Солдат, что взял ружья, опять забирается внутрь. Он обыскивает меня, умело, но не грубо, лейтенант попеременно усмехается мне и улыбается тебе, а ты все смотришь, руки в перчатках стиснуты, но заметно дрожат. От солдата несет кислятиной — почти воняет. Он не находит ничего достойного демонстрации, за исключением тяжелой связки ключей, которую я утром сунул в карман. Он кидает ключи лейтенанту, та ловит одной рукой и разглядывает, поднимает и поворачивает к свету.
— Мощная связка ключей, — говорит она и смотрит вопросительно.
— От замка, — объясняю я. Слегка смутившись, пожимаю плечами. — На память.
Она со звоном крутит их на руке, затем размашисто кидает в карман драного кителя.
— Знаете, Авель, нам нужно куда-то забиться на некоторое время, — говорит она. — Чуточку отдыха и развлечений. — Улыбается тебе, — Замок далеко?
— Сюда мы ехали с рассвета, — говорю я.
— Почему вы уехали? Замок же должен защитить, нет?
— Он маленький, — отвечаю я. — Не слишком грозный. Совсем не грозный. На самом деле обычный дом; раньше был подъемный мост через ров, а сейчас просто каменный.
Она, видимо, поражена.
— О! Ров… — Солдаты ухмыляются (и я впервые замечаю, как устали и побиты многие из них; одни толпятся вокруг, кто-то уносит тело юноши, другие выводят беженцев в обход нашего экипажа и дальше по дороге. Многие солдаты, видимо, ранены; одни хромают, у других руки висят на потрепанных повязках, у третьих на головах посеревшие платки грязных бинтов).
— Ворота не очень прочные, — объясняю я и чувствую, что слова мои спотыкаются, как эти неопрятные разношерстные солдаты. — Мы боялись, замок разграбят, если мы останемся и попробуем удержаться, — продолжаю я, — Приходили солдаты; вчера пытались его захватить, — говорю я в заключение.
Она прищуривается.
— Какие солдаты?
— Я не знаю, кто они.
— Формы? — спрашивает она. Лукаво оглядывается. — Лучше наших?
— Да мы их толком не видели.
— Тяжелое вооружение у них какое? — спрашивает она и, когда я запинаюсь, машет рукой и перечисляет: — Танки, бронемашины, полевые орудия?..
Пожимаю плечами.
— Не знаю. Оружие у них было; пулеметы, гранаты…
— Миномет, — говоришь ты, сглотнув и переводя испуганный взгляд с меня на нее.
Я накрываю твою руку своей.
— Я в этом не уверен, — говорю я лейтенанту. — Полагаю, это был… подствольный гранатомет?
Наша лейтенант глубокомысленно кивает, на мгновение задумывается, потом говорит:
— Давайте глянем на ваш замок, Авель, хорошо?
— Его легко найти, — отвечаю я. Оглядываюсь туда, откуда мы ехали. — Просто…
— Нет, — говорит она, открывая дверцу и вбрасывая свое компактное тело вверх и внутрь, на сиденье напротив тебя. Сдвигает какие-то сумки, устраиваясь поудобнее, и кладет винтовку на колени. — Вы нас туда отвезете, — говорит она мне. — Всегда хотела покататься в такой карете. — Хлопает по плюшевому сиденью. — И некоторое знание местности не помешает. Шарит в кителе — темном, парадном, с несколькими прорехами, измазанном и покрытом пятнами, — выуживает блестящий серебряный портсигар, открывает и предлагает тебе и мне: — Сигарету?
Мы отказываемся; она достает сигарету, убирает портсигар.
— По-моему, возвращаться — не слишком удачная мысль. — Я стараюсь, чтобы это прозвучало рассудительно.
Она стаскивает фуражку, приглаживает короткие, буро-мышастые вихры.
— Ну, плохи дела, — отвечает она; нахмурившись, рассматривает что-то внутри фуражки, пальцем проводит по внутреннему ободку. — Считайте, что вы конфискованы. — Водружает фуражку на голову и смотрит на меня с легкой холодной улыбкой. — Разворачивайте экипаж и поезжайте туда. — Достает из нагрудного кармана зажигалку.
— Но мы сюда ехали с рассвета, — возмущаюсь я, — И то — с толпой. Уже стемнеет…
Она трясет головой.
— Мы отправим вперед грузовики. — Она щелчком поправляет фуражку. — Перед грузовиком с пулеметом люди расступаются; вы удивитесь. Не займет много времени. — Одной рукой прикуривает, пальцем другой описывает в воздухе изящный круг. — Разворачивайтесь, Авель, — прибавляет она сквозь облако дыма.
Высокий грузовик загнали на поле; соляр из него выкачали. Мы разворачиваемся в воротах, а из засады, с лесной дороги выезжают пара джипов и два шестиколесных автофургона под маскировочными тентами. Солдаты, обследовавшие остатки горящего фургона, загружают в кузов канистры бензина и пластиковые цилиндры. Грузовик едет перед нами обратно по дороге, прямо в поток беженцев, — клаксоны ревут, солдат гордо стоит в кабине, откуда торчит пулемет. Людская масса разделяется и распадается перед грузовиком, точно вода под форштевнем; мне нужно только не отставать. Впервые за весь день кобылы идут легким галопом.
