— Выйдем через заднюю дверь, — тихо сказал он. Клейтон последовал за ним. Женщины не подняли глаз.Они остановились за дверьми, в свежей прохладной тишине вечера. Над ними было звездное небо, перед ними простиралась в чистом белом очаровании земля, убегающая вдаль. Долину теснили с боков толстые черные горбы спящих гор, укрытых шлемами снега, призрачных и тихих, как будто земля грозила небу сжатой в кулак лапой с выступавшими костяшками. На западе за этими горами лежала верхняя долина и город Дьябло.— Тома застрелили в спину, — сказал Лестер, и голос у него был пустой и печальный. — Его нашли возле речки, милях в трех к югу от города. Он лежал головой в воде, лицом вниз. Вот это рассказал Кэбот, когда возвратился, — он рассказал, как узнал об этом… и сказал, что он следующим не будет. Сидел он тут — вот так просто, и тревога его грызла. Знаешь, Клей, мальчики… они всегда были страшно близки друг другу. Кэбот никак не мог оставить этого просто так. Он думал, что знает, кто сделал это и почему, но мне не стал говорить. Я спрашивал, но он мне не сказал…Клейтон кивнул, потом вскинул голову к звездам. Ветер утих, но он ощущал на щеках холодное и чистое прикосновение воздуха.— Вот это все, что он рассказал, — продолжал Лестер, — и почти все он рассказал в самый первый вечер, как только воротился. Мэри-Ли его во всем винила, говорила, что он всегда был умнее, чем Том, и что вообще им нечего было отправляться в Дьябло, это во-первых, а во-вторых, нечего было связываться с Гэвином. Она тебя тоже обвиняла, Клей, говорила, что мальчики стали такими дикими только потому, что это ты их взял к себе под крылышко, когда они еще детьми были… Поначалу она вообще вроде как голову потеряла…Трубка Лестера погасла. Он глубоко вздохнул и повел плечами.— Страшное это дело, Клей, потерять сына. У тебя-то детей нет, ты не знаешь…Клейтон сказал медленно:— Для меня это тоже горе, Лес, только я думал, что нечего мне много говорить об этом…Старший брат наклонил голову и ногой разгреб снег. Когда он говорил, клубы пара вырывались у него изо рта с каждым словом и быстро исчезали в ночи. Лица обоих были бледно освещены луной, вынырнувшей из просвета между двумя вершинами, и сверканием снежных кристаллов под ногами.— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Может, и ты знаешь, что я чувствую. Я должен был ехать за ним, Клей. Ну просто не должен был я отпустить его вот так, одного. Я боялся — но я боялся не того, что мне будет страшно… не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать. Он ведь единственный мальчик у меня остался. Я мог бы поехать за ним, если бы ты поехал со мной. Ты очень торопишься в Калифорнию? Можешь ты это для меня сделать?— Время у меня есть, — сказал Клейтон, — только желания нет. Не хочу я никаких неприятностей. И меньше всего я хочу ввязываться в неприятности у Гэвина в долине. Ты ведь это можешь понять.— Ты не хочешь видеть Гэвина?Клейтон вздохнул.— Я научился ремеслу в Амарилло, Лес… Я плотник — и неплохой плотник. Я подумал, что могу уехать в долину Сан-Фернандо. Я знаю, что молодой Хэккет туда переехал; я собирался написать ему письмо и расспросить про все…— Ты изменился, Клей.— Я думаю, семь лет — это для любого человека достаточный срок, чтоб измениться.— Да, пожалуй.Они снова замолчали. На лице Лестера медленно перекатывались желваки.— Мне просто нужен кто-то, Клей, вроде как для поддержки, когда я поеду. Я могу сдаться слишком легко, если я буду один.— Ты слышал, что Мэри-Ли сказала…— А мне неважно, что она сказала. Я должен жить как сам понимаю. Не могу я позволить, чтобы мой мальчик отправился к дьяволу в логово, и не попытаться вытащить его оттуда. Тем более, когда одного из них уже убили. Он хороший мальчик, Кэбот. Он молодой и глупый. Меня он не уважает, но ты знаешь, Клей, что он о тебе думает.Клейтон ничего не ответил.— Вот из-за этого ты должен поехать со мной вместе. Просто поехать вместе. Ты это должен сделать ради Кэбота. И ради Тома, — добавил он.Клейтон приподнял руку. Глаза у него были холодные и суровые.— Твои мальчики сами выбрали себе дорогу. Я не заставлял их бросать дом и отправляться в долину. Когда я уехал из этих краев, они еще детьми были. Ты сам должен был держать их в руках, Лес. Это была твоя обязанность.— Не сумел я, — тихо ответил Лестер.Клейтон немного подумал. На мгновение ему показалось, что он слышит звуки, идущие от звезд. Звезды расцвели в темном небе — оно теперь стало темнее, когда луна скользнула за гребень северного хребта.— Если я не поеду с тобой, ты поедешь один?В первый раз за все время Лестер улыбнулся.— Наверное, я уже уговорил себя. Я думаю, что должен ехать независимо ни от чего.— Ты ведь не знаешь верхней долины. Его может не быть в городе.