Еще более болезненным стало поведение Владимира Дедиера – личного биографа Тито и штатного журналиста «Борбы». Дедиер был человеком эмоциональным и довольно непостоянным, чемпионом по боксу и храбрым солдатом в годы войны. Он поздно вступил в коммунистическую партию и никогда не был серьезным марксистом. Во время пленума он поддержал Джиласа, затем отправился к Тито, накричал на того и, видимо, чуть было не набросился на него с кулаками, чему помешал ворвавшийся в комнату телохранитель. В 1955 году Дедиер вместе с Джиласом был осужден и также получил условный срок.
Впоследствии Дедиер и его семья подвергались моральным преследованиям со стороны полиции, что в конечном итоге и подтолкнуло биографа Тито к самоубийству. Похоже, что ни морально, ни физически Дедиер так и не оправился после битвы на Сутьеске, где он получил ранение в голову и где прямо на его глазах погибла его первая жена. В 60-е годы Дедиера отправили в почетную ссылку в Англию, где его втянули в инспирированную Бертраном Расселом пропагандистскую кампанию, направленную против действий американцев во Вьетнаме.
В 70-е он вернулся в Югославию и, похоже, помирился с Тито, но к этому времени в нем развилась необъяснимая и прямо-таки навязчивая неприязнь к Джиласу, вызванная, скорее всего, завистью. В серии яростных и непримиримых статей и исследований по новейшей истории Югославии, включая и новую редакцию книги «Тито рассказывает», Дедиер обрушился на Джиласа и даже на его сына Алексу, который тоже стал писателем. Подобно многим остальным югославам, Дедиер был рассержен пуританизмом Джиласа, особенно размышлениями на тему сексуальной морали его товарищей в предвоенные годы:

На страницах своих мемуаров охваченный тщеславием Милован Джилас пытается преувеличить свое влияние на югославских коммунистов в том, что касается революционного аскетизма… Мне также хотелось бы добавить – в интересах исторической истины: не имея достаточно мужества для того, чтобы быть откровенным даже с самим собой, Джилас применяет двойной стандарт морали. Верно то, что сам он не единожды проповедовал запрет свободной любви и даже довел до смерти молодого боснийского капеллана, любившего одновременно двух женщин. Будучи в ту пору близким другом Джиласа и постоянно находясь рядом с ним, я вынужден сказать правду: это было время, когда у самого Джиласа имелось несколько так называемых «здоровых» любовных романов Дедиер В. Новые подробности биографии товарища Тито. Риека, 1981, стр. 627.

.


Джилас терпеливо отразил эти и другие нападки на себя и свою семью в мемуарах, таких, например, как «Взлет и падение». На один из вопросов Джилас устало отвечает вопросом: «Что случилось с Дедиером? Что это – историческая небрежность? Злоба? Безумие? Или все это вместе взятое?» Джилас М. Подъем и падение, стр. 382.


Джилас всегда понимал, что последователей – джиласистов – у него не будет. Друзья, которые поддерживали его, были людьми, не связанными с политикой. И в первую очередь – это его вторая преданная жена Стефица, хорватка, которой после долгого тюремного заключения и остракизма, которому подвергли ее мужа, пришлось перенести в дальнейшем страдания ссылки, вызванной гражданской войной. Их сын Алекса, продолжавший работу над превосходной книгой о проблеме национальных отношений в Югославии, всегда был непоколебимо предан своему отцу.
Будучи атеистом, Джилас все-таки обладал глубоко религиозными воззрениями на жизнь. Его биограф Стивен Клиссолд высказывает предположение, что Джилас воспринимает мир с точки зрения манихейской теории, где Дьявол одерживает верх над Богом:

Боснийские богомилы придерживались доктрины, которая была чрезвычайно популярна у средневековых южных славян и дала их родной стране национальную религию. Джиласу чрезвычайно импонировала концепция манихейства Манихейство – религиозное учение, зародившееся в III веке. Основатель – Мани. В основе манихейства – вера в извечность борьбы двух начал – добра и зла, света и тьмы, причем окружающий материальный мир есть воплощение зла. Цель – в спасении человека от власти материи, достигается она через крайний аскетизм. Манихейство, как и родственное ему богомильство, подвергалось преследованию властей и религий, в том числе на Балканах. В разных странах манихеи возглавляли волнения городского и сельского населения.