Один джип едет прямо за нами. В нем тоже имеется пулемет — на подставке за передними сиденьями. Второй джип остается позади; двое ополченцев и наши слуги похоронят молодого солдата и догонят нас.
Коляска дребезжит, раскачивается и трясется; влажный ветер, холодный и быстрый, обвевает мне лицо. Водянистое солнце тянет за край дороги длинную тонкую тень экипажа, мелькающих спиц. Лейтенант, похоже, довольна; сидит нога на ногу, винтовка покачивается у бедра, фуражка лежит на сумке подле нее, рука отсутствующе перебирает короткие пепельно-бурые волосы. Улыбается нам обоим по очереди. Ты смотришь на меня, втискиваешь руку в перчатке в мою ладонь.
За нами беженцы вновь смыкаются и продолжают путь. От горящего фургона в канаве доносится звук, похожий на далекий кашель, и темный дымный волдырь катится вверх в сереющее небо, сливаясь с дымом остальных горящих машин, ферм и домов по всей равнине.
Глава 2
И вот так нас доставляют в замок. Я не думал вновь увидеть его так скоро; на самом деле почти надеялся не видеть его больше никогда. Чувствую себя глупо, будто человек, который долго и сердечно прощался с близким другом на станции и затем обнаружил, что они по недоразумению едут в одном поезде. И все же, когда грузовики сворачивают с дороги и оставляют позади вереницу беженцев, я спрашиваю себя, какой прием нас ждет. Мы подъезжаем, и я высматриваю дым, опасаясь, что вчерашние солдаты разграбили наш дом и предали его огню. Но пока в небе над деревьями, окружающими замок, лишь серые облака, плывущие с севера.
По дороге лейтенант исследует экипаж и находит много такого, что приводит ее в восторг. Я оглядываюсь, как раз когда она обнаруживает у тебя в ногах шкатулку с драгоценностями; ты наклоняешься и прижимаешь шкатулку к груди, но она высвобождает ее из твоих рук, мягко хмыкнув, ласково предостерегая; думаю, это ломает твою оборону так же бесповоротно, как ее превосходство в силе. Она изучает каждую вещицу по очереди, некоторые восхищенно примеряет на грудь, на запястье или на пальцы, а потом смеется и возвращает шкатулку тебе, оставив лишь одно колечко из белого золота с рубином.
— Можно мне взять? — спрашивает она тебя. Коляска с грохотом подскакивает на выбоине, и я вынужден смотреть вперед; головой ты прижимаешься к моей пояснице; я дергаю вожжи, отводя кобыл от череды рытвин на дороге. Я чувствую, как ты киваешь.
— Спасибо, Морган, — говорит лейтенант, в голосе — полное удовлетворение.
Она, похоже, на несколько минут задремывает (ты касаешься моей спины, чтобы я посмотрел, и улыбаешься, кивая на нее; ее голова вяло подпрыгивает). Я не так уверен; по-моему, лицо лейтенанта не абсолютно спокойно, не такое, что обычно бывает у по-настоящему уснувших людей. Может, наблюдает за нами, искушает, ждет, что мы станем делать.
Но может, и нет — вот она просыпается, озирается, спрашивает, где мы, и вытаскивает из гимнастерки маленькую рацию. Коротко говорит в нее, и грузовики впереди, рыча, останавливаются на дороге. Я пристраиваю экипаж прямо за ними; джип замирает у нас в хвосте. Мы примерно в полукилометре от подъездной аллеи, что прячется за поворотом под мокрыми и темными древесными скелетами.
— Там есть сторожка? — тихо спрашивает она. Я киваю.
— Есть другая дорога или грунтовка, в объезд сторожки?
— Не для грузовиков, — говорю я.
— Джип?
— Думаю, да.
Она быстро встает, отчего экипаж сотрясается, глядя на тебя, касается фуражки, затем кивает мне:
— Вы покажете дорогу. Возьмем джип. — Ты глядишь с ужасом и протягиваешь ко мне руку. — Коленка, — зовет наша лейтенант одного из сидящих в джипе. — Присмотри за лошадьми.
Лейтенант отдает людям в грузовиках приказы, которых я не слышу, потом прыгает в джип, садится за руль. Парень на пассажирском сиденье держит оливкового цвета трубу диаметром с водосточную и длиной метра полтора. Видимо, реактивный гранатомет. Я зажат сзади между металлической подставкой пулемета и толстым бледным солдатом, от которого несет сдохшей неделю назад лисицей. У нас за спиной на кромке кузова скрючился четвертый солдат; он придерживает тяжелый пулемет.
Мы сворачиваем на узкую лесную тропу, что огибает старое поместье сзади и идет вдоль откоса, окаймленного мокрым хвойником. Нависающие деревья и кусты местами образуют тоннель, и пулеметчик тихо ругается, пригибаясь, когда цепкие ветки пытаются выдрать оружие у него из рук. Тропа добирается до ручья, что впадает в ров. Мост сгнил, для джипа слишком хрупок, балки перекошены и шатки. Лейтенант оборачивается ко мне, на ее лице постепенно проступает разочарование.
