То есть собственно, придумала Ивик, а Диссе это понравилось. Ивик была Королевой ветра, а Диссе стала Королевой росы. Ивик часто играла с ветром, иногда ей казалось, ветер и правда слушался ее. С ним можно было разговаривать. Его можно было попросить не дуть или дуть в другую сторону.
Ивик шла по лесному чертогу, сверкающему драгоценными камнями, позолотой, зеленым бархатом. Птицы уже проснулись и свиристели вовсю, и это был королевский оркестр. Ивик ощутила за спиной тяжелую золотую мантию, на голове - корону. Выпрямилась и шла с достоинством. Деревья выстроились вдоль тропинки, словно подданные, Ивик расточала им приветливые улыбки, а с некоторыми здоровалась, даже пожимала протянутые ветви, как руки. А трава сверкала миллионами ярких радуг, заключенных в каждой росинке, и это были эльфы, маленькие цветочные эльфы, которые спешили приветствовать свою Королеву…
Ивик дошла до моста. Осторожно ступила на мокрые доски, вцепившись руками в зыбкие нити перил. Медленно стала пробираться к середине.
Она уже сама не очень понимала, зачем пришла сюда. Вчерашнее почти не помнилось. Так, было что-то… не очень интересное. Она забыла, с какой горечью ворочалась в постели, не могла заснуть, а потом заснула, приняв наконец решение. Вставать было уже весело. Ивик почувствовала, что у нее есть шанс, что не все потеряно в жизни. В такую рань все крепко спят - еще даже не рассвело. Вылезти из окна - просто и весело. Когда-то, кстати, она и из окна первого этажа боялась спрыгнуть. Вот позор был! Когда девчонки сбежали из общежития в поселок, а она побоялась прыгнуть и так и осталась в спальне. Теперь прыгнуть из окна для Ивик - как нечего делать. А вот с моста… Но ничего, у нее еще есть шанс попытаться.
Однако пока она шла, играя с лесом, наблюдая за разворачивающейся мистерией рассвета, вся эта муть - мост, прыжки, побег, ребята - все это забылось. Во всяком случае, уже не было больно и обидно. Ей было просто хорошо сейчас, в полном, совершенном одиночестве, в этом светлом и свежем утреннем мире, в лесу, полном птичьего крика, шума воды и листвы.
Немного холодно, но это ничего. Ивик добралась до середины моста. Села. Стоять опасно - поскользнуться очень легко сейчас. Стиснув зубы - холодно уж очень - сняла куртку, потом стянула через голову платье.
Посмотрела вниз.
Дух снова перехватило - как вчера. Где-то очень далеко внизу текла река, и казалась отсюда невыносимо узкой. Мелкой и быстрой. Да, там внизу должно быть глубокое место. Ребята же вчера прыгали. Но отсюда было невозможно в это поверить.
Я не смогу, поняла Ивик.
Надо заставить себя! Просто закрыть глаза, и…
Она закрыла глаза. Попробовала двинуться ближе к краю. Какое там! Она словно вросла в доски. Даже на миллиметр задницу не сдвинуть. И думать нечего!
Надо не думать, а прыгать.
Нет, открывая глаза, с сожалением поняла Ивик. Не смогу.
Сейчас ее никто не видел. И прыгать казалось уже чистым самоубийством.
"Но если ты прыгнешь, ты будешь уважать себя. И ребятам можно будет сказать…"
Это верно, согласилась Ивик сама с собой. Но - она ничего не могла с собой поделать! - этот аргумент казался сейчас таким неважным! В конце концов, она вчера уже смирилась с тем, что ничего не может. Уже пережила весь возможный позор. Ну хорошо, пусть "от трусости до предательства…" Зачем эти громкие слова, она же не гэйна и никогда ею не будет. И Диссе, кстати, не будет. И никакие дарайцы их не поймают, не придут сюда дарайцы. Ерунда это все. Никогда ничего серьезного не случается.
