Все это теперь мое.

Сошедший с рельсов. 18

– Привет, Чарлз.
Была среда, пятнадцать минут одиннадцатого вечера. Я сидел дома в кабинете и сторожил телефон. И страшно нервничал, когда он звонил. Я брал трубку и ждал, кто скажет «алло». Самый быстродействующий автоответчик в мире: первый сигнал – и трубка у меня в руках. Я знал: он позвонит – и не хотел, чтобы на него нарвалась Диана.
– Зачем ты стоял у моего дома?
– А это разве был я?
– Я спрашиваю: что ты здесь делал?
– Должно быть, прогуливался.
– Что ты хочешь? Что?
– А ты что хочешь?
Я слегка опешил:
– Ты хочешь знать, чего я хочу?
– Именно. Давай выкладывай.
Я хотел, во-первых, чтобы Васкес прекратил шляться к моему дому и, во-вторых, чтобы он больше не звонил мне домой. Этого было бы вполне достаточно.
– Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, – ответил я.
– Договорились.
– Я не очень понял, что ты имеешь в виду.
– Не знаешь, что значит «договорились»? Ты сказал, ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое. Я ответил: «Договорились».
– Отлично. – Глупо, но в моем голосе прозвучала надежда, хотя я понимал, понимал…
– Только дай мне еще денег.
Вот оно – еще денег.
– Я тебе дал денег. И предупредил, что это все.
– Это было тогда. А мы говорим теперь.
– Нет.
В кассе ничего не было, казна опустела. Однажды я забрался в фонд Анны, но больше этого не повторится.
– Ты совсем дурак?
Возможно.
– У меня больше нет для тебя денег.
– Послушай, Чарлз. Мы оба знаем, что деньги у тебя есть. И ты мне их дашь, поскольку мы оба знаем, что случится, если ты заартачишься.
Что касается меня, я не знал. Только мог догадываться.
Я спросил его, сколько он хочет, хотя мне было наплевать на то, сколь далеко простирается его жадность.
– Сто кусков, – ответил Васкес.
Мне не следовало удивляться, но я все-таки удивился.
Вот это инфляция! В мгновение ока то, за что я недавно отдал десять тысяч, подорожало на порядок. Но кто сумеет определить цену жизни? Или цену трех жизней? Какой нынче прейскурант на жену и дочь? Такса за то, чтобы смотреть своим близким в глаза и не замечать в них ответного презрения? Может быть, сто тысяч еще дешево? Не исключено, что мне предлагают хорошую сделку.
– Я жду, – поторопил меня Васкес.
«Жди хоть до скончания века, – подумал я. – Мне не по силам такая сделка».
И кроме того, это вовсе не конец. Разве не таков смысл шантажа? Разве шантажом, как и Вселенной, не управляют непреложные законы? Разве шантаж в отличие от Вселенной конечен? Сколько бы Васкес не утверждал, что на этом все прекратится, он лжет. Он остановится только тогда, когда остановлю его я. В этом простая истина, не понять ее способен только идиот. А я не идиот, всего лишь дурак. Другое дело, что я не имел представления, как отвязаться от Васкеса. Ответить «нет» и надеяться на лучшее?
– У меня нет таких денег, – сказал я и положил трубку на рычаг.