. Она объясняла фанатизм и одержимость жителей неспокойных пограничных земель, воинственность обычно смирных францисканцев, буквально хлынувших туда в качестве миссионеров, алчность, с которой еретики скорее устремлялись в объятия ислама, вместо того, чтобы довериться Христу.
Богомилы… придерживались той точки зрения, что Дьяволу было даровано господство над всем материальным миром, и только малочисленная элита – «совершенные» – могла презреть то, что было обязательным для большинства…
Революционеры-идеалисты дней его юности казались Джиласу наследниками богомильских «совершенных» Клиссолд С. Джилас…, стр. 290.

.


Во время своего второго тюремного заключения, уже при Тито, Джилас задался целью перевести на сербскохорватский поэму Мильтона «Потерянный рай» – произведение, которое часто обвиняют в возвышении Сатаны над Богом. Возможно, что, сидя в тюремной камере, Джилас вспоминал дни совместной с Тито власти и утешал себя словами Люцифера: «Лучше властвовать в аду, чем прислуживать на небесах».
Были люди, включая и автора данной книги, которые, хоть и восхищались Джиласом, но, к несчастью, встали на сторону Тито. Когда Тито сказал, что Югославия не готова к демократии, он оправдал это тем, что еще сильны «буржуазия» и «классовые враги». Фактически он имел в виду сербских и хорватских националистов – последышей четников и усташей. Это имел в виду и Джилас, когда выступал на пленуме, взывая к поддержке идеи «братства и единства».
Джилас рассматривал демократию и свободу слова как абсолютные ценности, к которым он относился с той же фанатичной преданностью, как раньше – к коммунизму.
Возможно, он был прав. Может быть, если бы Югославии был в 1954 году дан шанс осуществить действительно свободные выборы, югославы бы выбрали национальных лидеров, желавших объединить республики в федерацию. Сторонники Тито понимали, что необходимы еще долгие годы его волевого и патерналистского правления для того, чтобы залечить нанесенные войной раны. Такие люди ценили идею единой Югославии больше, чем абстрактные «измы» и «кратии». Выбор между Джиласом и Тито напоминал то, что Бертольд Брехт сказал в своей пьесе «Галилео Галилей»:
«Стоит ли умерщвлять устрицу ради жемчужины?»
Человечество будет всегда разделяться на два лагеря в зависимости от того, согласно оно или не согласно с принципом: «К черту жемчужину! Дайте мне сочную устрицу!»

ГЛАВА 14
Место Югославии в мире

После того, как в 1954 году Джилас и Дедиер впали в немилость, у нас исчезли источники сведений о личной и политической жизни Тито из первых рук. Все остальные лица из его окружения не имели склонности к написанию мемуаров. Из трех основных биографов Тито лишь Фитцрой Маклин продолжал поддерживать с нами дружеские отношения. В отношении реакции Тито на венгерский кризис 1956 года и чехословацкий кризис 1968 года нам приходится полагаться на оценки таких политиков и дипломатов, как Хрущев и Мичунович, а также журналистов, освещавших эти события. В 60-е годы и в начале 70-х мне пришлось часто колесить по свету в журналистских командировках. Иногда я бывал в Югославии, соседних с ней странах и тех регионах «третьего мира», где Тито пользовался большим уважением.

Падение Джиласа в январе 1954 года в определенной степени способствовало улучшению отношений с Советским Союзом; однако первую реакцию Советов на это событие никак нельзя было считать шагом к примирению. В конце января газета Информационного бюро компартий «За прочный мир, за народную демократию!» поместила статью, обличавшую как «ревизионистов», так и «клику Тито», которая якобы вынуждена была сместить Джиласа только под давлением широких масс трудящихся. В Советском Союзе югославский вопрос фигурировал в борьбе за власть между тремя главными претендентами на наследие Сталина: экспертом по иностранным делам Молотовым, Председателем Совета Министров Георгием Маленковым и бывшим первым секретарем ЦК Компартии Украины Никитой Хрущевым.
Оба деятеля, и Тито, и Джилас, уже встречались с Хрущевым в марте 1945 года, когда они сделали промежуточную остановку в Киеве на обратном пути из Москвы в Югославию. И хотя их обоих удивило то, что во главе республиканской партийной организации стоит не украинец, а русский, Тито и Джилас прониклись симпатией к Хрущеву, который произвел на них впечатление своей откровенностью, хорошим настроением и интересом к жизни простых людей. «Никто из советских руководителей не ездил в колхозы, если только не считать посещений ими праздников или каких-либо показных мероприятий», – писал Джилас в «Беседах со Сталиным».

Хрущев побывал вместе с нами в колхозе, и хотя даже в самом потайном уголке его мозга не пряталось ни тени сомнения в справедливости самой системы, он не только чокался с колхозниками большими стаканами с водкой, но также проверял парники, заглянул в свинарник и стал обсуждать практические проблемы. На обратном пути в Киев он постоянно возвращался к вопросу о колхозах и открыто говорил об их недостатках Джилас М. Беседы со Сталиным (перевод Майкла Б. Петровича). Лондон, 1962, стр. 112.