В общем, если честно, это все сейчас казалось просто неважным.
Ивик подняла голову и увидела радугу.
Солнце всходило за спиной Ивик, а прямо перед ней, на небе, вставала огромная яркая дуга. Хоть цвета пересчитывай - каждый-охотник-желает-знать… Дыхание перехватило, и девочка замерла, не чувствуя холода, не думая ни о чем, только впитывая в себя чудо. Это блеклое еще голубоватое небо, и свет из-за спины, и яркая чистая дуга, соединившая два берега Шана, поросших густой темной зеленью, и нависшие желтые скалы… И поток внизу, и сверкание листвы, в каждой капле - отражение радуги. Свежий утренний воздух, шум воды и птичий гомон. Все слилось воедино, и она, Ивик, была в центре этого мира, этого чудного, сказочного мира, она летела и смеялась, она повелевала этим миром, она скатывалась по радуге, и играла на листьях, словно на клавишах, на миллионах маленьких зеленых клавиш. Если бы в этот миг ее окликнули - она не услышала бы голоса. Она сама была радугой, травой. росой, потоком внизу. Мостик чуть раскачивался, но Ивик не чувствовала этого. Вся уйдя в созерцание, она пела и смеялась - внутри, она ликовала и начинала молиться Создателю, благодаря Его за это дивное утро. Это из Его ладони била веселая радуга, семью разноцветными потоками заливая лицо девочки, и утреннее небо, и весь мир. Это Он смеялся и улыбался ей.
Ивик снова посмотрела вниз, вспомнила, зачем она здесь. С сожалением подумала, что все-таки так и не прыгнет. Ну и ладно. И какая разница? Все-таки здорово, что она пришла сюда ранним утром - ведь иначе бы, может, никогда и не увидела этой радуги над рекой.
Ивик уже третий год разрешали присутствовать на Пасхальной Всенощной. Младший брат, Ричи, остался дома, один, мама его уложила, хотя Ивик сомневалась, что Ричи будет спать. А не воспользуется возможностью и не залезет, например, в кухонный шкафчик.
Ивик любила эту службу, больше всех других, пожалуй. Множество горящих свечек в руках прихожан. Тихое, монотонное пение, молчание. И потом вдруг вспыхивающий яркий свет. Lumen Coeli! - как говорят на Триме, то есть на Земле. Народу в храм набилось столько, что Ивик сразу отказалась от мысли найти здесь Диссе или кого-нибудь еще из подружек. Но все равно большинство вокруг она знала - все из одного поселка, из Шим-Варта. Соседи. Ивик сидела рядом с мамой и папой, перед ними - большая семья из соседнего дома, здесь были их бабушка, мать с отцом и четверо из детей - младших на всенощную не брали, а старшие не приехали на Пасху. Ана, сестра Ивик, тоже не вернулась на Пасху, она работала в другом полушарии теперь, была инженером-аслен и строила там аэродром. Ане почти 20 лет, и она лишь наполовину сестра Ивик, у мамы раньше, давно, был другой муж, он умер. Еще впереди Ивик видела какого-то незнакомого гэйна. Он был в форме, в зеленой парадке, и даже при оружии, шлинг на поясе и небольшой пистолет. Ивик с любопытством пригляделась к нему. Тут все стали опускаться на колени, гэйн чуть обернулся, Ивик увидела пухловатую щеку, блестящий черный глаз под беретом, надвинутым на лоб, и узнала - мальчишка из соседнего дома. Старше ее лет на пять, наверное. Она его часто видела раньше, во дворе. А теперь он гэйн.
