https://wodolei.ru/catalog/unitazy/malenkie/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Осита слышал, но не подал виду, что это его каким-то образом задевает. Я с Акико больше не хотел сближаться – теперь, на ее уровне, я просто не смог бы этого сделать.
Вместо этого я брал лист бумаги – их вокруг валялось в изобилии – и на скорую руку делал набросок. Рисовал объедки, свисающую с потолка драпировку, стопы и кисти рук Акико с Оситой. Увидев мои рисунки, они умолкали. Потом кто-то из них что-то мычал другому низким, одурелым голосом, оба бросались в спальню и принимались сношаться.
Может, я приходил как раз для того, чтобы нанести этот удар и понаблюдать за реакцией. Может, хотел увидеть, далеко ли зайдет их совместное творчество.
Временами я пускал их помыться в своей ванной, и после них комната была пропитана тяжелой атмосферой секса. Причем не столько «атмосферой», сколько вполне обоняемыми запахами.
Они днями не вылезали из дома Акико. Я даже начал привозить им краски и холст. «Ситроен» будто прирос к хижине, а в снегу не было других отпечатков, кроме моих.
Вернувшись к себе, я встал к холсту. Хотелось что-нибудь нарисовать, не полагаясь на навыки. Я пытался начисто выбить из себя приобретенные с годами умения. Хотел, чтобы кисть перестала слушаться, но рука двигалась будто сама собой, как я ни пытался ей мешать.
Я рисовал, и холст покрывался краской. Я наносил ее снова и снова, упорно, упрямо. Не испытывая ни злости, ни отчаяния, я спокойно покрывал полотно цветом, а потом счищал его ножом.
Я видел, что, приложив небольшое усилие, смогу что-то нарисовать: надо только еще поскоблить полотно, и картина будет готова.
Впрочем, для этого мне требовалось что-то еще. Наконец я понял, что посещал своих знакомцев в доме Акико как раз в поисках этого самого недостающего.
Возможно, я надеялся чему-то у них научиться. Или, вернее сказать, что-то у них украсть.
Нацуэ снова приехала меня проведать, уже во второй раз. Подобно тому, как матери проверяют за ребенком домашнюю работу, она посмотрела на холст в мастерской и в тот же день уехала, позанимавшись со мной сексом.
О живописи она не заговаривала.
Отяжелевшие небеса грозили снегопадом. Вечером заявился очередной гость – воспитанный молодой человек, назвавшийся младшим братом Оситы. Впрочем, между братьями не улавливалось ни малейшего сходства – они разительно отличались как внешне, так и по характеру.
– Брат часто о вас рассказывал. Восхищался вашими полотнами. Я их видел в галерее.
– И что?
Этот человек не производил на меня никакого впечатления, я не оценивал, хороший он или плохой. Просто объект, который стоит в моей прихожей.
– Я ищу брата.
– Сюда уже наведывалась полиция, и не раз.
– Полиция тоже его разыскивает – он ведь кого-то убил.
– Как и три года назад. Его признали невменяемым, поэтому не осудили.
– Это брат вам рассказывал?
– Брат? Не знаю. По-моему, я слышал эту историю от человека, которого он убил. Его звали Номура. В любом случае, даже если вашего брата поймают, в тюрьму он не сядет.
– Может, и так, но наша семья несет бремя ответственности. Мы все обыскали – нигде его нет. Вы – последняя зацепка.
– Я ничего не знаю, о чем неоднократно заявлял полиции.
– Это правда?
– Если увижу вашего брата, поставлю вас в известность.
– Он должен лежать в больнице. Иначе трагедия может повториться. Родители до смерти обеспокоены.
Не факт, что Осита снова начнет убивать. Впрочем, нормальному человеку этого не объяснишь.
– Если увижу его, сообщу в полицию. Вот все, что я могу для вас сделать.
Больше я ничего не сказал.

