В раздавшемся хоре голосов молчание Алекса осталось незамеченным всеми, кроме Джинни. Но чего еще ей было ожидать? Она лежала в палатке, вдыхая запахи травы и дыма, прислушиваясь к тихим голосам у костра, которые в конце концов убаюкали ее.
Ощущение, разбудившее ее, было таким легким, таким мучительно соблазняющим, что какое-то мгновение она даже не понимала, происходит это во сне или наяву. Что-то невесомое, как будто неземное скользило по ней. Ее ресницы затрепетали, и она мечтательно вздохнула. Потом ее глаза резко открылись.
— Алекс?
— Тихо, ни слова, — мягко распорядился он. — Ни слова, ни одного движения. — Зеленовато-карие глаза настойчиво требовали покориться, пока Джинни недоумевала по поводу его странных слов. Что-то необычное было в выражении его лица, не суровом, но и не ласковом. В нем сквозило желание подчинить, как будто он решил это после долгих и мучительных раздумий. — Я пришел взять то, что принадлежит мне.
У нее перехватило дыхание, когда до нее дошел смысл его слов. Она открыла рот, чтобы заговорить, но он сильно прижал к ее губам два пальца.
— Нет, ты будешь молчать и лежать не шевелясь.
Холодок страха пробежал по ее спине. Что он собирается сделать с ней? Он только что напомнил ей, что она принадлежит ему, что она отдала себя ему в обмен на жизнь Эдмунда. Но тогда она имела в виду совсем не это! И все же у него было право истолковывать сделку так, как он считал нужным, ведь никаких условий при заключении сделки не было поставлено. Сейчас он снял с нее покрывало, и впервые в его присутствии Джинни почувствовала крайнюю незащищенность своей наготы.
Алекс убрал пальцы и слегка провел по губам тонким кончиком кисточки из собольего волоса. Теперь Джинни поняла, что чувствовала в полузабытьи. Кисточка скользнула по очертаниям ее уха, вызвав такое пронзительное наслаждение, что Джинни ахнула; потом она обвела контур щеки и соскользнула на ключицу. Алекс неотрывно продолжал смотреть ей в глаза, когда кисточка двинулась к холмику груди, ласкающими движениями касаясь ее до тех пор, пока соски не набухли, и томительное желание охватило ее. Нежное орудие ласки затрепетало по ее животу и, обрисовав контур пупка, скользнуло дальше. Свободной рукой Алекс раздвинул ее бедра с мягкой, но неумолимой настойчивостью, и горло сжал спазм в неистовом предвкушении, граничащем с болью.
Кисточка заскользила вверх по нежному бархату внутренней стороны бедра, а он по-прежнему смотрел ей в глаза; его красивый рот был расслаблен, но не улыбался. Кисточка круговыми движениями поднималась все выше и выше. Горячие слезы почти невыносимого предвкушения наслаждения обожгли щеки, когда тело ее напряглось в ожидании, а кисточка замерла. Казалось, что ожидание превратилось в бесконечность, и тело ее задрожало. В этот момент Джинни наконец поняла, что все это было для нее, что это странное обладание имело целью доставить ей бесконечное наслаждение, хотя ее и заклеймил тот, кто дал ей это наслаждение.
Затем, когда она уже почти перестала ожидать, он коснулся ее мягким, легким движением кисточки, и тело ее зазвенело, словно задетая струна лютни. Мягкими пальцами он раскрыл ее, словно нежный бутон, работая кисточкой с утонченным артистизмом, пока она не потеряла ощущение реальности; ее тело сейчас существовало только для того, чтобы наслаждаться, и только один человек знал, как доставить ей это наслаждение, поэтому он и обладал ею.
Только тогда он улыбнулся, как прежде, припал губами к ее губам, прижимая ее к себе, легко скользнув в нежное, влекущее к себе тело, трепеща от желания, и она цепко держала его в себе, когда на них одна за другой накатывались волны восторга. Приподняв ее колени, он прижал их к ее телу, проникнув в нее еще глубже, и взрыв наслаждения потряс их.
Он не покинул ее тела, когда буря утихла, а просунул руки под ее ягодицы, крепко обхватив их, так что она удерживала его внутри.
— Почему ты собиралась оставить меня? — спросил он. — Я так и не смог понять, что же такого сделал, чтобы ты ушла с Эдмундом Вернеем.
Слезы, которые сегодня были у нее на удивление близко, снова потекли по щекам.
— Я думала, что предала тебя, и ты не захочешь, чтобы я вернулась. Но я должна была спасти Эдмунда. Если бы ты убил его, наше чувство было бы уничтожено, останься я или нет. Но я действительно предала тебя. Не просто боролась за свою идею, как много раз со времени нашей встречи, но причинила боль именно тебе. Я подумала, что ты увидишь только измену.
Он покачал головой.