Началась литания Всем Святым. Перечисляли сначала всех триманских святых, начиная с тех, кто еще упоминается в Новом Завете - святого Стефана, Павла, апостолов, потом святого Лаврентия, Агнессу и многих других римских мучеников. Ивик не очень-то в них разбиралась, особенно когда пошли триманские святые средних веков, она и знала-то только святого Доминика и Франциска, да еще святую Жанну, и то Жанну она знала только потому, что все же знают знаменитую картину Кейты иль Дор "Святая Иоанна Орлеанская", где изображена великая француженка на коне и в рыцарских доспехах. У них на Триме женщины практически не воюют, оно и понятно, почему. Поэтому Иоанна была большим исключением.
Ивик, кстати, подумывала, не сделается ли Иоанна ее святой покровительницей, ведь ее зовут точно так же - Ивенна, правда, ее так назвали в честь апостола Иоанна, в чей день она и родилась. Но с другой стороны, ей такая покровительница вряд ли подходит. Ведь она, Ивик, вовсе не боевая.
Перешли к святым дейтрийским. Святая Кейта, потом Лассан, Бевин. И многие, многие другие. Дейтрийских святых Ивик знала гораздо лучше, их и в школе изучали больше на уроках религии. Священник отец Варен медленно читал литанию, и девочке казалось, один за другим святые проходили перед ней, в сияющих белых одеждах, прекрасные, недосягаемо далекие в своем небесном блаженстве.
… Хор пел на триманской латыни, древний гимн, в пять или шесть голосов.
Vexilla regis prodeunt, fulget crucis mysterium_ quo carne carnis conditor suspensus est patibulo.
Ивик не знала, конечно, латыни, но замирала от звучания, уходящего вверх, под купол, и ей казалось - вот-вот упадет этот темный свод, и в церковь хлынет свет, не электрический, другой, ярче которого не бывает. Невечерний свет. Хлынет, словно сияющая кровь, словно Кровь Христа из раны. Ивик стояла на коленях, опустив голову, и мама с папой стояли рядом, и бабушка впереди, кряхтя, опустилась на колени, и мальчишка-гэйн из соседнего дома тоже стоял на коленях.
И потом все встали, и мама бережливо задула свою свечку. Ивик свою задувать не хотелось. Но вокруг уже погасли огоньки. И вспыхнул яркий, слепящий свет.
Lumen caeli! Свет небесный.
Ивик задула свечу. Дымок потянулся от фитиля вверх.
Распятие впереди, над алтарем, засверкало отраженным светом. Распятие, отлитое из меди, искусно сработанное каким-то безвестным гэйном - или, может быть, аслен. Ивик думала, что гэйном - какое-то уж очень оно было особенное, живое, тело, так выгнутое страданием, такие беспомощные пальцы пронзенных рук… Я люблю тебя, Господи, подумала Ивик. И заплакала. Господь тоже любил ее, Он за нее умирал. И сейчас Он воскресает, а значит, любовь эта - вечная. И это все равно, что больше Ивик не любит никто. Это все равно. Главное, что есть Он, Христос, радость и любовь.
Отец Варен там, у алтаря, уже готовил Пресуществление.
На следующий день спали долго. На утреннюю пасхальную службу ходили только особо ревностные христиане - семья Ивик к таким не относилась. Ричи уже встал, кроватка была пуста и заправлена. Ивик села на краю своей постели, потягиваясь. Солнце проникало сквозь шторы, било в глаза. Сегодня будет солнечно и тепло.
В который раз Ивик подумала, что дома уже не так хорошо, как раньше. Только поступив в тоорсен в возрасте семи лет, она все рвалась домой. Любила ночевать дома, в выходные просыпаться, чувствуя запах блинов или каши из общей кухни. Среди любимых игрушек, в комнате, где каждый сантиметр стен и пола был знаком с младенчества.