3

Падал снег.
Тяжелый, мокрый снег. Температура была на несколько градусов выше, чем полагается в середине зимы. Падающий снег, не успев припорошить землю, тут же замерзал на предрассветном морозце. К утру он становился твердый и рыхлый, как шербет, и идти было трудно.
Я по своему обыкновению вышел на пробежку, и штанины промокли и отяжелели от налипшего снега. Раньше снег легко было стряхнуть рукой, даже если утонешь в сугробе по колено.
Звонила Акико – редкое событие в последнее время. Сказала, что Осита заперся в спальне и не выходит. Надо полагать, проникнуть внутрь она не пыталась. Я знал, что Осита начал к себе прислушиваться. Казалось, он замкнулся в себе – на самом же деле он отчаянно пытался ощутить, что же внутри него происходит. Он заглядывал, толкал, прорывался.
– Не трогай его.
– Я понимаю, что, по-твоему, каждый в конце концов будет сам за себя, но мы пока до этой стадии не дошли. Мы еще в процессе и нужны друг другу.
– Это ты так думаешь, а он уже начал различать свой мир.
– Ты ничего не понимаешь. Я – это он, а он – это я. Его мир – мой мир.
– Я понимаю, но это только на твой взгляд.
– Почем тебе знать?
– Достаточно посмотреть на его рисунки.
Акико умолкла. Я слышал ее прерывистое дыхание.
– Оставь его, пусть побудет один.
– Нет. Ты должен заставить его выйти из спальни. Пожалуйста, сэнсэй.
– Он выйдет. Когда потребуется, он выйдет. Он не сможет составить полную картину мира без посторонней помощи.
– А если не выйдет?
– Выйдет. Вопрос в другом: будешь ли ты ему нужна. Ты не согласна?
– Почему ты такой злой?
– Когда начнешь писать собственные картины, поймешь, злой я или не злой.
Я положил трубку.
В тот день я не пошел к Акико. Не ложился допоздна, соскребая с полотна краску, снова накладывая ее и снова соскребая, бесконечно. На следующий день после полудня приехала Нацуэ.
– Я продала ту картину. Нашелся покупатель: какой-то нувориш, впервые о нем слышу.
– Ты не поленилась приехать из Токио, чтобы поделиться прискорбной вестью?
– Да нет же, это отлично. Такие покупатели целиком полагаются на мнение критиков. Это значит, что критики всерьез за тебя взялись.
Приняв душ, Нацуэ переоделась в халат, который захватила с собой.
– Я пока не поняла, пошел ли массовый спрос на твои картины. Популярность – не такая плохая штука. Многие творения благополучно пережили пик популярности и стали шедеврами. Ты потихоньку обретаешь статус гиганта.
– И что дальше?
Под полой халата сверкнули белые бедра Нацуэ.
Как-то не увязывались между собой купальный халат и накрашенное лицо, однако было в этом что-то притягательное.
– Ты не смываешь косметику, когда принимаешь душ?
– Накладывать макияж – кропотливое занятие, особенно в мои-то годы. После душа немного подправляю, и все. Снимаю только перед сном.
– Тебе не обязательно выглядеть столь живописно. То есть под душем ты моешь только тело?
– Тебе действительно кажется, что я живописна? Всего-то зима прошла, а человек изменился – тем более просидев всю зиму в своем собственном мирке. Когда снова выйдешь на люди, многие барьеры снимутся. Ты огрубел, это вроде защитного панциря.
– Как, оказывается, все банально.
– Та «Нагая» много для тебя значила?
Она вкладывала особый смысл, о котором я не задумывался. Я просто излился на полотно весь, без остатка, до опустошения. Такое случается со всеми, не только с художниками. Стоит выплеснуть чувства – на смену приходит что-то новое. Только ко мне новое не приходило, вот в чем беда.
– Я еще кое о чем думаю. Полицейские из-за убийства наведывались?
– Очень популярная тема.
– Ко мне приходил брат человека, которого подозревают в преступлении. Хотел удостовериться, что я продаю твои картины.
– Он и здесь успел побывать.
– Да, он обмолвился. Расспрашивал о тебе. Мы немного поговорили – он утверждает, что ты копия его брата. С какой стороны ни посмотри. Одно «но»: его брат рисовать не умеет – не знал, что можно самовыражаться через живопись.
Помню первую нашу встречу с Оситой: он тогда сказал, что пришел из моего сердца. Оспаривать этого мне не хотелось.
– Сказал, что как только брат увидел твои полотна, тут же бросился покупать краски, кисти, холсты. Два миллиона потратил – целую комнату захламил в родительском доме. У них известное семейство, они веками продавали кимоно.
У него была семья, деньги – все то, чего я был лишен. Вот главное наше с ним отличие.
Я открыл две банки пива, одну протянул Нацуэ. Она не сразу стала пить – долго любовалась капельками влаги на запотевших стенках.
– Нацуэ, я понимаю чувства тех, кто рисует. Когда я вижу их полотна, мне многое становится ясно. Это я к тому, что понимать чувства Койти Оситы я не собираюсь.
– Ясно.
Нацуэ отставила непочатую банку.
– Все гораздо проще. Брат пришел не один – с ним был следователь. Считают, что якобы Осита с тобой контактировал и до сих пор поддерживает связь. Он в этом уверен. Весьма здравомыслящий молодой человек, у него сильная логика. Послушать его доводы – так и согласиться недолго.
– И ты приехала разнюхивать?
Я улыбнулся, но Нацуэ не отреагировала.
– Это не важно. Полиция тебя в покое не оставит. Следствие зашло в тупик, да только подкупила их забота братца. Думаю, в этот раз они будут полюбезнее – хотят послушать твою версию.
Интересно, о ком больше брат печется? Неужели он считает, что можно запереть Оситу в сумасшедший дом, и тот продолжит заниматься живописью? Тут и сомнений нет: несвобода его задушит. Видимо, потребность засадить брата под надежный засов проистекает из других соображений: репутация семьи превыше всего.
Осита не опасен. Живет сам по себе, волнуется, что не сможет творить в одиночестве и что попытки рисовать для него неразрывно связаны с Акико. Весьма здравые опасения.
Я подкинул в очаг пару поленец, древесина пощелкала искрами и разгорелась.
– И что ты хочешь сказать?
– Ты поддерживаешь связь с Койти Оситой?
– Ну, предположим.
– Тогда ты должен известить его семью или полицию.
– Ты считаешь, что мы общаемся. Поэтому подняла вопрос.
– Да. Удивительно, ты постепенно становишься нормальным человеком. Будто передал свою одержимость кому-то другому, такому же, как ты.
– Хочешь сказать, что Осита, убивший двоих, такой же, как я?
– Знаешь, я самая заурядная женщина. И мы можем сколько угодно быть знакомы, сколько угодно вместе спать, я все равно не смогу впитать твою одержимость. Да, пусть я обычная, но все равно о тебе думаю. Я присматриваюсь к тебе, и мне многое становится ясно.
– Может, хватит уже?
– Умолкаю.
– Ты меня не спасешь. Мне достаточно, что ты рядом. И перестань все время думать.
– Хорошо, не буду.
– Зря ты мне рассказала. Не рассказала бы – считал бы тебя крутой телкой.
– Хочешь сказать, я самая обычная?
– Я тоже обычный. Теперь мне это ясно. Нацуэ пожала плечами.
– Когда гений начинает говорить, что он обычный, он становится занудой.
– И пусть.
Я засмеялся; по лицу Нацуэ не пробежало и тени улыбки.