* * *

Когда на следующее утро Уинстон принес почту ко мне в кабинет, я лежал, навалившись грудью на стол.
– Ты умер или притворяешься? – спросил он.
– Не знаю. Такое ощущение, что умер.
– Тогда разреши, я заберу твой компьютер.
Я поднял глаза, и Уинстон замахал руками:
– Шучу-шучу.
Уинстон держался как ни в чем не бывало. Никакого обхаживания, никакого лизоблюдства, подхалимничанья, притворного унижения. Если он меня и побаивался, то умело скрывал свой страх. В то же время разговоры насчет пропажи компьютеров поутихли. Не исключено, что Уинстон в самом деле образумился.
– Нет, серьезно, что случилось? – встревожился он.
«С чего начать? Да и стоит ли выкладывать Уинстону все, что наболело на душе?»
– Слушай, а как там? – ответил я вопросом на вопрос.
– Где? – не понял он.
– В тюрьме.
Уинстон потемнел лицом – только что оно было солнечным и вдруг подернулось грозовыми облаками.
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто так. Любопытство заело.
– Трудно объяснить тем, кто там не был. – Его голос остался ровным. Наверное, он надеялся, что я на этом отстану.
Но я не отстал. И хотя Уинстон был не обязан мне отвечать, видимо, он почувствовал себя обязанным, потому что ответил:
– Ты в самом деле хочешь знать, как там, в тюрьме?
– Да.
– Там… все равно что ходить по канату… – Он помолчал, давая мне время проникнуться смыслом простого сравнения. – Все равно что ходить по канату. Только нельзя сойти, и все внимание – на то, чтобы не упасть и не разбиться до смерти. Все двадцать четыре часа в сутки, понял? Любыми силами стараешься ни во что не впутаться – твердишь, словно мантру: нельзя! – потому что, если во что-нибудь впутаешься, это всегда очень плохо. Поэтому пытаешься никого не замечать, ходишь тише воды, ниже травы. Но это требует огромной сосредоточенности. Надо уметь притвориться слепым, потому что вокруг творятся ужасные вещи – такое мерзкое дерьмо, хуже не бывает. Насилие, избиение, поножовщина – всякие бандитские штучки. Постоянно стараешься казаться незаметным. Знаешь, как не сладко, если тебя замечают?
– Могу представить, – отозвался я.
– Нет, приятель, не можешь. Это самая ужасная вещь на свете. Немыслимая. Рано или поздно ты во что-нибудь впутаешься, потому что тебя непременно впутают.
– И тебя тоже впутали.
– Да. Я был лакомым кусочком, потому что был один. Тот, кто ни с кем не связан, всегда лакомый кусочек.
– И тебя?..
– Нет. Только потому, что я избил того типа, который на меня полез, и получил два месяца строгого режима: постоянно в камере, выход только в душ. И никаких прогулок. Ничего. Но это было как раз то, что надо, потому что я прекрасно понимал: стоит мне выйти из клетки, и я попаду в переплет, потому что тот парень, которого я избил, был в банде.
– И как же ты поступил?
– Связался с людьми.
– Какими?
– С бандитами. Кто же еще заправляет в тюрьме?
– Так просто?
– Нет. Мне пришлось заслужить их доверие. Видишь ли, Чарлз, в тюрьме ничего не дается бесплатно – все имеет свою цену.
– И какова же была цена?
– Цена? Я должен был кое в кого воткнуть нож. Так сказать, инициация кровью. Только кровь была не моя. Вот так оказываются в банде. Надо кого-нибудь замочить.
– Кто они такие?
– Ты о ком?
– О бандитах.
– Ах о них… Кучка ребятишек. Приятные парни, тебе бы понравились. С очень твердыми убеждениями. Например, что все черные – недочеловеки. Как и латиносы. Евреев они тоже не жалуют. А в остальном – превосходные люди.
Я опустил взгляд на татуировку Уинстона. Может, «АБ» означало вовсе не «Аманда Барнс»?
– Эту татуировку тебе сделали в тюрьме?
– Тебя не проведешь, – улыбнулся он. – Почетный член Арийского братства. Мы пожимали друг другу руки, и все такое.
«Уинстоном можно восхищаться, – подумал я. – Нашелся в такой ужасной обстановке и поступил так, как должен был поступить. Может быть, в этом и заключался урок».
– Увидимся вечером, – сказал он. – Только больше никаких вопросов про тюрьму. Ладно? А то у меня от них на весь день портится настроение.

