Мы не пожираем сырое мясо и не пьем кровь младенцев, как о нас говорят, мы умеем есть так же, как сирийцы или египтяне. Мы мирный народ и не ищем войны, мы приехали к вам со многими подарками, но не ждем ответных даров, мы хотим лишь знаний, чтобы, обогатившись ими, приобщить наш народ к мудрой учености и высокой культуре. К примеру, нам весьма любопытна манера сарданов управляться с оружием, и мы искренне восхищены вашими изящными, отделанными золотом боевыми колесницами, с которыми наши повозки, тяжелые, неуклюжие и, главное, никак не украшенные, не могут идти ни в какое сравнение. Не придавайте значения всей чепухе, которую плетут митаннийские беженцы: в них говорит одно озлобление, ибо они трусливо бежали из своей страны, побросав все свое имущество. Уверяем вас, что ничего плохого с ними бы не приключилось, если б они остались на месте, мы радушно советуем им возвратиться к себе и жить вместе с нами в мире и согласии, ибо мы не станем держать на них зла за их россказни, понимая их состояние. Но пусть поймут и нас, и вы нас поймите: земля Хатти тесна, а у нас у всех много детей, поскольку великий царь Сиппилулиума горячо любит детей. Для них нужно место, и нам нужны новые пастбища для наших стад; а у Митанни земли много, их женщины рожают по одному ребенку, редко - двух. Но главное - у нас не стало больше сил смотреть на то, как насилие и неправда торжествует в Митанни, и если говорить честно, то митаннийцы сами попросили нас о помощи, так что мы вошли в их страну как освободители, а не как захватчики. Теперь есть много места и для нас, и для наших детей, и для наших стад, и мы не мечтаем о новых завоеваниях - ведь мы мирный народ и нуждались лишь в земле, чтоб всем нам поместиться, и вот теперь мы всем довольны!
Они подымали на выпрямленных руках кубки, восхваляя Египет, а женщины с вожделением смотрели на их мускулистые шеи и зверинные глаза и млели от их речей:
- Египет - прекрасная страна, и мы любим ее. Но, может быть, и в нашей стране есть кое-что, чему стоит поучиться. Мы уверены, что наш правитель охотно оплатит расходы на дорогу и пребывание у нас тех высоких гостей, которые благосклонно отнесутся к нам и пожелают лучше узнать наши обычаи. Быть может, царь сверх того наградит их ценными подарками, ибо он особо благоволит к египтянам и нежно любит детей. Раз мы заговорили о детях, то впору заметить, что хоть царь наш и выказывает попечение о том, чтобы мы плодились и размножались, однако прекрасным египтянкам бояться нечего: мы отменно сумеем развлечь их, причем самым изысканным способом, предохраняющим от нежелательной беременности, - мы потешим их на египетский манер, так же как по-египетски едим здесь!
Вот такие они вели речи перед придворными, а еще превозносили красоту Ахетатона, так что все двери перед ними были открыты и ничего от них не утаивали. Однако на меня с их приездом повеяло забытым смертным духом, я вспомнил их неприветливую страну, насаженных на колья колдунов по обеим сторонам дороги, и, когда они отбыли восвояси, я не опечалился.
Но с ними или без них, Ахетатон перестал быть похож на себя: его жителями овладело какое-то исступление - никогда с такой ненасытностью и безоглядностью не предавались здесь обжорству, питию, утехам и развлечениям, как теперь. Ночи напролет пылали факелы перед домами знати, и дни напролет звучали там музыка и смех. Горячка захватила даже прислугу и рабов, которые напивались допьяна среди бела дня и бродили шатаясь по улицам, забыв о всяком почтении к господам и не страшась более наказаний. Но веселье было болезненное и надрывное, оно не утоляло жажды людей, но сжигало их подобно изнурительной лихорадке, ибо, веселясь, они хотели забыть о будущем. И посреди забав, песен и винного дурмана город вдруг мертвенно затихал, и тогда смех застревал в горле, и люди испуганно взглядывали друг на друга, забывая, что хотели сказать. К тому же в Ахетатоне появился странный приторный запах, происхождение которого никто не знал и заглушить который не могли ни благовония, ни душистые курения. Он особенно чувствовался ранним утром и вечером на закате солнца; он шел не с реки, не с рыбных прудков или священного Атонова озера, и он не исчез даже после того, как разрыли и прочистили сточные протоки. Многие говорили, что это тоже действие проклятья и запах этот - Амона.