.


Хрущев, в свою очередь, также проникся симпатией к Тито, которого он назвал живым и близким по духу человеком, и к Джиласу: «Когда я впервые встретил его, он поразил меня своим быстрым и острым умом. Он показался мне хорошим человеком. Не стану отрицать, что теперь у меня сложилось о нем иное мнение, но это уже не относится к делу» Хрущев Н. Хрущев вспоминает. Лондон, 1971, стр. 375-376.

. Девять лет спустя Хрущев воспользовался старым знакомством с югославским руководителем для укрепления своих собственных позиций. В конце лета 1954 года Хрущев конфиденциально предложил белградскому правительству считать, что теперь, когда советская компартия избавилась от шефа тайной полиции Лаврентия Берия, а югославская – от «ревизиониста» Джиласа, препятствия к сближению устранены.
В 1955 году, обезопасив свои позиции в Москве, Хрущев нанес государственный визит в Югославию, в ходе которого он редко бывал трезвым. Этот визит завершился подписанием «Белградской декларации», что означало окончание ссоры между двумя государствами. В следующем году Хрущев произнес сенсационную речь на XX съезде КПСС с разоблачением преступлений и ошибок Сталина. При этом он вспомнил, что во время ссоры с Югославией в 1948 году Сталин хвастался: «Стоит мне пошевелить мизинцем – и Тито больше не будет». Речь, произнесенная на закрытом заседании и державшаяся в секрете, вскоре стала достоянием западной прессы и подготовила почву для визита Тито в СССР, состоявшегося в июне 1956 года. Была подписана «Московская декларация», наметившая путь к улучшению отношений как на партийном, так и на государственном уровнях. Югославский посол в Москве Велько Мигунович описал новый стиль поведения Хрущева. Их автомобильная кавалькада остановилась в пригороде Москвы, и чтобы избежать столпотворения на улицах, Тито и Хрущев зашли в кондитерскую, где продавались пирожные и мороженое…

Посетители, которых мы застали внутри, поспешно двинулись к выходу, но Хрущев попросил всех оставаться на своих местах. Хрущев и Тито заказали мороженое. Но когда пришло время расплачиваться, оказалось, что ни у одного из руководителей нет ни копейки в кармане Мичунович В. Московский дневник (перевод Дэвида Флойда). Лондон, 1980, стр. 61.

.


Изобличение Хрущевым Сталина, его дружба с Тито и бурлескные, шутовские манеры заставили Запад поверить в то, что он – либерал, коммунист нового стиля, югославского образца. Однако в некоторых отношениях Хрущев был еще более деспотичным и жестоким, чем Сталин, особенно когда дело касалось преследования верующих христиан. В ходе кампании против Русской православной церкви Хрущев отправил за решетку десятки архиереев, священников и монахинь по сфабрикованным «уголовным» обвинениям. Он сократил количество действующих церквей до 7000, примерно на две трети. Из восьми семинарий осталось только три, а из шестидесяти семи монастырей – двадцать один. Особенно драконовские меры применялись против тех, кто распространял религиозное учение среди молодежи Уэр Т. Православная церковь. Лондон, 1993, стр. 157.

. Преследования христиан в России, продолжавшиеся вплоть до начала эпохи гласности и перестройки, практически не получили отражения в западной прессе.
Оказавшись вынужденным примириться с тем, как развивался югославский социализм, Хрущев попытался в то же время не допустить распространения «титоизма» на другие страны Восточной Европы. Первый вызов Хрущеву в 1956 году бросили поляки, когда после беспорядков в Познани на место сталинистского вождя пришел Гомулка, который отбыл трехлетнее тюремное заключение как «титоист». В октябре 1956 года либерализация Польши так встревожила Хрущева, что он послал советские танки на Варшаву, но путь им преградили танки польской армии. Варшавские демонстранты скандировали: «Катынь! Катынь!», имея в виду расстрел сотрудниками НКВД 2000 польских офицеров Так у автора.

во время второй мировой войны. Хрущеву пришлось пойти на попятную, чтобы избежать конфронтации с Польшей, а тем временем против Советов и местных коммунистов восстала Венгрия.
Поставленный перед лицом этого нового кризиса, Хрущев вылетел в Югославию, где в течение трех дней вел секретные переговоры с Тито на острове Бриони. Он сказал, что в Венгрии происходят зверские убийства коммунистов и что в Москве люди говорят, что при Сталине такого бы не случилось Мичунович В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65