— Я могу порасспрашивать. Рыжего парня найти нетрудно, живой он или мертвый.— До Дьябло семьдесят миль. А в ширину долина раскинулась на добрый десяток миль. Как ты полагаешь, по какому берегу реки он ехал?Лестер задумался.— Нет, не знаю.— Он должен был бы ехать днем по южной тропе, чтобы солнце в глаза не било, а потом, уже под вечер, перебраться через речку на северную тропу, и если он на ночь не остановился, то ему надо бы держаться в тени северного гребня, чтобы не выставляться на освещенные луной места. Ну, это, конечно, если он не хотел, чтобы его увидели…— Это уж точно, — сказал Лестер тихо, почти печально.— Ты не можешь ехать один.— Придется. Я три дня не мог решиться, с тех пор, как вышло время, назначенное Кэботом. А теперь я должен ехать.— Лес, он знал, кто убил Тома? Ты мне правду сказал, что он не говорил?Лестер опустил глаза.— Он сказал тебе, — сказал Клейтон.— Да. Он сказал, что это был Гэвин.— Зачем бы Гэвину делать это?— А затем, зачем он все делает. Нормальный человек не сможет понять причин его поступков. Да и вообще, когда и кто мог объяснить поступки Гэвина?— Если он обвиняет Гэвина…— Вот именно. Какие у него шансы тогда будут? Он же против него, как ягненок против льва…Клейтон глубоко вздохнул и нахмурился. Глаза у него потемнели, а когда он заговорил, в голосе звучала горечь.— Ты мне не оставил выбора, Лес. Я поеду с тобой. Мы найдем Кэбота и привезем его обратно, вот и все. Люди могут меня не узнать, семь лет — это достаточно долго, чтобы любого забыть, а если он за это время становится взрослым и отращивает бороду, так еще легче. Ладно. Тебе придется дать мне лошадь. У меня-то нету. И еще тебе придется уговорить Мэри-Ли.— Спасибо тебе, Клей, — улыбнулся старший брат. Он все еще испытывал нерешительность — и вдруг оказалось, что больше говорить ничего не надо. Клейтон смотрел вверх, на звезды.— Я скажу Джоузи, чтоб постелила тебе в бывшей комнате мальчиков, — сказал наконец Лестер.— Как хочешь.Позже, уже лежа в темноте, с руками, сложенными под головой, ощущая на лице холодок ночного воздуха, Клейтон слышал, как ветер посыпает снегом долину и зовет его, будто чей-то голос. В последнее время ему часто слышались голоса. Иногда это были голоса незнакомые, которых он никогда не знал, иногда — знакомые, пришедшие из прошлого. Они пугали его. Запах долины пробудил в нем воспоминания, и он беспокойно вертелся в постели, думая о прошлом — против собственного желания он думал о мире, который он покинул, и о человеке, от которого он бежал… Глава четвертая Наступило утро, и снег засверкал. Солнце выползло из-за восточного горизонта, когда они уже позавтракали, и снег начал таять серыми пятнами на плоской груди долины. Дымок из трубы поднимался в светло-голубом утреннем воздухе. Дневной свет бил в землю, стучался в почву, освобождая ее, прорезая насквозь твердые коржи промороженной земли, раздирая на куски белую вуаль. Птицы, прячущиеся где-то в ветвях каштанов, затянули весенние песни. Их голоса далеко разносились над долиной и доходили до ранчо.Клейтон встал из-за стола и потянулся так, что затрещали кости рук и плечей. Женщины сидели молча и глядели на него. Мэри-Ли перевела глаза вниз, на пояс. У него на правом бедре висел «Кольт» с коричневой рукояткой.— Ты забираешь с собой последнего мужчину из этого дома. Двое уже умерли, а ты забираешь третьего, последнего…Он посмотрел на нее — женщину, породившую пятерых детей, из которых выжили только двое — близнецы. Он смотрел на ее безжизненное лицо, опавшие груди, отталкивающее тело. Ему было жаль ее — он помнил, какой она была в молодости смешливой девчонкой, и глаза у нее тогда были темнее — а сейчас они стали желтые и хищные, как у кошки; он вспоминал, как когда-то зимний воздух окрашивал ей щеки румянцем. Она напомнила ему его мать. Но он только сказал брату:— Я готов, Лес, — выезжаем, как только ты соберешься.Проваливаясь в снег, глубоко вдыхая чистый воздух, они прошли к сараю. Утро было чистое и тихое. Дверь сарая распахнулась, и густой теплый запах лошадей заклубился паром в утренней ясности. К нему примешивался острый аромат кожи и сухой дух сена, разбросанного по полу сарая, мягкий жирный запах конского навоза из денников. Через раскрытую дверь втекал зимний воздух. Здесь острее ощущалось, какой он нежный и пьянящий, как обжигает ноздри… И все же приятно было вдохнуть запах конюшни; семь лет Клейтон прожил в Амарилло, вдали от пастбищ и скота. Он похлопал кобылу по мягкому крупу, пальцы его замерли на ее жесткой шкуре.— Хочешь взять кобылу, Клей? Она старая, но еще крепкая. А вот жеребец теперь уже совсем никудышний.