Я закрываю глаза, стискиваю руки. Приказываю кишкам прекратить ворочаться. Одного солдата тошнило, говорю я себе. Я знаю; я слышал несколько секунд назад. Их лица были бледны весь день, никто ничего не ел с завтрака. Несколько человек уединялись за фермой — опустошиться с той или другой стороны. Нельзя сдаваться. Подумай, как стыдно: останавливаться, спешиваться, бежать в укрытие, скидывать брюки, а все будут смеяться, пока ты сидишь, вынужденный выслушивать их замечания. Подумай о лице лейтенанта, о ее чувстве победы, превосходства над тобой. Не допускай такого. Не сдавайся!
Тут мой мерин останавливается.
Я открываю глаза. Остановились все. Солдат, ранее посланный вперед, стоит у тропы, шепчется с лейтенантом. Она оборачивается, оглядывает строй конников. Делает знак рукой, за которым я не слежу, и двое спешиваются, торопливо шагают мимо меня. У обоих маскировочная краска на лицах, а формы утыканы травой. Один тащит длинный черный арбалет. Вот до чего мы опустились, думаю я.
Лейтенант отдает приказы; трое скачут вперед.
Лейтенант поднимает руку, показывает на часы и выкидывает пять пальцев. Я оглядываюсь и вижу, что большинство спешились. Несколько человек беззвучно исчезают в кустах. Эти люди, замечаю я, в своих нарядах выглядят более традиционно по-солдатски; яркие детали одежды, под руку подвернувшиеся замковые сувениры исчезли целиком, сменились тусклой скукой бурого камуфляжа. Лейтенант смотрит на них, улыбается. Я легонько похлопываю Иону по шее, сажусь, скрестив руки. Лейтенант вновь отворачивается, смотрит на тропу, где исчезли трое солдат. Спина ее напряжена.
Я тихо соскальзываю с лошади и тихо шагаю через подлесок по склону, зная, что лейтенант за мной наблюдает. Останавливаюсь у дерева и расстегиваю ширинку. Стою, вроде бы готовый, затем смотрю вбок, будто бы только заметив ее взгляд. Секунду гляжу на нее, а затем прохожу чуть дальше, за высокий куст. Кажется, перед тем как скрыться, замечаю ее улыбку.
Наконец-то. Я рывком расстегиваю ремень, сажусь и облегчаюсь. Удачный ветерок над головой тихим шепотом перекрывает звук. Я верно выбрал направление; воздух течет от тропы. Платок сойдет, конец ему настает.
Я возвращаюсь к остальным, аккуратно застегивая ширинку. Лейтенант по-прежнему сосредоточенно смотрит на тропу. Я снова сажусь в седло; в точке, где, похоже, фокусируется взор лейтенанта, что-то движется. Она опять делает знак остальным, и мы продолжаем подъем.
Вскоре мы минуем двух убитых часовых. Прятались в замаскированном окопчике поодаль от тропы, меж деревьев выше по склону. Их выволокли из гнезда, обмякших и дряблых, и оставили рядышком снаружи на покатой земле. Оба молоды, на обоих форменные штаны; одному арбалетная стрела проткнула левый глаз, другому так глубоко перерезали глотку, что голова почти отделена от тела. Если взглянуть пристальнее, у другого тоже перерезано горло — но изящнее, не так грязно. Двое наших солдат вытирают ножи о штаны убитых; явно горды. Лейтенант благодарно кивает и делает знак; тела отправляются обратно в окоп, падают вяло. Двум героям выводят лошадей, третий, разведчик, снова исчез.
Через десять минут мы находим пушку. По сигналу разведчика лейтенант собирает нас в низине; все спешиваются. Солдаты взваливают на плечи тяжелое снаряжение и берут оружие; лошади привязаны к деревьям. Лейтенант оглядывает своих, взгляд порхает по лицам, тюкам, винтовкам. Нескольким что-то шепчет, улыбается, похлопывает по рукам.
Подходит ко мне и приближает губы к моему уху:
— Это опасный момент, Авель, — шепчет она. — Скоро будут стрелять. — Я чувствую ее дыхание на щеке, ощущаю, как плотность низкого шепота проникает в мягкие извилины хрящей и плоти. — Если хотите, можете остаться здесь с лошадьми, — говорит она, — Или пойти с нами.
Я поворачиваю голову, приближаю губы к ее уху. Темно-оливковая кожа абсолютно ничем не пахнет.
— Вы мне доверите лошадей? — удивленно спрашиваю я.
— О, вас придется связать, — тихо отвечает она.
— Связать или заставить смотреть, — говорю я. — Вы меня балуете. Я пойду.
— Я так и думала. — Внезапно перед глазами — громадный зазубренный нож, лезвие в матовых полосах темной краски, лишь верхушка зубчатого края нага — волнистая сияющая линия. — Но теперь ни звука, Авель, — выдыхает она, — или это будет ваш последний звук. —Я отрываю взгляд от пугающего ножа и пытаюсь высмотреть в этих серых глазах иронию, но вижу лишь отражение стального лезвия, еще серее. У меня расширились глаза; я щурюсь и улыбаюсь как могу терпимо, но она уже отвернулась и ушла. Издалека ветер доносит ворчанье двигателей.
