– Нет, – ответил я.
– Может, тебе лучше пойти домой. У тебя бледный вид.
– Это из-за носа.
– М-да… нос выглядит неважно.
– Что есть, то есть.
– Наверное, тебе все-таки лучше пойти домой.
– Пожалуй, пойду.
Элиот похлопал меня по спине. Снова друзья.

* * *

Итак, я отправился восвояси.
«Почему он позвонил тебе домой, Чарлз?»
Чтобы доказать, что он на это способен, Диана.
Я взял деньги, проходящие по статье «Мелкие расходы», и купил билет на поезд – на место преступления, где я пожелал чужую жену, то есть покусился на чужую жизнь. Однажды вечером, когда мне было восемь лет и меня совершенно достали непрекращающиеся язвительные замечания родителей, я засунул в рюкзак шлем для игры в американский футбол и смену белья и объявил, что убегаю из дома. И смылся – миновал один квартал, другой… Этого хватило на то, чтобы понять: за мной никто не погонится. Я остановился среди кружащихся осенних листьев, повернулся и поплелся обратно. Через тридцать пять лет я снова вырвался из дома. И опять возвращался, но на сей раз опрометью.
Я сидел в вагоне, когда зазвонил сотовый. Секунду я опасался: вдруг окажется деловой партнер из отеля «Фэрфакс»? Но этого не могло быть – он не знал номера моего мобильного. Зато его знал другой человек.
– Привет, – сказала Лусинда.
Голос звучал иначе, нежели утром. К ней вернулись эмоции. Но не те, к которым я привык. Страх. Сначала полная бесстрастность, а теперь страх. И все на протяжении одного дня.
– Он позвонил мне домой, – сообщил я.
– Добро пожаловать в гребаный клуб.
– Что?
– Сюда он тоже звонил, – прошептала она, словно не хотела, чтобы ее услышали. Наверное, муж был дома.
Я очень надеялся, что мне домой звонил не насильник, а какой-нибудь добрый самаритянин: нашел мой распотрошенный бумажник в вестибюле гостиницы и решил передать владельцу.
Теперь надежда рухнула.
– Ты с ним говорила?
– Да.
– Что он хочет? – Вот вопрос на миллион долларов: прежде чем действовать, надо знать, чего от тебя хотят.
– Я не поняла.
– Но он что-то сказал?
– Спросил, как я его нашла.
– Как ты его нашла? Не понимаю…
– Получила ли я удовольствие. Вот что он хотел знать. Он желал подтверждения. Разве не об этом спрашивают мужчины после того, как… – Лусинда не закончила фразы. Даже притворная бравада имеет свои пределы.
– Прости, Лусинда.
Снова извинения. У меня было такое чувство, что мне придется просить у нее прощение каждый день всю оставшуюся жизнь. А потом просить прощение на том свете. И все равно будет недостаточно. Но были и другие люди, перед которыми я обязан был извиниться.
– Мне кажется, он хотел узнать… – начала она.
А я вдруг понял, что говорю чересчур громко. На меня начали обращать внимание немногочисленные пассажиры: женщина со множеством пакетов из «Блумингдейла» «Блумингдейл» – один из крупнейших универсальных магазинов в Нью-Йорке. Основан в 1872 г. Дж. и Л. Блумингдейлами.

