапалака и начал пробовать голос. Сильно втянув живот, Аманкул завыл глухим, стонущим воем, каким обычно сытый волк зовет на заре волчицу.
А «чертова свеча» все еще не мигала. Джигиты Мамбета все чаще поглядывали на зияющие окна. Время шло, но возле землянки никого не было, не мигал и долгожданный свет.
– Как бы не случилось что-нибудь… – прошептал, волнуясь, Ергали.
Наконец Мамбет подскочил к краю обрыва, вгляделся и негромко приказал:
– За мной, джигиты! – и поскакал по склону в сторону городка, все быстрей и решительней, без опаски, словно ехал к себе домой.
За ним бросились остальные. Мамбет вылетел на самый обрыв и застыл, натянув поводья. Потом быстро огляделся вокруг и указал рукой куда-то в сторону:
– Жми, табунщик!
Аманкул и Жапалак взобрались на крутояр и увидели косяк коней, спускающийся к обрыву. Впереди косяка ехали трое верховых, позади маячили двое. Жапалак оглушительно свистнул и помчался галопом в сторону пустыря, куда указал Мамбет; за ним поскакал Аманкул. Он почти вплотную приблизился к косяку и громко и противно заблеял по-козлиному. Потом вихрем подлетел к косяку и резко затарабанил по трескучему даулпазу. Над сумеречной степью будто пронеслись джинны. Безмятежных казаков, отъехавших от города на версту, обуял страх. Оглушительный свист, мерзкое блеяние, сухой треск даулпаза, дикий топот лошадиных копыт – все было так неожиданно, что казаки растерялись, а кони, панически заржав, метнулись в сторону. Аманкул между тем мчался прямо на остолбеневших казаков.
– Спаси, Христос! – невольно вскричал один из казаков, когда, бесовски прыгая, промчалось мимо него мохнатое чудовище.
Конь под казаком шарахнулся в сторону, снова в темноте промелькнул белый всадник, и тут же рядом что-то затрещало, захлопало, взвизгнуло.
В одно мгновение смешались кони и сплошной стеной помчались в сторону. Вдруг рядом с белым сатаной откуда-то вынырнул еще и черный дьявол. Он заревел по-бычьи, вздыбился и поскакал рядом. В белом тулупе и белой чалме – Аманкул, во всем черном, мохнатом – Жапалак.
Невозможно было остановить напуганных коней. В гущу косяка нырнули теперь Мамбет и Ергали. Мамбет быстро догнал одного казака и ловким ударом вышиб его из седла; на шею другого джигиты накинули петлю. Один казак успел удрать, ускользнул незаметно. Когда шестьдесят казачьих коней были возле самого брода Жаман-Откел, со стороны города раздались беспорядочные выстрелы.
Рано утром в Аккалу ворвались джигиты Айтиева, но в городке, где только вчера стояла казачья сотня, не было ни единого верхового.
– Казаков не выдашь – спалю хату! – грозно закричал Мамбет на остробородого худого мужика, хозяина одной из хат на окраине города.
– Вси утекли. Нима никого, – еле пролепетал мужик. И, склонив голову, перекрестился.
Действительно, город был пуст. Ночью белые спешно покинули город. Многие бежали пешком. Отряд Айтиева слился с батальоном Белана и направился в погоню за белоказаками.
Они спешили на помощь Красной Армии, которая с севера, запада и востока окружила и обстреливала из пушек Уральск – оплот и надежду казачьих атаманов.
Глава пятая

1
Ночью бушевал свирепый ветер…
Нередко человек всецело находится в плену прихотливой погоды. Затяжные ливни омрачают душу; от неистовых молний и грохота грома все живое съеживается, сердце замирает, и губы сами собой шепчут молитву; в безумной оргии торжествуют вокруг темные силы природы, а в глазах людей – ужас.