Сошедший с рельсов. 19

Я сошел на станции «Меррик» и позвонил Диане – с просьбой меня подвезти. Сначала я хотел прогуляться пешком, но с океана беспрестанно дул такой сильный ветер, что меня чуть не занесло обратно в вагон, когда я собрался ступить на платформу.
Диана попросила меня потерпеть десять минут: в доме работал нанятый мной трубочист, и она не хотела оставлять его наедине с Анной.
И я решил идти домой пешком.
Рождественская пора превратила обычно тихую и сдержанную улочку в некое подобие Лас-Вегаса. Мерцающие огни. Пластмассовые олени, везущие в пластмассовых санях пластмассовых Санта-Клаусов. Пара пластмассовых ясель. Несколько ненадежно пристроенных Вифлеемских звезд.
Я судорожно втягивал в себя воздух, который казался тяжелым и напитанным влагой. И оглядывался по сторонам, проникаясь праздничным зрелищем.
Спасение пришло внезапно.
Прогудел автомобильный сигнал, затем снова и снова.
Я оглянулся и заметил соседский «лексус», который подъехал к тротуару. Я подошел к пассажирской дверце. Сосед Джо приоткрыл окно и пригласил:
– Забирайся.
Дважды мне повторять не пришлось. Я открыл дверцу и скользнул в то, что мне показалось доисторическим теплом. Счастью моему не было предела – так, должно быть, чувствовали себя пещерные люди, когда им удавалось развести огонь и они волшебным образом согревались и переставали дрожать.
– Спасибо.
– А там холодно, – заметил наблюдательный Джо.
– Да.
Джо был мануальщиком. Профессия то ли законная, то ли нет – никто не мог объяснить, к моему удовольствию.
– Как девочка? – спросил он.
– Нормально.
Я стал односложно отвечать на вопросы об Анне.
– А твои?
У Джо было трое детей-погодков. Девочка возраста Анны отличалась всесторонней одаренностью, атлетическим сложением и безобразным здоровьем.
– Тоже нормально. Как на работе? – поинтересовался он.
– Отлично.
«Люди, – подумал я, – из вежливости спрашивают о вещах, до которых им совершенно нет дела. А что, если бы я принял всерьез его интерес и дал полный отчет об Элиоте и Эллен Вайшлер? Рассказал бы, как меня отставили от проекта, которым занимался десять лет, посетовал бы, что теперь приходится возиться со всяким дерьмом. А заодно просветил бы по поводу Васкеса и Лусинды. Что бы он мне ответил?»
Вместо всего этого я спросил:
– А как твои дела?
– У кого-нибудь всегда болит поясница.
«Даже после того, как он полечится у тебя», – так и подмывало меня съязвить, но я промолчал.
– Что поделываете на праздники? – спросил Джо.
Мы остановились на перекрестке – самом неторопливом светофоре в Меррике. Проходили дни, а красный горел. Возникали и распадались царства, сменялись президентские администрации, а он никак не переключался.
– Как всегда, едем к маме Дианы.
– Понятно.
После того, как я задал тот же самый вопрос и Джо ответил, что они собираются на несколько дней во Флориду, в машине воцарилась тишина, и мы оба поняли, что темы исчерпаны.
– Господи, как холодно, – вернулся Джо к началу нашей беседы.
– Давай на красный! – крикнул я.
– Что?
– Поезжай на красный! – Меня внезапно осенило.
– С какой стати?
Диана попросила меня подождать на станции, потому что в доме работал нанятый мной трубочист и она не хотела оставлять его наедине с Анной.
– Давай, черт возьми, вперед на красный!
Я не нанимал никакого трубочиста.
– Послушай, Чарлз, я не хочу, чтобы меня оштрафовали и не понимаю, к чему такая спешка.
– Газуй!
И он поехал. Явная паника в моем голосе заставила его действовать. Нажал на акселератор, проскочил на красный и свернул на Кирквуд-роуд в двух кварталах от наших домов.
– Если меня оштрафуют, платить будешь ты, – заявил Джо, стараясь вернуть себе немного достоинства после того, как без всяких на то оснований подчинился приказу соседа. С каких это пор я стал отдавать ему распоряжения?
– Притормози здесь! – крикнул я.
Джо хотел свернуть на свою подъездную дорожку, чтобы я потом шел от его дверей к себе домой. Но у меня не было времени. И во второй раз за пару минут Джо поступил так, как я ему велел. Он остановился у номера 1823 по Йель-роуд, и я выпрыгнул из салона.
Едва я распахнул дверь парадного, как увидел Диану. Она, прислонившись к перилам лестницы, говорила кому-то, что Керри принимает не всех, так как очень избирателен в своих теплых чувствах.
А потом и того, с кем она беседовала.