— Мне было больно оттого, что ты предала меня ради спасения другого, но это не было смертельной раной, маленькая мятежница. Ты недостаточно доверяла мне, чтобы вернуться и все рассказать, так ведь?
— Прости, — прошептала она. — Но ты человек строгих принципов, любовь моя. Достаточно сильных, чтобы пренебречь всеми узами родства, пойти на полное отчуждение тех, кто тебе очень дорог. Откуда я могла знать, что так же не случится и со мной?
— Ничто никогда не помешает мне любить тебя, — сказал он с горячей настойчивостью. — Ни принципы, ни долг, ни даже мысль о том, что твоя любовь не такая сильная, как моя. Именно эта мысль мучила меня все последние дни. Но ни в какую минуту я не любил тебя хотя бы на йоту меньше, чем раньше.
— Теперь я понимаю это. — Она протянула руку, чтобы обвести мизинцем его красиво очерченный рот. — Я тоже не вынесла бы расставания с тобой, любовь моя. Я предпочла бы находиться с тобой, пусть даже ты и ненавидел бы меня за мое предательство, чем жить без любви с Эдмундом.
Неторопливо покинув ее тело, он положил ее голову себе на плечо.
— Между нами больше не будет недоверия, и, если будет на то Божья воля, тебе не придется бороться против меня, моя леди-кавалер. Впереди у нас только одна битва. Потом все закончится, и мы начнем все заново, ты и я, как и Англия.
— Если будет на то воля Божья, — сказала она. — Если ты останешься жив, а армия парламента одержит победу… если…
Но было слишком много этих «если». Только наступление рассвета было абсолютно предсказуемым.
Глава 22
— Кортни, вы построите своих солдат на правом фланге, сразу за кавалерией Питера. — Кончиком ножа герцог Гамильтон указал место на схематичной карте, расстеленной на столе у его палатки.
Гилл Кортни что-то буркнул в знак согласия, перенося вес с больного бедра на здоровую ногу.
— Нам чертовски не повезло, что Кромвель решил обойти нас с тыла, — сказал он.
— Да, — согласился Гамильтон, устремив взгляд на лагерь армии парламента. — Если бы он попытался преградить нам путь с юга, мы бы встретили его во всеоружии. А так… — Он пожал плечами. — А так наши силы разрозненны, и пройдет много времени, прежде чем мы сможем соединиться и подготовить надежный план атаки и обороны.
Офицеры-роялисты сосредоточились в задумчивом молчании. Как раз этого времени и не даст им Кромвель. Перед ним было два пути — либо встретиться с роялистской армией в лоб и не дать ей продвинуться в глубь Англии, либо обойти ее и встать между ней и Шотландией. Кромвель выбрал последнее. И это решение принесло свои плоды, поскольку шотландская армия, застигнутая врасплох, оказалась разделенной на отдельные части у селения Престон, причем каждая часть не была защищена с флангов и поэтому особенно уязвима в случае атаки.
— А вот у них, похоже, царит полный порядок, — заметил Гилл, высказав вслух мрачную мысль, мучившую всех остальных. Ряды палаток армии парламента тянулись, казалось, до самого горизонта, и было что-то такое в стройности этих рядов, что отнюдь не способствовало и без того убывающему оптимизму роялистских сил. Уже завтра на рассвете они будут брошены в последнюю битву против парламентской армии — армии прекрасно подготовленных, исключительно дисциплинированных ветеранов, чья отвага черпает силы из опыта прежних побед.
Герцог Гамильтон посмотрел на майора Кортни с некоторой долей презрения. Не было никакой необходимости произносить вслух то, что все они и так знали.
— Наше дело правое, — отрывисто сказал он. — Господь на нашей стороне, и с его помощью мы победим.
Гилл не ответил, хотя все в нем всколыхнулось от этого скрытого упрека. Какой смысл отрицать правду? И если Господь на их стороне, он что-то не торопится доказать это. Армия короля завтра пойдет в кровавый бой, имея за спиной одни поражения. Он отошел от палатки и поднялся на холм, возвышавшийся над завтрашним полем брани. Сегодня это был лишь огромный участок земли между двумя враждебными армиями. Завтра здесь все будет сотрясаться от орудийных залпов и выстрелов мушкетов, от звона скрестившейся стали, ржания раненых лошадей и криков раненых солдат. Мягкий зеленый луг будет истоптан копытами и сапогами, залит кровью наименее удачливых.
Окажется ли он снова в числе тех, кому не повезет? Он невесело улыбнулся. Конечно, все считают, что в битве при Оксфорде он оказался счастливчиком — не погиб, не стал калекой. Но на этот раз, будь у него выбор — смерть или повторение многомесячной агонии, — Гилл Кортни предпочел бы смерть. Ему было уже все равно, кто одержит победу в этой войне — король или парламент. Какая разница, кто будет управлять страной? Англичанам давно уже пора вернуться к своим домам и фермам, к привычной и размеренной жизни, исполнять свой долг в супружеской постели, растить детей. В тихом, полном зелени графстве Дорсет стоит его дом — внушительный особняк елизаветинского стиля; там его ждет жена, и он вернется к ней только целым и невредимым, или ему там никогда не бывать.