Когда в сумерках Нурым вышел на улицу, ему почудилось, что земля качалась, а небо дрожало: пронизывающий ветер яростно тряс плетень и в клочья рвал скирду сена возле дома. Ветер стремился ворваться в дом, выл, свистел и рыкал в трубе, словно шаманящий баксы. Черная холодная ночь, мрачная степь, сиротливо затихший аул – все это вселяло безысходную тоску. Подавленный смутным дурным предчувствием, Нурым прошел по двору и сел в затишье. Ветер вдруг ослаб, будто круто остановился на всем скаку, и стало чуть теплей. Потом послышались чьи-то жуткие вздохи, словно сопело чудовище. Нурым прислушался, взглянул на коней, стоявших за забором подле скирды. Было слышно, как кони безмятежно жевали сено; больше ни звука, ни шороха.
Снова налетел шквальный ветер, и завыло, загудело еще сильней. Затрещали стены сарая, отчаянно засвистел камыш; казалось, дикий ветер вот-вот поднимет гурт овец и погонит его по степи, как перекати-поле.
«Ойпырмай, что за жуткая ночь!»
– Плохая погода, – сказал он угрюмо, входя в дом. У Нурыма невольно хмурились брови, по спине бегали мурашки, все тело ломило. Сердце билось неспокойно: то замирало, то начинало прыгать.
– Что, певец, съежился?! Черти тебя корежат? – спросил Орак.
– Погода противная, – задумчиво повторил Нурым. – Будто весь мир грозится кому-то.
Джигиты устроились здесь как в родном доме: ели жирную баранину, пили горячую пахучую сорпу. Дружинники отяжелели, не слышно и шуток, потягивались, позевывали, сладко дремали в тепле на мягких подстилках.
– Нурым, ты бы спел, приподнял настроение. Видишь, джигитов с вечера сон одолел, – сказал Орак.
Он хотел рассеять мрачное настроение. Нурыму вспомнились стихи Махамбета:
Приторочив кольчугу к седлу,
Далекого друга с собой веду.
День и ночь при оружье на коне
Ради жизни безутешных вдов,
Ради счастья Нарына детей…
Но петь ему не хотелось.
– В той комнате уже уснули женщины и ребенок, – отказался Нурым.
Орак не стал упрашивать. «Пусть лучше поспят джигиты», – решил он. Все успокоились после долгих волнений. Казалось, у всех была одна дума: «Раньше чем через неделю офицеры из Уила не придут. К этому времени вернется и Мамбет».
В прихожей комнате возле печки царила беззаботность. Маленькая Зауреш за вчерашний день привыкла к Мукараме и не отходила от нее ни на шаг.
– Хватит тебе, Зауреш, тетя уже устала. Ложись спать, – уговаривала мать девочку, но Зауреш не унималась.
– Еще, еще!.. – говорила она, радостно наблюдая за пальцами Мукарамы.
– Идет коза рогатая… Идет!!
Тонкие пальцы Мукарамы проворно побежали по одеялу все ближе и ближе к шейке девочки. Зауреш звонко рассмеялась и нырнула под одеяло.
– Еще!.. Еще!..
– Ну, хватит, Зауреш! – беспокоилась мать. – Вот непослушная…
– Идет коза рогатая…
– Хи-хи-хи…
– Перестань, Зауреш!
Но девочка покачала головкой, как бы говоря, что не перестанет.
– Разве сейчас Зауреш послушает маму? Ей с тетей хочется играть. А сколько тебе лет?
Девочка подняла правую руку, растопырила пальчики, потом согнула два пальчика левой рукой и сказала: «Во!»
– Три годика, значит? Ах ты умница моя!
Девочка согласно кивнула головкой.
– Ты умница, Зауреш. Ты доктором станешь, да?
Девочка опять закивала.
– Будешь большим доктором, таким, который больных режет, да?
Айша ужаснулась:
– Астафыралла! Больных режет, говорите?!
Мукарама начала объяснять:
– Болезни, Айша, бывают разные. Одни вылечивают лекарством, другие просто так, руками, например вывихи. Их надо только вправлять. А бывают болезни, когда нужно разрезать живот, удалить болячку и снова зашить. Это и делает врач. Хирург называется.
– И не боится резать?! – удивилась молодая женщина.