4

Осита четыре дня не выходил из спальни на втором этаже.
На второй день я к нему поднимался, но он не открыл дверь. Я звал его, он не отзывался. Вел себя как обиженный ребенок. На третий день он перемолвился словцом с Акико и поел.
– А сегодня утром он вышел из комнаты и даже выглянул на улицу. Я с час порисовала, и он вернулся к себе. Запираться не стал, но когда я вошла, так и не повернулся – лежал, уткнувшись в стену.
Возможно, когда он рисовал, его терзало опасение, что в одиночку он ни на что не способен. Осита видел то, что ему хотелось запечатлеть, а рука не слушалась, и чувства не повиновались. Мысль, что Акико в это время спокойно рисует, казалась ему невыносимой.
Два художника на одну картину – нет, так не пишут. Пытаясь сбежать от этой ситуации, Осита не нашел лучшего способа, чем изолироваться от внешнего мира. И все-таки он отдавал себе отчет в том, что картины, написанные в одиночку, будут чего-то лишены.
– Ты не против, если я с ним поговорю?
– Нет, конечно. На тебя последняя надежда.
– Возможно, будем говорить не о том, о чем ты предполагаешь.
Я не просто выполнял просьбу Акико: к Осите у меня был свой интерес.
Я в одиночестве поднялся на второй этаж, постучался в дверь спальни и повернул ручку.
– Осита.
– А-а, это ты.
Осита лежал на кровати. Он хотел было отвернуться, но, передумав, сел на кровати.
– Я слышал, ты уже несколько дней не рисуешь.
– Не то чтобы не рисую, я просто не могу. Рука не слушается.
– Ну вот, ты уже заговорил как заправский художник.
– Разве?
Осита почесал отросшую бородку. Пальцы его были испачканы краской.
– Я видел твою работу. Когда ты пишешь вместе с Акико, получается цельная картина.
– Вот и я о том же.
– Не знаю, как быть. Я думал, надо позволить ей рисовать на моем холсте, а с другой стороны, не хочу, чтобы его кто-нибудь касался. Кто угодно, не важно.
– Никому не надо касаться твоего холста. Достаточно, если ты будешь смотреть на рисунки Акико. Тебе надо просто к ним привыкнуть. Если получится – поймешь, в чем там дело, а понять – все равно что украсть. Ты ведь и сам уже понял.
– У нее та же самая история?
– Один в один.
– Значит, она не может рисовать без меня, как я – без нее?
– Ты ведь раньше мог, правда? Акико пока на этой стадии, у нее еще все впереди. Когда ты напишешь настоящую картину, она на нее посмотрит и что-то для себя позаимствует. Так вы и будете друг у друга учиться.
На самом деле я отнюдь не верил, что все так просто. У этой ситуации был единственный исход: один пожрал бы, уничтожил другого. Это еще в лучшем случае.
С тех пор как я первый раз привел Осито в дом Акико, я чувствовал за собой не вполне однозначные мотивы, но не думал, что совершаю жестокость или бессмыслицу. Эти двое рисовали: попытка выразиться через форму и цвет всегда болезненна. То же самое относилось и ко мне.
– Ты понимаешь, зачем я тебе все это говорю? Ведь понимаешь же? У тебя осталось куда меньше времени, чем у Акико.
– Меньше?
– Ко мне приходил твой брат, он искал тебя.
Осита поменялся в лице. Он не испытывал неприязни к брату – скорее упоминание о нем вызвало смущение и растерянность.
– Я не сказал, что ты здесь, но он все равно узнает. Он уверен, что мы поддерживаем связь.
– Правда?
– У тебя нет времени запираться в комнате и изображать из себя дитя малое.
– Ты прав. Брат очень хорошо меня знает. Он иногда действует на нервы, но с ним можно договориться, мы с детства были близки.
– Рисуй.
Я поднял альбом, который валялся возле кровати, и протянул его Осите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25


А-П

П-Я