Клейтон, ступая по соломе, пошел к жеребцу. Он был старый, глаза беспокойно двигались и слезились. Кожа была горячая наощупь. Когда Клейтон погладил его, он коротко всхрапнул и закатил глаза, ударив копытом по соломе.— Он быстро устанет, — сказал Лестер.— Ты на какой собираешься ехать?— Мой — чалый.Семилетний чалый был большой, с подвижными суставами. Кобыла была постарше и мельче — широкогрудая, крепкая, приземистая бурая кобылка, напоминающая крепкую старую индейскую женщину. Лестер купил ее совсем жеребенком десять лет назад у индейца-навахо, который проезжал мимо по дороге в резервацию. Клейтон помнил ее. Он вернулся к ней и согрел руки у нее на шее.— Да, я возьму кобылу.Его седло висело на колышке, вбитом в заднюю стену сарая, в тени. Это седло принадлежало ему еще с тех времен, когда он был совсем мальчишкой. Оно было мексиканское, из Чиуауа, он всегда старательно ухаживал за ним, мыл с мылом и полировал по несколько раз в году, так что дубленая кожа лоснилась и ни пылинки не было в углублениях рисунка, вырезанного неизвестным мексиканцем. Клейтон не понимал значения непривычного иноземного орнамента из квадратов, спиралей и кругов, но был уверен, что какой-то смысл в этом рисунке скрыт, смысл, которого ему никогда не узнать, но все равно седлом этим можно было восхищаться, и приятно было чувствовать под собой глянцевую кожу, прочную и надежную. Он прошел к стене и снял седло с колышка. Сейчас оно не было ухоженным. Грязь глубоко въелась в канавки, кожа потемнела и покрылась пятнами. Серебро местами позеленело. Он подозрительно потянул носом. Пахло как от давно заброшенной вещи, пылью и гнильем. Он укоризненно посмотрел на брата, но Лестер отвернулся, притворившись, что не заметил, и принялся чистить чалому бок, что-то бормоча ему в ухо.Они вывели лошадей из сарая на утренний холод.— Я был здорово занят, — сказал Лестер. — От Тома и Кэбота мне, считай, никакой помощи в хозяйстве не было. Вечно они болтались в Дьябло или катались верхом по всей этой чертовой территории с ребятами Гэвина. Ну, время от времени возвращались и что-то делали, так что мне не приходилось морочить себе голову и нанимать человека, разве что мексиканца время от времени, чтоб привез дров с горы. Когда человек один, у него дел хватает.— Да ладно. — Клейтон провел ладонью по седлу, а потом обтер ее о чепсы. На солнце было видно, что кожа местами потрескалась и облезла.— Надо было мне, конечно, нанять человека, чтоб помогал, — продолжал брат. — За последние годы я не раз собирался нанять кого-то, но Мэри-Ли и слышать об этом не хотела.— Ладно, Лес, все в порядке. — Он затянул подпругу и расправил потник. — Если уезжаешь на семь лет, так надо быть распоследним дураком, чтобы думать, что вещи останутся такими же самыми до твоего возвращения. Хватит с тебя того, что земля пахнет по-прежнему и у неба цвет тот же самый. Я рад и благодарен судьбе, что ты все еще здесь, что вы с Мэри-Ли еще живые и здоровые.— Ну, думаю, за это и вправду можно благодарить судьбу. Но все равно, Клей, ты уж извини меня за седло…Клейтон улыбнулся. На солнце голубизна его глаз стала ярче. В Амарилло ему пришлось работать крепко, и он не расплылся, но все равно потерял что-то в своем внешнем виде, то, что осталось даже у Лестера с его вторым подбородком и валиком жира, перевесившимся через черный мексиканский пояс, — вид человека, который проводит жизнь под открытым небом на спине у лошади. Это та особенность внешнего вида, которую никто не мог бы придать себе искусственно и которую любой, кто ездит верхом и ведет такую жизнь, может заметить в другом. Может, это ветер как-то особенно высушивает впадины щек и выдубливает кожу лица, наносит на нее особый рисунок, как будто это лицо сморщено и напряжено в противостоянии непрекращающейся буре. Или это особенное выражение глаз, постоянно прищуренных против ветра и солнца, суженных и окруженных веером морщинок, расходящихся далеко от уголков глаз, как волны от ветра на глади залива. Все это давно исчезло с лица Клейтона. Оно не было бледным, но утратило едва различимые приметы человека, который проводит жизнь в седле и спит на твердой земле. Но память рук и ног хранила все прежние навыки, и когда он вывел кобылу на солнце, то почувствовал, что ему удобно и приятно на этой земле, и поводья свободно лежали у него на руке, а сапоги опирались на землю ладно и твердо.Они закрепили седла, перекинули через спины лошадей седельные сумки и закрепили их снизу кожаными ремешками, обвязав их вокруг подпруги. К седлам были закреплены чехлы для винтовок — свисающие вниз и открытые сверху кобуры из мягкой кожи, смазанные изнутри мылом. Лестер вернулся в дом и принес две винтовки — те, что висели над камином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39