— Дикон, если ты не перестанешь вертеться, у меня ничего не получится, — нетерпеливо пожурила Джинни лейтенанта, когда у нее в шестой раз выскользнула нитка из иголки, потому что Дикон возбужденно наклонился вперед, чтобы участвовать в беседе за столом. Они расположились в кухне, служившей штабом генералу Маршаллу.
— Я обойдусь и без пуговицы, — сказал Дикон, расправляя рукав. — Я все равно надену поверх кольчугу.
— Ну да, незастегнутый рукав задерется, и будет крайне неудобно, — возразила она. — Сними рубашку, если не можешь сидеть спокойно.
Алекса развеселила эта перепалка: Дикон был так взбудоражен предстоящим боем, а Джинни так решительно настроена охладить его пыл материнской заботой!
— Отдай ей рубашку, Дикон. Так будет легче, — посоветовал он. — Цыпленок, если тебе так необходимо, чтобы все мы были чистыми и опрятными перед боем, то не могла бы ты хотя бы делать это тихо? То, что я должен сказать, очень важно, и я не хочу, чтобы кто-нибудь отвлекался. — Это было сказано с улыбкой, так, что у Джинни не было причин обижаться.
— Ну, тогда я оставлю вас, — сказала она, убирая иголку и нитки в рабочую корзинку. — Мне нужно подышать свежим воздухом. — Выйдя из дома, она медленно пошла в сгущавшихся сумерках по узкой улочке селения. Простои, где были расквартированы офицеры Кромвеля. Его штаб расположился в таверне в начале улицы. С грустной улыбкой Джинни признала, что ее волнение по поводу оторвавшейся пуговицы на рубашке Дикона, все хлопоты в последние дни лишь скрывали ее подлинные страха. Она не могла сказать им, как опасается за их жизни, каким ужасно глупым находит возбужденное и восторженное предвкушение завтрашнего кровопролития. Это возбуждение ощущалось даже у закаленных воинов, хотя более приглушенное, чем у неопытных юнцов. Алекс был натянут, словно скрипичная струна, но Джинни знала, что он абсолютно владеет собой и мастерски справится с делом. Если его и одолевали тревога или страх, то это было незаметно даже для нее, а ведь она так хорошо знала все оттенки его настроения.
Направляясь обратно к ферме, она увидела Алекса, вышедшего из дома. На секунду он замер, словно принюхиваясь. Сердце ее дрогнуло от любви и предчувствия потери, когда она поняла, что сейчас этот великолепно сложенный мужчина, такой высокий, широкоплечий и мощный, был только солдатом. Неужели эти руки, руки воина, еще совсем недавно были такими мягкими и нежными, доводившими ее до сладостного изнеможения? Мужчина готовился к смертельной битве, и время любви — на данный момент — миновало.
Она подошла к нему и встала рядом, не говоря ни слова. Он взглянул на нее с высоты своего роста и улыбнулся.
— Я собираюсь обойти посты. Не хочешь составить мне компанию?
Джинни кивнула.
— Я попрощаюсь с теми, кто не вернется завтра.
— Это война, — тихо напомнил он ей уже не в первый раз.
— Думаешь, я не понимаю этого? — ответила она.
В молчании они вышли из деревни и направились в поле, где был разбит лагерь основных сил Кромвеля, и среди них разместился и полк Алекса. Появившийся офицер отсалютовал шпагой при виде генерала, но Алекс тихо сказал ему, что хотел бы обойтись без церемоний, поэтому не следует сообщать о его присутствии. В сгущавшихся сумерках они переходили от одной группы солдат к другой. Везде, где узнавали генерала, солдаты вскакивали, вытягиваясь в струнку, широко и гордо расправив плечи, на которых были знаки отличия полка Алекса; флаги с его гербом развевались над их палатками. Он разговаривал с ними не как генерал с рядовыми, а как солдат с солдатами, и Джинни видела, как они откликаются, как загораются их глаза, как они распрямляются, становясь выше.
Кавалерия разместилась отдельно от пехотинцев, но и их настрой производил сильное впечатление. Лошадей готовили к ночи; это были в большинстве своем великолепные животные, но никто не мог соперничать с Буцефалом. С той же грустью Джинни гадала, сколько этих прекрасных животных не вернется завтра вечером с поля боя.
Вдали, по другую сторону пространства, разделявшего две армии, она различала нечеткие фигуры часовых противника, которые тоже готовились к завтрашнему дню. И солдаты армии короля, вероятно, думали о том же — о женах, детях, о своих домах, о том времени, когда англичане снова будут мирно жить на земле, не раздираемой гражданской войной. В передних рядах атмосфера была иной; здесь особенно сильно ощущалась близость к врагу. Все было готово к битве, пики уже заточены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65