на сиденье напротив и устроившиеся через проход две девчушки с колечками в носах, держащиеся за руки.
– Что? Что он хотел узнать? – нетерпеливо переспросил я.
– Предприняли мы что-нибудь или нет. Не заявили ли в полицию.
Мы не пойдем в полицию. Я обещал.
Такие обещания в угаре страха дают большинство жертв насилия. Но господин Васкес наверняка поверил мне. «И кто это тут? Гадом буду, точно не ты», – сказал он Лусинде. «Парень, Чарлз, на тебя нисколько не похож», – мне.
Васкес искал, кого ограбить сегодня утром. И нашел идеальные жертвы. Потому что мы вынуждены будем скрывать ограбление.
– Что делать?
Лусинда задала мне тот же вопрос, что и я ей в гостиничном номере. Похоже, и ей показалось: в нашем случае любые меры недостаточны.
– Не знаю.
– Чарлз…
– Да?
– А что, если он…
– Что?
– Не важно.
– Если он что, Лусинда?
В сущности, я не хотел знать, что она намеревалась мне сказать. Не желал это услышать. Только не теперь. Не сейчас.
– Проехали. Так что же нам делать, Чарлз?
– Может, то, что отвергли раньше, – обратиться в полицию?
– Я ничего не собираюсь рассказывать мужу. – Она проговорила это с чувством – властно, пресекая все дальнейшие споры. – Я сумела вынести – вынесешь и ты.
Она словно упрекала: меня изнасиловали. Шесть раз подряд. А ты сидел и ничего не делал. Значит, раз молчу я, можешь молчать и ты. Должен.
– Хорошо, – согласился я. – Если он опять позвонит, я с ним поговорю и выясню, что ему нужно.

* * *

Диана принялась ухаживать за мной, едва я переступил порог дома. И Анна тоже. Наверное, дочь обрадовалась, что, кроме нее, в семье кто-то еще нуждается в медицинской помощи. Принесла компресс, положила на мой распухший нос и поглаживала по руке, пока я полумертвый лежал на кровати.
Я снова оказался в лоне семьи, довольный, благодарный, – живое воплощение блаженства.
Но вздрагивал каждый раз, когда звонил телефон, словно меня снова били в живот.
Приятельница Дианы. Звонок с предложением выбрать ипотечного брокера. Моя секретарша, желающая узнать, как я себя чувствую.
Каждый звонок мог оказаться предпоследним.
И все меня спрашивали, как я разбил нос. Особенно усердствовала Анна, она удивлялась: неужели можно быть таким неуклюжим? Господи, вылезать из такси и угодить прямо в яму!
Я отвечал, что мне неприятно об этом вспоминать, а сам думал: «Многократное повторение старой лжи не является ли новой ложью?» Особенно неприятно было врать в то время, как дочь прикладывала к носу влажное полотенце, а жена демонстрировала безграничную любовь.
Я сел перед телевизором и попытался сосредоточиться на игре любимого баскетбольного клуба. Но не мог – мысли постоянно разбегались. Я вспомнил, что в «Индиана пейсерз» есть игрок, похожий на… Темный, но не негр, а латиноамериканец. Его фамилия Лопес. Стоит в задней линии. Конечно, он повыше ростом, но здорово смахивает…
– Какой счет? – спросила Анна. Она в девять лет перестала смотреть со мной баскетбольные матчи, но теперь проявляла внимание к искалеченному отцу.
– Мы продуваем. – Самый верный ответ, пусть даже я не знаю истинного счета.
В этот момент в углу экрана появились цифры: ньюйоркцы проигрывали четыре очка.
– Восемьдесят шесть на восемьдесят два, – прочитала Анна.
– Разрыв небольшой, – отозвался я. – Хороший результат.
– Папа?
– Да?
– Ты когда-нибудь играл в баскетбол?
– Конечно.
– В команде?
– Нет.
– А как?
– С друзьями, в парке.
С Гарри Миллером, Брайаном Тимински, Билли Сейденом. Мы вместе росли, и они были моими закадычными дружками, но постепенно все исчезли с горизонта. Много лет назад. Я встретил как-то Билли Сейдена в супермаркете, но не подошел и не поздоровался.
Я обнял Анну, хотел ей сказать насчет любви и жизни. Как эти вещи уходят, если их не держать, и как надо ревностно оберегать то, что тебе важно. Но не смог подобрать нужных слов.
Потому что зазвонил телефон.
Анна подняла трубку после второго звонка.
– Тебя.
– Кто?
– Какой-то латинос.

