Кензо Китаката
Зимний сон



Кензо Китаката
ЗИМНИЙ СОН

Глава 1
ГОСТЬЯ

1

Меня преследовала одна мысль: цвета плывут. Постоянно, день изо дня, одно и то же: то ли я бегу, то ли гляжу из окна – цвета плывут.
Да, это цвета осени. Через месяц их не станет: на смену придут краски зимы; они не плывут, не растекаются – они режут, ранят, колют. К осенней палитре нельзя привыкнуть. Стоишь среди лиственниц, смотришь на черные силуэты крон на фоне ясного блеска осенних сумерек, и одолевает какой-то страх, этакая смутная жуть: точно забрел в тупик без выхода, или словно кто-то скребет ногтями по стеклу, или, того хуже, будто пытаешься схватить пустоту.
Я все пытался себя уговорить, что это не настоящие цвета. Однако они существовали, порожденные косыми лучами солнца. Цвета живых деревьев, готовящихся отойти ко сну, цвета времени года, окутавшего горы.
Давненько не приходилось мне наблюдать такого буйства красок. Последние три осени прошли как-то незаметно: ну да, вроде бы попрохладнее с утра, вечера стылые, небо другое, цветник пожух.
Я выбежал на перевал, там три минуты разминал мышцы, затем припустил вниз, к своей хижине. Пятнадцать минут занял подъем, десять – спуск. Поначалу этот путь я проделывал трудно, все время останавливался отдышаться: на все про все уходило часа полтора. Дистанции мне хватало, да и время вполне устраивало; а последние четыре дня я выдавал стабильный результат.
На бегу я все время старался смотреть под ноги: вокруг пылали краски осени, а земля – она одна, она неизменна в любое время года. Так оно спокойнее.
У двери, которая всегда оставалась незапертой, я еще немного размялся и ступил на порог своего жилища, которое владелец неоправданно обозвал «хижиной» – надо сказать, он здорово преуменьшил. Особенно радовала ванна, в которой запросто могли бы уместиться трое взрослых. Ванна заполнялась горячей водой из источника – достаточно было открыть кран. В ванне я отмокал по вечерам.
По утрам же, после пробежки, ограничивался душем. Полотенце и мокрое от пота белье я бросал в стирку и надевал все чистое – одежда была готова, выстирана и аккуратно сложена.
Вельветовые брюки, свитер, куртка – и я готов: сажусь в машину. Следующий пункт в повестке дня – легкий перекус.
Машинку я купил за триста тысяч иен, подержанную двухдверную малогабаритку. Компактный автомобильчик – как раз для узких горных дорог. Дома я только завтракал, поэтому за провиантом ездил примерно раз в четыре дня.
Ничего хитрого: лапша, спагетти или рис-карри. В тот день я решил остановиться на рисе. До ближайшей закусочной, где кормили вполне прилично, было минут десять езды.
– Зимовать решили? – спросил хозяин закусочной, с которым у нас завязалось шапочное знакомство. По-видимому, он считал меня владельцем виллы и даже составил какие-то предположения касательно моих занятий.
– Зима не за горами, снег может пойти в любую минуту. Цепи пора надевать, – посоветовал он.
– Да я уже прикупил, – говорю, – только не разобрался еще, как их приспособить.
Права у меня были просрочены. Машину мне продал один знакомый, я даже не потрудился ее на себя оформить, так что формально ее владельцем считался он. Я ездил только в горах, и еще ни один полицейский меня не остановил.
За машину я переплатил, должен признаться: триста пятьдесят тысяч на спидометре. Просто тот парень знал, что у меня прав нет, а потому и торговаться я особенно не стану. Воспользовался моментом, попросту говоря. Да мы и не были особо близки – так, знакомые. На тот момент, когда я надумал все бросить и податься в горы, у меня в кармане было триста тысяч иен, и все их я потратил на автомобиль.
– А вы небось художник?
– Так заметно?
– Сколько вас вижу, все время пальцы в краске.
Да, я – художник, который решил запереться от всех в горной хижине и провести зиму наедине с мольбертом.
Передо мной поставили порцию риса-карри, я копнул ложкой. Надо сказать, заведеньице весьма обычное – бедная забегаловка в провинциальном городишке, но готовят съедобно.
Всегда мечтал попробовать такой жизни. Десять лет назад я был начинающим художником. Я только-только вернулся из Нью-Йорка, заново пришлось привыкать к японской жизни.
Семь лет прожил в Америке. Любимого дела не оставил, но на жизнь зарабатывал другим: следил в Нью-Йорке за делами небольшой отцовской фирмы. Мы торговали запчастями для станков, и я, честно говоря, особо и не понимал, зачем им нужен представитель, да особенно и не задумывался. Наверно, отец меня туда отправил потому, что я владел английским.