Другой род исступленного рвения охватил художников: они рисовали, писали и ваяли с небывалым дотоле неистовством, словно чувствовали, что время утекает у них между пальцами, и торопились истощить свое мастерство, прежде чем завершатся положенные сроки. С горячечным пылом они предавались преувеличениям, искажая правду и превращая ее в смехотворное подобие своими резцами и перьями; они соревновались в изобретении все более странных и отвлеченных форм для изображения сущего, пока наконец не заявили о своей способности запечатлеть настроение и движение насколькими линиями и штрихами. Выражение глаз и помыслы человека они умудрялись передать одной-единственной извилистой линией, а фараона Эхнатона рисовали так, что приводили в ужас всех преклонных годами: шея фараона оказывалась непомерно вытянутой, а бедра еще шире, чем в действительности, хотя поистине они были и так непомерно широки. Они изображали фараона так, как по моему представлению мог бы сделать только ярый ненавистник. Но сами они были в восторге от своих успехов как в скульптуре, так и в живописи и заявляли:
- Воистину так еще не изображали и не ваяли! Это сама жизнь!
Но я говорил своему другу Тутмесу:
- Фараон Эхнатон поднял тебя из грязи и возвысил до себя, сделав своим другом. Почему же ты изображаешь его так, словно люто ненавидишь его, почему оплевываешь его ложе и предаешь его дружбу?
Тутмес отвечал:
- Не мешайся в дела, в которых не смыслишь, Синухе! Может, я и ненавижу его, но гораздо меньше, чем себя. Огонь творца сжигает меня, и никогда еще руки мои не были столь искусны. Быть может, неудовлетворенный и ненавидящий себя способен создать большее, чем благостный и всем довольный художник. Все цвета и формы я творю из себя и все многообразие тоже, и в каждой скульптуре я высекаю себя в камне на вечные времена. Из людей ни один не подобен мне, я больше всех, и нет для меня непререкаемых законов и запретов - мое искусство выше законов, и сам я, творец, больше бог, чем человек! Создавая цвета и формы, я соперничаю с его Атоном и побеждаю Атона, ибо все, что творит из себя Атон, - гибнет, сотворенное же мною - остается жить вечно!
Впрочем, говоря это, он был пьян, ибо пил целый день, и я его простил: в лице Тутмеса была мука и взгляд его был взглядом несчастного человека.
Так шло время. Собрали с полей урожай, поднялись и разлились воды, потом начали спадать, потом наступила зима, а с ней на египетскую землю пришел голод, и уже никто не знал, какое несчастье родит завтрашний день. В начале зимы Ахетатона достигла весть о том, что Азиру открыл для хеттов многие сирийские города и что хеттские боевые колесницы пересекли Синайскую пустыню и напали на Танис, опустошив вокруг плодородные нижние земли вплоть до реки.
2
Следом за этим известием в Ахетатон прибыли Эйе из Фив и Хоремхеб из Мемфиса - для совещания с фараоном и спасения того, что можно было спасти. Как врач я присутствовал на этом совещании: я опасался, что от всех неприятностей, которые фараону придется услышать и усвоить, ему сделается дурно, и он опять занеможет. Однако фараон был сдержан, холоден и не терял самообладания, пока Эйе и Хоремхеб говорили перед ним.
- Житницы фараона пусты, - говорил жрец Эйе, - и в нынешнем году страна Куш не прислала нам положенной дани, на которую я возлагал все мои надежды. В стране великий голод, люди выкапывают из ила корни водяных растений и едят их, обдирают кору фруктовых деревьев себе в пищу, поедают саранчу, жуков и лягушек. Многие уже умерли, другим - и их куда больше! - суждено умереть в скором будущем. Даже при строжайшем и умереннейшем распределении царского зерна на всех не хватит, а хлеботорговцы продают свое зерно по слишком высоким ценам, чтобы беднякам можно было покупать его. В умах людей происходит великое брожение и беспокойство, поселяне бегут в города, а горожане бегут из городов, и все говорят: «Это проклятье Амона, и мы страдаем из-за нового бога царя!» Поэтому, фараон Эхнатон, нельзя медлить - примирись с жрецами, отдай Амону его власть, пусть люди поклоняются ему и приносят жертвы, пусть все успокоятся. Отдай Амону его земли, пусть он возделывает их, потому что земледельцы не осмеливаются сеять на них, да и твои земли остаются порожними, их называют «проклятой землей». Поэтому примирись с жрецами и сделай это без промедления, иначе я умываю руки и не могу ручаться за последствия!