Сошедший с рельсов. 13

– Привет, Чарлз.
Этот голос совершенно не вязался с домашней обстановкой. Он принадлежал пропахшему кровью гостиничному номеру. Он звучал дико в моем безопасном пристанище. Или я ошибаюсь и родные стены больше не гарантируют безопасности?
– Привет.
– Ты как, Чарлз?
– Что тебе надо?
– Ты в порядке, Чарлз?
– В полном. Что ты хочешь?
– Ты уверен, что ты в порядке?
– Уверен.
– Не дуришь? Не побежишь к копам?
Лусинда была права: он хотел выяснить, не обращались ли мы в полицию.
– Знаю-знаю, ты обещал и все такое. Но мы с тобой еще не так хорошо знакомы. Понимаешь, что я имею в виду?
– Я не обращался в полицию, – ответил я.
Приходилось говорить тихо. Я выставил Анну за дверь, но кто знает, в какой момент дочь захочет вернуться! И не следует забывать о Диане – она могла поднять трубку параллельного телефона, заинтересовавшись, с кем я говорю.
– Это хорошо, Чарлз.
– Что ты хочешь? – спросил я.
– Чего я хочу?
– Послушай…
– Я хочу, чтобы ты со мной не дурил. Расскажешь копам, придется рассказать и своей благоверной. Объяснить, как ты натягивал эту Лусинду. Ты этого хочешь, Чарлз?
Он выложил все напрямик. Растолковал самую суть дела, если я чего-то еще не понял.
– Я не собираюсь в полицию, – повторил я.
– Это хорошо, Чарлз. Но вот что еще: мне нужно немного взаймы.
Вот оно. Именно об этом Лусинда собиралась спросить меня по телефону. «А что, если он…» – и осеклась. Если бы она завершила фразу, то сказала бы: «А что, если он потребует денег?»
– Знаешь, мне очень неприятно клянчить, – продолжал Васкес, – но я немного поиздержался.
– Не знаю, за кого ты меня принимаешь…
– Мне нужно совсем немного, Чарлз, я прошу небольшую ссуду. Скажем, десять штук.
– У меня нет десяти штук.
– У тебя нет десяти штук?..
– Нет.
Я решил, что разговор закончен, но не тут-то было.
– Черт… Это проблема.
– Я не держу наличность просто так.
– Настоящая проблема, Чарлз. Видишь ли, мне в самом деле нужна эта сумма.
– У меня ее нет…
– В таком случае тебе лучше ее достать.
Он не сказал, что будет, если я не дам ему денег.
– Все деньги в деле. Я не могу взять и…
– Ты меня не слушаешь, Чарлз. Я говорю, а ты не слушаешь. Мне нужно десять штук. Понял? Это условие. Ты же, черт возьми, большой начальник, Чарлз. Это написано на твоей визитке. Шишка. Старший режиссер. Можно сказать, сеньор, – произнес он на испанский манер. – Да еще ответственный вице-президент. Впечатляет. И ты мне вправляешь мозги, что у тебя нет десяти штук? Кого ты пытаешься дурить?
«Никого», – подумал я.
– Чарлз?
– Да.
– Мне плевать, куда ты пристроил наличность. Я хочу десять штук. Ты меня понял?
– Да.
– А если понял, скажи, что дашь мне десять штук.
– Хочешь куриного бульона? – крикнула с кухни Диана.
– Я достану, – поспешил прошептать я в трубку.
– Что ты достанешь?
– Десять тысяч.
– Прекрасно. Спасибо. Неловко просить, но знаешь, как бывает в жизни…
– Где?
– Я тебе перезвоню. Договорились, Чарлз?
– Только звони на работу.
– Ну уж нет. Мне понравилось звонить сюда. Я позвоню тебе домой. Ты меня понял, Чарлз?
Щелк. Отбой.