Мукарама снова объяснила:
– Надо учиться.
– Я думала, что вы толмач, а оказывается – локтор.
– Нет, я не доктор, – поправила ее Мукарама. – Чтобы стать доктором, надо много учиться. А я только помогаю, делаю то, что доктор мне прикажет: перевязываю раны, даю лекарства…
– А почему вы не учились много? – спросила Айша.
– Да вот война помешала. Кончится война – поеду в Петербург или Саратов и буду учиться…
Айша сегодня уже не чуждалась Мукарамы. Покачивал ребенка, она с нетерпением ждала, когда заговорит гостья. Девочка засыпала, а женщина думала про себя: «Молодая… Наверное, еще не замужем…»
– Хоть и неудобно, но я хотела спросить… – начала Айша и смутилась.
– Спрашивайте. Почему неудобно?
– Вы моложе меня, наверное?
– А вам сколько лет?
– В этом году будет двадцать один. А у вас нет мужа? – спросила Айша и снова покраснела, потупилась.
Быть неискренней перед этой доброй женщиной Мукарама посчитала неудобным, наоборот, ей подумалось, что с этой казашкой она может поделиться самым сокровенным. «И зачем я должна скрывать, что люблю такого умного, несравненного человека, как Хаким? Разве не из-за него я отправилась в этот опасный путь вместе с солдатами?»
– Есть, – сказала Мукарама и отвернулась к окну.
В маленькое, тусклое, как глаза старца, окошечко не было видно, что творилось в мрачной осенней степи. Девушка представила милые черты своего возлюбленного, который снился ей каждую ночь. Ей виделось, что по берегу далекого Яика неслась конница. Впереди скакал смуглый всадник, красивее всех остальных джигитов. У всех гордая посадка, в руках у них сверкают сабли, а кони под ними мчатся, споря с ветром. Впереди в белой шубе – командир, под ним – белый горячий конь. Вот командир привстал на стременах и оглядел в бинокль окрестности. За ним, чуть позади, небольшой группкой скачут адъютанты. Командир на белом коне взмахнул саблей, и в одно мгновение все вокруг превратилось в сплошной свист, гул и топот.
– Ветер сердится что-то… – сказала Айша, вызывая Мукараму на разговор. – Он, наверное, ученый джигит? Тоже локтор?
Мукарама очнулась.
– Нет, он не доктор. Может быть, когда-нибудь станет доктором. Он мечтает в Москву поехать учиться. Мы оба учиться будем. Вы знаете, какой он джигит?
Айша засмеялась, покачала головой.
– Он казах. Мы в одном городе учились, вместе гуляли. Только в этом году расстались… Проклятые белые разлучили нас. С нами здесь его старший брат, певец. Мы все едем к Хакиму и его товарищам. У них там своя армия, настоящая! Большая-пребольшая армия! Из самой Москвы идет! Скоро встретимся. Мы им навстречу идем…
– Соскучилась, видать, по мужу. А детей нет у вас?
Мукарама покраснела.
– Нет, я ведь еще молодая. Он тоже. Ему только восемнадцать лет. Мы еще не поженились… Мы только решили. Я моложе вас на четыре года.
Женщина, заметив смущение девушки, посерьезнела и спросила о том, что ее давно волновало:
– Мы слышали, что у большевиков аскеры. Они расстреливают людей, угоняют скот. Ваш сосватанный джигит, значит, среди них?
– Нет, Айша, не сосватанный. Мы друг друга полюбили и решили до самой смерти быть вместе.
– А разве несосватанной можно выходить замуж? – поразилась Айша.
– Кого полюбишь, за того и надо замуж выходить.
– Как это у образованных все просто получается, – заключила Айша, не то с осуждением, не то с жалостью.
Потом Мукарама стала рассказывать о товарищах Хакима, о дружинниках, о цели похода. Она старалась, как могла, развеять страх Айши.
– А насчет того, что красные аскеры расстреливают – это неправда, Айша! Эти джигиты – казахи, татары, башкиры, русские – так же, как и мы, мечтают о свободе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107