А Хоремхеб сказал:
- Буррабуриаш купил мир у хеттов, а Азиру, уступая их давлению, открыл им города и стал их союзником. Число хеттских воинов в Сирии подобно морскому песку, а колесниц у них больше, чем звезд на небе. Это гибель для Египта, ибо они, не имея флота, коварно привезли по суше воду в пустыню. Бесчисленное множество кувшинов с водой привезли они, так что когда в начале весны через пустыню двинется великое войско, оно не будет страдать от жажды. Замечу, что большую часть сосудов они закупили в Египте, и купцы, продававшие им пустые горшки, в своей жадности собственными руками вырыли себе могилу. Колесницы Азиру и хеттов уже совершили вылазки в Танис и в землю Египта, побуждаемые нетерпением, и, значит, сами нарушили мирное соглашение. Урон для нашей чести невеликий, да и разрушения они произвели незначительные, но я велел распространить в народе молву о жестоком поношенье и о хеттской свирепости, так что народ созрел для войны. Еще есть время, царь! Позволь мне затрубить в трубы, поднять ввысь реющие стяги и объявить войну! Собери всех способных носить оружие в учебные лагеря, вели направлять всю медь на выделку копий и наконечников для стрел, и ты увидишь - царский трон будет спасен. Я спасу его, я поведу невиданную войну, я побью хеттов и верну под твою руку Сирию. Все это я смогу сделать, если все египетские запасы и зерно отдадут войску. Голод делает воинами даже трусов. Амон или Атон - им все равно, народ забудет об Амоне, ведя войну, и любые брожения найдут выход в борьбе с врагом, победоносная же война укрепит твой трон прочнее прежнего. А я обещаю тебе, Эхнатон, что война будет победоносной, потому что я - Хоремхеб, Сын сокола, рожден для великих дел и ныне - мой день, которого я ждал всю свою жизнь!
Но Эйе поспешно возразил:
- Не слушай Хоремхеба, фараон Эхнатон, не слушай его, мой милый мальчик! Обман говорит его устами, ибо он жаждет заполучить твою власть. Заключи соглашение с Амоновыми жрецами и тогда объявляй войну. Но только не ставь во главе войска Хоремхеба, отдай власть какому-нибудь умудренному годами опытному военачальнику, изучившему искусство войны по древним письменам времен великих фараонов; тому, кому ты сможешь вполне доверять.
- Если б мы не стояли сейчас перед царем, - сказал Хоремхеб, - я бы заткнул кулаком твой вонючий рот, жрец Эйе! Ты меришь меня своей мерой, и обман говорит твоими устами - ведь тайно ты уже снесся с Амоновыми жрецами и заключил с ними соглашение за спиной царя! Не я обманываю мальчика, чью слабость однажды защитил, прикрыв своим платьем в пустыне близ фиванских гор. Моя цель - величие Египта, и я смогу добиться этого!
Фараон Эхнатон вопросил их:
- Вы сказали?
И они ответили в один голос:
- Мы сказали.
Тогда фараон проговорил:
- Мне надо бодрствовать и молиться, прежде чем я приму решение. Соберите завтра весь народ, соберите тех, кто любит меня, знатных и простых, господ и слуг, привезите камнеломов из их города, чтобы через них я говорил с моим народом и им объявил свое решение.
И они сделали по слову его и собрали назавтра весь народ: Эйе - веря, что фараон примирится в Амоном, а Хоремхеб - надеясь, что он объявит войну Азиру и хеттам. Фараон же бодрствовал всю ночь и молился, беспокойно расхаживал по своими покоям, не принимая пищи и не разговаривая ни с кем, так что как врач я не мог не волноваться за него. И вот на следующий день его вынесли на носилках к собравшемуся народу, и с водруженного перед всем народом трона он обратился к толпе, воздев руки, с лицом ясным и сияющим, как само солнце:
- Моя слабость причиной голоду в земле египетской, моя слабость причиной тому, что неприятель угрожает нашим рубежам. Ибо знайте, что хетты изготовились нанести из Сирии удар по Египту, и что ноги врагов скоро ступят на Черные земли. Все это должно было случиться из-за моей слабости, из-за того, что я неясно различал голос моего бога и не исполнял его волю. Но ныне бог открылся мне. Атон вразумил меня, и его истина воссияла в моем сердце; теперь во мне нет ни слабости, ни сомнения. Я низверг ложного бога, но по слабости своей оставил других египетских богов править наравне с Атоном, и их черная тень легла на весь Египет. Поэтому да падут отныне все ветхие боги земли Кемет и да воцарится и воссияет над нашей землей свет единого Атона! Да падут ветхие боги! Да настанет царство Атона на земле!
Народ ужаснулся, услышав слова фараона: кто-то воздел руки, кто-то пал на лицо свое и простерся перед царем. Но он возвысил голос и продолжал с твердостью:
- Любящие меня, идите и повергайте в прах ветхих богов земли Кемет! Разбивайте их жертвенники, крушите их изваяния, выливайте на землю их священную воду, сносите их капища, стирайте их имена со всех стен и в самых гробницах не оставляйте их, дабы спасти Египет! Знатные и сановные, возьмите в руки палицы; художники, оставьте ваши резцы и вооружитесь топорами; строители, подымите свои кувалды и идите во все края, идите по городам и селениям - свергайте ветхих богов и уничтожайте их имена! Так я очищу Египет от власти зла!
Многие люди стали разбегаться в ужасе, но фараон, набрав побольше воздуха, выкрикивал с пылающим, исступленным лицом:
- Да приидет царство Атона на землю! Да не будет отныне ни рабов, ни господ, ни хозяев, ни слуг!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121