— Мы уже близко, — говорю я, понизив голос. Киваю, — Прямо за гребнем; оттуда все видно.
Она следит за моим взглядом, затем тихо говорит солдату с пулеметом:
— Карма, бери пушку. Пошли.
Похоже, она имеет в виду и меня. Мы оставляем джип без присмотра и впятером — лейтенант, я, человек с гранатометом, толстый бледный солдат и тот, кого она назвала Карма, — в руках у него пулемет, вокруг талии обмотаны тяжелые на вид ленты, — переходим мост и взбираемся на крутой берег на той стороне. От гребня за кустарником начинаются замок и сады. Отсюда отличный обзор. Лейтенант берет маленький полевой бинокль, наставляет его на наш дом.
Сверху выливается краткий ливень, капли вспыхивают в последних косых лучах, что прорываются из-под дождевых облаков, лавиной надвигающихся с севера. Гляжу на свой дом — его укутывает золотая пелена ветра и дождя, — пытаюсь увидеть его чужими глазами; скромные зубчатые стены, невелик; стерт веками, изящен в кольце воды, окружен лужайками, изгородями, дорожками гравия и пристройками. Древние стены — когда-то проколотые лишь бойницами, уже давно переделанными в окна побольше, — медового оттенка в этом красно-розовом свете. Он кажется мирным и, однако же, при всем архитектурном изяществе, каким-то слишком крепким для наших зверских непочтительных времен.
Погруженное в это неразборчивое варварство, все, что стоит гордо, напрашивается на снос — так непокорный крик лишь быстрее заставляет ладони сосредоточиться на горле, сдавить эту подвижную ниточку воздуха, на которой мы только и болтаемся в жизни. Стойкость в наши оголтелые дни достигается единственно малым достоинством и банальностью; она — в униформности, если не в униформе, вроде того косяка перемещенных лиц, в который мы пытались влиться. Порою величайшая защита — в нижайшем поклоне.
Пока, во всяком случае, в замке все спокойно; никакого дыма, никаких караулов на зубчатых стенах" не развевается флаг, не горят огни, и ничто не движется. На лужайках перед домом — по-прежнему палатки: деревенские, уже пострадавшие от домогательств вооруженных банд, решили, что близость замка гарантирует им какую-то безопасность. Над палатками тихо вьется дымок.
По-моему, никогда еще замок не казался мне таким прекрасным, пусть им распоряжается одна шайка грабителей, а я вынужден помогать другой, еще решительнее стремящейся им завладеть.
Земли вокруг него — другое дело; еще до разграбления нашими приблудными беженцами — что вырубали леса на дрова, а у нас на лужайках рыли выгребные ямы — поля, леса и парки истощились, пришли в упадок, в запустение. Два года назад мы лишились управляющего, а я не нашел в себе сил занять его место: управление поместьем всегда вызывало у меня лишь отстраненный интерес. Постепенно остальных работников так или иначе забрала война, и неукротимая природа принялась восстанавливать свою старую власть над бременем наших земель.
— Там, в конюшне, — шепчет лейтенант под топот дождевых капель по листве, — те два вседорожника.
— Наши, — отвечаю я. Мы оставили их там, а Двери конюшни не заперли, понимая, что, если запирать, ущерб будет только больше. — Правда, мы Двери вот так не открывали.
— То дощатое здание, за гаражами, — говорит лейтенант. — Это котельная?
— Да.
— А топливо для нее? — Она смотрит с надеждой.
Только у нас под экипажем.
— Резервуар пересох месяц назад, — отвечаю я вполне правдиво. Экономя последние бочки с соляром, мы для освещения пользовались в основном свечами, а для обогрева — очагами; и кухонные плиты умеют жечь дерево. Камины и лампы на пропане у нас тоже были, но последний баллон мы сожгли в ночь перед отъездом.
— Хм-м, — говорит наша лейтенант, когда стоящий подле солдат толкает ее локтем и тычет пальцем в сторону замка. Мы видим, как из конюшни появляется мужчина — еще один ополченец, насколько я понимаю, — ставит на заднее сиденье все-дорожника канистру, а потом уезжает за угол к фасаду замка, так, что нам не видно.
— Топлива много в машинах? — тихо спрашивает лейтенант.
— Только то, что мы не смогли слить, — отвечаю я.
— Заехать в замок на машине можно?
— На ваших — нет, — говорю я. — Слишком высокие. Там внутренний дворик, места достаточно, чтобы развернуть что-нибудь вроде джипа.
— И подъемного моста нет? — спрашивает она, глядя на меня. Качаю головой. Она слегка улыбается. — Зато вы, кажется, упоминали ворота, да, Авель?
— Хлипкие, чугунная опускная решетка. Сомневаюсь, что помешает…
У лейтенанта щебечет рация. Она рукой останавливает меня и отвечает, слушает, потом шмыгает носом.
— Да, если сможете сделать чисто. Мы на холме прямо за замком.
Убирает аппарат.
— Любители, — она ухмыляется и качает головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25