* * *

Лусинда хотела знать: «Что, если он потребует денег?»
И хотя он отнял у нас деньги – помнишь, как он сказал: «Видишь? Вот твои деньги! Они уже у меня!» – это еще не все наши средства.
Он будет вымогать до тех пор, пока мы не обратимся в полицию.
Ньюйоркцы проиграли.
Диана спросила, чем я расстроен, и я объяснил, что недоволен поражением любимой команды – очень серьезным для нее поражением.
– Бедный ребенок, – проговорила она.
То же сказала Лусинда в поезде, когда похлопала меня по руке и прошептала на ухо что-то насчет моей сексуальности. Бедный ребенок.
Наверное, я и был таким до того, как стал клоуном.
Васкес требовал десять тысяч долларов.
У меня не было десяти тысяч наличными. Деньги не хранились под матрасом и не нарастали на банковском счете. Мое достояние составляло примерно сто пятьдесят тысяч в ценных бумагах, которые лежали дома в шкафу на мансарде. Акции, которые компания благодаря доброте Элиота регулярно выделяла мне каждый год.
Мы с Дианой дали название этому капиталу – его предназначение не оставляло никаких сомнений. Не развлекательный фонд, не пенсионный фонд и даже не фонд на черный день. Фонд Анны. Вот как мы его назвали. Фонд Анны – что бы и когда бы ни произошло в будущем. Нечто вроде преграды на пути возможного несчастья.
Например, операции.
Или десяти операций. Или других вещей, о которых я не хотел думать.
Фонд Анны – в нем каждая бумажка для нее.
Но что я мог поделать, как не заплатить?
Я лежал в кровати с Дианой. Жена уже задремала, хотя было довольно рано – начало десятого. Двадцать шесть третьеклассников отнимали у нее много сил. А еще мое приключение – чего ей это будет стоить? А если ей станет известно… если она обнаружит… если я не выдержу и признаюсь – нет, не нарушу данное Лусинде слово, не заявлю в полицию, а расскажу только Диане.
Тогда не придется отдавать Васкесу деньги. Если только…
Если только он не пригрозит другим: «Твоя жена в курсе – отлично. Но муж-то Лусинды не знает. Муж твоей телки…» А Лусинда поклялась, что он ни за что не узнает, как она отправилась в гостиницу с первым встречным и как получила секса гораздо больше, чем рассчитывала.
«Я сумела вынести – вынесешь и ты», – сказала она. Я не мог ее обмануть. После того, как позволил ее изнасиловать. После того, как сидел и смотрел на то, что с ней выделывает подонок. Мы были теперь повязаны крепко-накрепко.
Кроме того, я мог сколько угодно воображать, как возьму да и признаюсь Диане. Но на самом деле не представлял, что сумею открыть рот. Ведь придется живописать подробности. А это будет не легче, чем докладывать о своих похождениях дочери.

* * *

Диана крепко уснула. Я поднялся в мансарду и открыл шкаф. В ящике под буквой «А» лежал фонд Анны.
Чтобы добраться до акций, пришлось вынимать разные папки. В шкафу за долгие годы скопилось много бумаг: школьные аттестаты, дипломы колледжей, свидетельства о рождении. Линии наших жизней. Шайнов. Вехи, достижения. Пара крохотных отпечатков ступней Анны Элизабет Шайн. Диплом из ее детского сада. И еще глубже в века – главный документ: «Чарлз Шайн и Диана Уильямс». Обещание вечной любви – обещание, которое я нарушил в нью-йоркской гостинице.
Было что-то нереальное в моих действиях: вынимать из шкафа ценные бумаги, чтобы расплатиться с насильником! Но на такие случаи не существовало ни инструкций, ни самоучителей.
Возвращаясь обратно, я прошел мимо комнаты Анны. Дочь спала, купаясь в лунных лучах. Или это горел ночник? Она стала оставлять свет на ночь сразу после того, как заболела, – внезапно испугалась умереть одна в темноте. Боялась, что проснется с гипогликемическим приступом и без горящей лампы не сумеет отыскать диабетические таблетки. Или не проснется вообще.
«Сон снимает с нее налет ожесточенности и печали», – подумал я.
Прошел на цыпочках в комнату и склонился над кроватью. Дыхание дочери коснулось моего лица, словно крылышки бабочки (я вспомнил, как однажды зажал крылья «монарха» между большим и указательным пальцами и показал четырехлетней Анне, а потом мы осторожно посадили насекомое в чистую банку из-под джема).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30