Отец унаследовал мастерскую деда, стал заниматься станками и постепенно занял свою нишу на рынке, удвоив капитал компании. Когда мне было шестнадцать, не стало матери. Через год папа взял новую жену, а мне достались уже взрослые брат с сестрой – пятью и восьмью годами младше меня. Самое обычное дело, я не в обиде. С мачехой и ее детьми отношения были нормальные. Тогда же я начал рисовать.
В тридцать я вернулся в Японию. К тому времени компанию перевели на банковское управление, а должность представителя упразднили. В Японии работы у меня не было, дома у нас тоже не осталось. Отец со своим семейством из трех человек ютился в квартире. Он постарел: теперь его хватало лишь на то, чтобы брюзжать. Через год он умер – вернее сказать, зачах.
Ни мачехи, ни ее детей я с тех пор не видел.
Я всерьез занялся живописью, хотя вынужден был по-прежнему зарабатывать на жизнь и краски.
Я мечтал о том, как когда-нибудь поселюсь в какой-нибудь хижине в горах и буду беззаботно рисовать.
Покончив с трапезой, я вышел на улицу и направился в супермаркет. Купил кое-чего съестного и вернулся в свой домик.
У ворот стоял белый «мерседес-бенц». Водительская дверь приоткрылась и передо мной предстала женщина. На ней был белый костюм – вероятно, под цвет машины – и короткое пальто с собольим воротником. Должно быть, она решила, что в горах холодно. Судя по машине, она была при деньгах.
– Господин Накаги?
Я кивнул, не выпуская из рук пакетов с провиантом. В этой женщине не было присущей богатым заносчивости. Выглядела она чуть старше меня, а я редко ошибался с возрастом женщины.
– Меня зовут Косуги. Меня к вам направил президент компании.
На визитной карточке, которую она мне протянула, был напечатан ее рабочий адрес, но что это за контора, я так и не понял.
– Войти не побрезгуете?
Нацуэ Косуги с улыбкой покачала головой.
Я провел ее в гостиную, где и сам был нечастым гостем. На ходу извлек из пакета с покупками пару банок пива и поставил на стол.
– Выпить не желаете?
– Нет, спасибо. Вы, кажется, обещали завязать?
– Обещания для того и придуманы, чтобы их нарушать. Особенно если это касается выпивки.
Владелец хижины делал вид, будто держит надо мной шефство, однако почти никак этого не показывал. Единственное – он сдавал мне хижину, которой сам пользовался только летом, позволял трапезничать на корпоративной вилле, располагавшейся неподалеку, и присылал время от времени служащих, которые наводили порядок, забирали грязное белье и тому подобное.
– Что вам здесь надо?
– Это – ваша мастерская?
– Мастерская на втором этаже. Там свет хороший, вот и выбрал, а сама-то комната в плохом состоянии – дети окончательно привели ее в негодность. Я хозяину пообещал, что только там и буду рисовать – все равно ремонт делать. Он сказал, мне все равно.
– Ну что ж, хотя бы одно обещание вы сдержали.
– Да просто возни много в другое место все перетаскивать.
Я оттянул колечко на пивной банке.
Последние четыре месяца пил без перерыва. У меня было шесть миллионов иен, так я их все промотал – на выпивку и женщин.
Был у меня свой угол, однокомнатная квартира в Токио – помнится, галерея мне ее сдавала. А в остальном – ни кола ни двора.
– Я хочу зарезервировать картину.
– Вы хотите купить чистый холст?
– Дошли слухи, что вы рисуете картину сотого формата. Я хочу, чтобы вы сделали мне такую же.
– Боюсь, точной даты вам не назову. Я не знаю, что с первой-то будет. Зачем обещать то, чего не сможешь выполнить?
– Плачу аванс в любом размере.
– В таких вопросах цену не назовешь.
– Я серьезно.
– Вложили бы деньги в недвижимость.
– Мне нужна картина.
– Вот когда я ее закончу, вы на нее посмотрите и тогда ради бога покупайте. Впрочем, когда все это произойдет, я сказать не могу.
– Вам неприятно, что кто-то хочет купить полотно, даже не взглянув на него. Это оскорбляет ваше достоинство?
– Я о себе не такого хорошего мнения.
Я глотнул пива. С наступлением темноты я привык пропускать пять-шесть стопочек виски.
– Сомневаетесь в своих силах?
– Перед пустым холстом ни один художник не уверен в своих силах. Если только он не гений.
– То есть вы не считаете себя гением?
Лет до двадцати пяти я отрабатывал технику: не заходил дальше набросков и копий. Бывало, стоял перед мольбертом, сколько мог держаться на ногах, но в те годы я был молод и быстро восстанавливал силы. В двадцать семь мне вдруг захотелось создавать свои полотна. Я рисовал все, что видел, все, что попадало под руку. Нью-йоркские высотки, окна домов, двери, стены, потолок своей квартиры, кровать, собственную руку. Три года я этим занимался, а потом вернулся в Японию.
– Я видела две работы, которые вы написали, выйдя из тюрьмы.
– А-а, вот вы о чем.
Обе приобрел владелец хижины; за каждую выложил по миллиону иен. Пока этих денег мне хватало на жизнь и краски. На текущие расходы уходило всего ничего.