* * *

– Мистер Рамирес обещал, что сделает нам скидки, – сообщила Диана.
Мы сидели в гостиной – все трое.
– Но только потому, что ему очень понравился Керри, а он – ему.
Жена говорила о расценках на чистку труб. Диана всегда умудрялась сходиться со всякими работниками, устанавливала с ними дружеские отношения, а потом пичкала меня байками об их женах и детях.
– Да, – подтвердил Васкес, – обожаю собак.
И улыбнулся точно так же, как в гостинице, когда распинал на кровати Лусинду, чтобы изнасиловать в последний раз.
– Мистер Рамирес… – начала Диана.
Но Васкес ее перебил:
– Рауль.
– Рауль сказал, что в нашей трубе поврежден… Повторите, как вы назвали?
– Дымоход.
– Да, дымоход.
– Очень старая труба, – сообщил Васкес. – Когда был построен дом?
– Кажется, в девятьсот двенадцатом, – ответила Диана.
– И к трубе ни разу не прикасались?
– Видимо, пришло ее время, – подтвердила жена.
Я молчал, и они оба посмотрели на меня – ждали, чтобы я проинформировал их, как собираюсь решить возникшую проблему. Но я абсолютно не представлял, что сказать. Поэтому снова заговорила Диана:
– Рауль готов все починить и почистить трубу. Но решать тебе.
– Вы же не собираетесь жить с неисправным дымоходом, – поддержал ее Васкес. – Может возникнуть обратная тяга, углекислый газ пойдет в дом, чего доброго, задохнетесь во сне. Понимаете?
Разумеется, я все прекрасно понимал.
– Я знал одну семью. Легли однажды спать, а наутро не проснулись. Умерли все до единого, целая семья.
– Так что ты скажешь? – встревожилась Диана. – Надо что-то делать.
В это время в гостиную вышла одетая в пижаму Анна.
– Какая столица Северной Дакоты? – спросила она меня.
На меня обрушились сразу два вопроса, но я готов был ответить только на один.
Выбираю столицы штатов за сто, Алекс Алекс – ведущий популярной телеигры «Риск».

.
– Бисмарк, – ответил я.
– Анна, познакомься, это Рауль. – Диана в любых обстоятельствах оставалась хозяйкой.
– Привет. – Дочь изобразила самую вежливую из своих улыбок, ту, что предназначалась для дальних родственников, друзей родителей и, как выяснилось, для работников коммунального хозяйства.
– Здравствуй. – Васкес потрепал ее по волосом. Его рука на голове моей дочери! – Сколько тебе лет?
– Тринадцать.
– Неужели?
Он так и не опустил руку. Он продолжал касаться ее волос. Пять секунд, десять, пятнадцать. Анна начала смущенно поеживаться.
– Похожа на мать, – сказал Васкес.
– Спасибо.
– Любишь школу?
Анна кивнула. Ей явно была неприятна чужая рука, но она не знала, как от нее избавиться. Рассчитывая на помощь, дочь посмотрела на меня.
– Давай-ка… – начал я.
– Вы что-то сказали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30