Мы оставляем лошадей, перебираемся через низкую насыпь и другую пологую низину, затем карабкаемся по крутому, изрытому корнями склону холма повыше; все громче рев моторов. На вершине склона, посреди сырых бурых папоротников, которые лейтенант и ее люди почти не потревожили, прокравшись с тонкой фацией, — я пытаюсь им подражать, — мы оказываемся над откосом.
Пушка стоит, припечатанная солнечным светом, на расстоянии всего лишь броска гранаты. Среди старых зданий рудника, окруженная руинами разорившегося предприятия, разъеденная сетка бурых узкоколеек, накрененная рахитичная деревянная башня с одиноким колесом на верхушке, шелушащиеся ветхие сараи с пустыми разбитыми окнами, перекошенные и просевшие рифленые стальные крыши и горстка помятых ржавых баков.
Одна пушка выглядит целесообразной и цельной; металлическое тело ее — тусклое, темно-зеленое. Длиннее грузовиков, что остались на ферме. Покоится на высоких колесах с резиновыми шинами; под дулом — две параллельные длинные запечатанные трубы. Орудийный расчет прикрыт плоской плитой, огибающей казенник, где на широкой круглой платформе (судя по всему, она опускается, принимая на себя вес орудия) громоздится путаница колес, ручек, рычагов и два ковшеобразных сиденья.
Позади две длинные лопаты-подпорки на шарнирах образуют буксирную дугу. Группа солдат цепляют ее к ревущему фермерскому трактору, а за ними, отключив мотор, ждет гражданский грузовик с открытым кузовом. Еще несколько человек в форме грузят в него сумки, тюки и ящики, курсируя между грузовиком и самым целым зданием рудника, двухэтажной кирпичной конструкцией — похоже, бывшей конторой. Всего я вижу человек десять; оружия ни у кого не заметно. В воздухе плывет дизельная вонь.
Подле меня лейтенант смотрит в бинокль, торопливо шепчет что-то своим людям; приказы передаются вдоль линии в обе стороны через мою голову. Я ощущаю возбуждение, с которым она говорит; две группы солдат поспешно перебираются на другую сторону ниже вершины холма, их тени рассыпаются, темнотой вливаясь во тьму. Они движутся быстрее, чем на подходе, а шум перекрывается ревом моторов и благоприятным ветром. Лейтенант и оставшаяся треть отряда лезут в тюки, достают магазины и гранаты.
Я смотрю вокруг, на идеальную безжизненную синеву небес над головой, на массу темной хвои на охряном склоне за рудником, на рыжее солнце, что повисло на дальнем краю холма, словно пальцы, вцепившиеся в уступ, потом снова на пушку в тени западных холмов. Ее прицепили к трактору. Грузовик тронулся, шофер наполовину высунулся из открытой двери, и машина задним ходом движется вдоль рухнувшего здания к накрытому брезентом двухосевому трейлеру. Четверо солдат подбегают к нему сзади, пытаются сдвинуть к грузовику; не получается. Они смеются — голоса отдаются эхом, — качают головами, довольствуются тем, что подзывают грузовик руками.
Лейтенант внезапно цепенеет; наклоняет голову, точно слыша что-то или ожидая услышать. Глядит на меня, хмурится, но, думаю, меня не различает. Кажется, я что-то слышу. Может, далекая стрельба: не смутный гром артиллерии, но безжизненные щелчки огнестрельного оружия. Лейтенант устанавливает винтовку, щекой прижимается к ложе. Солдаты, лежащие рядом, видят это и тоже целятся.
Я вновь смотрю на людей у рудника. Прицепленный к пушке трактор не движется. У них, похоже, проблемы с точкой буксировки. Проходит полминуты.
Потом из кирпичного здания, размахивая ружьем и что-то крича, выбегает солдат. Настроение мгновенно меняется; солдаты озираются, потом бегут; одни — к зданию конторы, другие к кабине грузовика, где шофер, стоя на подножке, глядит, судя по всему, прямо на нас.
Потом где-то справа раздается выстрел, и земля под солдатами, что бегут к конторскому зданию, подпрыгивает и делает рывок в миниатюрном взрыве почвы и камня. Двое падают.
Лейтенант шипит, затем ее винтовка извергается, выплевывая пламя и вбивая мне в голову два гвоздя боли. Я затыкаю уши пальцами, непроизвольно зажмуриваюсь, ныряя вниз и назад. Последнее, что я вижу на руднике, — ветровое стекло грузовика, разбитое в белизну, испещренное большими черными дырами, и отброшенного назад шофера — он падает и корчится, словно его ударили в живот копытом.
Стрельба продолжается некоторое время, перемежаясь резким грохотом фанат, падающих меж зданий рудника; я выглядываю и вижу, как лейтенант останавливается перевернуть магазин, затем снова — сменить пару на другую, скрученную лентой, лежащую под рукой; каждое движение — с плавной, неторопливой ловкостью; винтовка рявкает, едва прерываясь. В воздухе воняет чем-то горьким и едким. Пара взрывов позади и внизу — должно быть, ответный огонь, и я, кажется, слышу треск рации лейтенанта, но она сама то ли не обращает внимания, то ли не слышит. Вскоре единственный оставшийся звук — выстрелы лейтенанта и ее людей.