– Хорошие картины. Хотела купить их, но владелец галереи отказал. Посоветовал договориться с вами на следующую.
Я работал над «соткой» в хижине и по уговору должен был продать ее хозяину через галерею. Так уж повелось в мире искусства, что посредником всегда выступает какая-нибудь галерея. Они забирают себе половину выручки.
Опять же через галерею владелец хижины купил мое время.
Мне было тридцать шесть, когда в начале лета я убил человека и меня посадили в тюрьму. Я отбыл три года. Образцовым заключенным меня не назовешь, но срок скостили, и я вышел на три месяца раньше.
– Не сочтите за грубость, но сейчас вы пишете куда лучше, чем до заключения.
– Покупайте через галерею.
– Мне сказали, что зарезервировать через галерею нельзя. Галерея продает только готовые работы.
– И получает свои пятьдесят процентов. Невероятно, согласитесь.
– Пока вы сидели в тюрьме, галерея продавала ваши картины. Они даже подготовили к вашему освобождению комнату и все, что нужно для рисования. Уж в чем-чем, а в черствости не упрекнуть, согласитесь.
– Пожалуй.
По выходе из тюрьмы я получил от галереи шесть миллионов иен. И еще отчитались за проданные полотна.
– Я так и думала.
– О чем вы?
– Редкому художнику нравится, когда кто-то встает на сторону галереи. В отсутствии здравого смысла вас не упрекнуть.
– Нечем тут гордиться.
– Вы разумны по мелочам. Расстраиваетесь из-за ерунды. Зато в серьезных вопросах, когда дело доходит до принципа, вы – борец.
– Может, и так.
– Как бы там ни было, я бы хотела зарезервировать вторую «сотку».
– Как хотите. В таких делах контрактов не составляют.
– Можно я посмотрю вашу нынешнюю работу?
– Пока что это пустой холст.
– От меня так просто не отделаешься. Я умею быть занудой.
– Заметно.
– Все равно своего добьюсь. Не мытьем, так катаньем.
– Это уже не назойливость, это страшно.
– Да, я такая.
Нацуэ Косуги вынула из пачки сигарету и прикурила от зажигалки «Картье».
– Говорят, до того, как переключиться на абстракции, вы писали натюрморты. Отчего столь разительная перемена?
Теперь, с сигаретой во рту, Нацуэ Косуги говорила более непринужденно. Она, словно специально выбрав подходящий момент, демонстрировала, что под деловым костюмом скрывается женщина.
– Художник правдив лишь на полотне.
– Абстракционист должен быть хорошим рисовальщиком, именно потому что пишет абстракции. И все равно вы как-то неожиданно переключились. Я видела ваши ранние полотна и поражалась вашему таланту рисовальщика. Отчего вы больше не пишете натюрморты?
– У меня и пейзажи были.
– Меня удивило, что вы не писали фигуры.
Нацуэ Косуги стряхнула пепел в хрустальную пепельницу. У нее были длинные тонкие пальцы с изысканным маникюром.
– Чем вы занимаетесь?
– У меня своя фирма. Мы занимаемся дизайном и уже приобрели кое-какую репутацию. Ну и с галереей тесно сотрудничаем.
– Пользуетесь своей привлекательностью?
– Привлекательность привлекательностью, а работа есть работа.
– А вы очень даже ничего, знаете?
– Женщине в жизни приходится пробиваться.
– Вы уверены в собственной неотразимости. Достойно восхищения. Я это имел в виду.
Нацуэ Косуги скривила рот в усмешке.
Я вынул из кармана сигарету и прикурил ее от «Зиппо». – Я к вам еще загляну.
Гостья затушила окурок и снова стала прежней. Я тоже смял сигарету, которую только что раскурил.
Проводил гостью до дверей, вернулся на кухню и стал убирать в холодильник продукты. Прихватив банку пива, поднялся на второй этаж.
Комната была размером в восемь татами, на стене висело полотно. У стены напротив стояла кровать наподобие больничной койки. Больше в комнате ничего не было, если не считать всякого рисовального добра.
Я отвел взгляд от полотна, плюхнулся на. кровать и уставился в потолок.
Мелкие трещинки никак не хотели складываться в какой-либо законченный рисунок, как я ни старался. Зато они начали приобретать цвета, которые постоянно менялись, как живые. Я наблюдал за переменами.
Я обнаружил новый способ убивать время. Поначалу, только вселившись в хижину, я частенько выходил на улицу и наблюдал за цветами земли. Любил спускаться в гостиную и сидеть перед камином, любуясь, как языки пламени меняют форму, раз уж цвет они не меняли.
Я уже освоился в мастерской, гостиной, спальне, а также кухне и ванной. Впрочем, хотя я и прожил здесь уже месяц, были в доме комнаты, в которые мне еще предстояло зайти.
Для меня дом был слишком просторным. Как бы сказать, больше, чем физически нужно человеку из плоти и крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25