Потом и он смолкает.
В ушах звенит тишина. Я полностью открываю глаза, смотрю на лежащий ничком силуэт лейтенанта. Она оглядывает лежащих рядом. Все озираются, проверяют. Похоже, никто не ранен.
Я подползаю к оставленному мною тоннелю примятого папоротника на краю откоса и смотрю на рудник. Там курится дымок. Некоторые окна конторского здания точно разъедены — металлические рамы погнуты, обрамляющие их камни выбиты до скоб, землю усеяли сколки и обломки оранжевых кирпичей. Грузовик выглядит так, будто великан обмакнул громадную кисть в черную краску, а затем ткнул в капот, разбрызгивая по металлу черные пятна. Из решетки и дыр в крышке поднимается пар. Темная лужа дизельного топлива медленно ползет из-под грузовика, точно кровь из-под трупа. Трактор накренился, большое заднее колесо и оба передних пробиты. Повсюду растянулись упавшие тела, некоторые уронили оружие, другие еще сжимают его в руках.
Потом вдруг — движение в дверях конторы. Выброшено ружье, оно падает и скользит вдоль рельсов. Что-то бледное трепещет в дверном сумраке. Лейтенант шепчет. Из здания, хромая, выходит человек — окровавленное лицо, одна рука болтается, другая машет чем-то вроде листа белой бумаги. В него стреляют справа от нас, его голова откидывается. Он падает мешком цемента и лежит неподвижно. Лейтенант досадливо хмыкает. Что-то кричит, но слова теряются в шуме стрельбы с верхнего этажа конторы. Ответный огонь с нашего правого фланга выбивает пыль из кирпичей вокруг окна, а затем — громкий выстрел, что-то пролетает над трактором, пушкой и грузовиком и исчезает в том же отверстии; взрыв раздается почти тут же, исторгая из окна быстрое облако мусора и вытрясая пыль из карнизов рифленой стальной крыши.
Затем вновь наступает тишина.
В глубоком закатном свете я стою на тропе у входа на территорию рудника; небо — охлажденная бирюзовая чаша над темными, безмолвными толпами деревьев. Солнечный свет медлительно ползет вверх по склону, отступая пред тенями. Воздух благоухает, полнится запахом сосновой смолы, что вытесняет вонь дымящихся гильз. Под ногами скрежещет тускло-красный гравий — я поворачиваюсь осмотреть сиену смертоубийства.
Наблюдаю, как люди лейтенанта опасливо осматривают распростертые на земле фигуры, с ружьями на изготовку ощупывают и обыскивают тела, забирают оружие, патроны и все, что им по душе. Один упавший стонет, перевернувшись на спину, и его утихомиривают ножом; дыхание вздохом булькает из раны. На удивление мало крови.
Лейтенант проверила пушку; та оказалась невредима; мистер Рез, видно, восхищен, взбирается проверить управление, крутит металлические колеса, тянет за рычаги, тащит блестящую стальную ручку замка на винтах, открывает и сует голову внутрь. Лейтенант пытается говорить по рации, но вынуждена взобраться на склон, чтобы связь наладилась. Прицеп грузовика открыт; внутри ящики с патронами и заряды для полевого орудия.
Фургон опустошенного грузовика приносит новые плоды: снаряжение, какое-то оборудование, провиант и несколько ящиков вина, по большей части — уцелевшие.
На тропе появляется джип с фермы; его появление возвещается криком часового, которого лейтенант выставила на склоне. Солдаты в джипе вопят, хохочут, хлопают по спинам тех, кто брал рудник, рассказывают о своей перестрелке: устроили другому грузовику сюрприз — чуть дальше по тропе сюда. Рассказывают байки, обмениваются шутливыми выпадами, и в воздухе витает облегчение, очевидное и острое, как аромат сосен. Они убили десятка два человек, если не больше. А взамен — одно легкое ранение, уже промытое и перевязанное, кость не задета.
Что-то движется у меня под ногами. Опускаю взгляд и вижу, что у ног тяжело и неловко, словно еще один раненый солдат, ползет пчела, слепо карабкается на холодный гравий, в своем толстом мохнатом мундире умирая под натиском наступивших холодов.
Снова крик со склона, и снизу ревет мотор. Мигая фарами, к нам спешит грузовик с фермы. Он громыхает прямо на меня; приходится отступить с тропы, и он с рычанием катится мимо. Шатко разворачивается посреди рудника и скрежещет тормозами. Я смотрю туда, где проехали колеса, ожидая… но пчела, невредимая, ползет дальше.
Вскоре мы уезжаем; грузовик везет пушку, трофеи и нас, а джип едет впереди и тащит тяжелый прицеп с боеприпасами. На ферме второй грузовик принимает бремя прицепа, а фермеру беззаботно сообщают, где он найдет своих лошадей. Он мрачен, однако у него хватает ума придержать язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25