А сейчас - будто отрезало. Даже интереснее было бы в тоорсене. Там библиотека, где можно хоть часами бродить среди стеллажей, вдыхая книжный запах, любуясь на корешки, выбирая себе мир, в который приятнее сейчас погрузиться. Можно пойти в лабораторию, повозиться с красителями и микроскопом, сделать еще несколько препаратов для ученической работы по микрофлоре полости рта, которую они готовили в кружке. Можно пойти в лес, к широченному тамгату, где между ветвями она давно устроила себе убежище, и там же, в дупле, хранится тетрадка, куда они с Диссе записывали придуманные истории. И стихи она там же записывала свои. Можно, наконец, поиграть с Диссе и остальными… Хотя с Диссе можно поиграть и здесь. Ивик вскочила. По выработанной в тоорсене привычке быстро заправила постель. Оделась - чистое платье в горошек, сандалии. Сегодня будет тепло.
В туалете - туалет с душем у них был собственный, блочный, а вот кухня - на пять семей - Ивик взяла расческу, приблизила лицо к зеркалу. Иногда собственное лицо ей очень даже нравилось, иногда казалось отвратительным. От чего это зависит, Ивик не понимала. Сейчас вот лицо выглядело просто ужасно. Я уродка, подумала она. На меня никто, никогда не обратит внимания. И замуж мне не выйти. Ивик вздохнула, провела расческой по коротким черным волосам. Больше всего ей не нравилась форма лица - слишком круглое, слишком большая нижняя челюсть, для девушки это просто ужасно. И нос мог бы быть поменьше. Глаза, опять же, могли бы быть и побольше. Правда, они живые, блестящие. Но цвет дурацкий, карие с прозеленью. Пусть были бы карие, но темные, как у Ричи.
Ну и ладно. Она будет великой ученой, медар. Микробиологом. Или иммунологом каким-нибудь. Сделает великое открытие. Никто не упрекнет ее за то, что она не замужем, ну и что - она полностью отдала себя науке.
Ричи уже где-то гулял, мама на кухне мыла посуду. Соседка тетя Чесси шинковала капусту для супа.
— Доброе утро, доченька. Поешь каши, возьми там в кастрюле.
Ивик навалила себе на тарелку риса. Села за стол. Положила в кашу ложку варенья, праздник же сегодня, в конце-то концов, или нет? Ивик быстро перекрестилась.
Мама вытирала руки. Ее голова была замотана платком, явно скрывающим бигуди.
— Мам, можно я погуляю?
— Конечно. С Диссе пойдете гулять?
— Ну да, наверное.
Чесси свалила нашинкованную капусту в большую кастрюлю и вышла из кухни. Мама с неприязнью посмотрела ей вслед. Ивик вздохнула - мама не очень-то любила Чесси. Та работала всего лишь мастером на холодильном комбинате, а гонору, говорила мама, у нее было сколько угодно. Один из сыновей Чесси - священник, хойта. Еще бы.
— Как успехи в школе?
Ивик вздохнула. Мама всегда устраивала ей форменный допрос. Отвечать почему-то не хотелось.
— Нормально все, - вяло сказала она.
— Оценки как? По дарайскому, по математике? А что со спортом? У Диссе, конечно, все только высшие баллы? - мама забрасывала ее вопросами. Ивик ответила, что да, Диссе опять первая в рейтинге, и конечно, на распределении получит очень хорошее место. Мать вздохнула.
— А ведь ты гораздо умнее Диссе. Она же попой все высиживает. Если бы ты чуть-чуть старалась…
— Я стараюсь, - обреченно сказала Ивик. Мама и Диссе тоже недолюбливала. Вообще иногда складывалось ощущение, что маме не нравится ничего из того, что любит Ивик.
Например, маме ни в коем случае нельзя было показывать сочиненные стихи или рассказывать про истории, или о том, какие игры она придумывает. А так хотелось иногда! Но мама почему-то приходила буквально в ярость и начинала кричать на Ивик, что та занимается ерундой, что ей уже пора прекратить играть, а надо подумать о жизни! Сейчас это было еще понятно, но когда Ивик было всего лет восемь - неужели она и тогда должна была думать только о жизни? Мама приводила в пример себя, вот она выросла еще тогда, когда у Дейтроса не было своего мира, выросла в чужом, в Лайсе, и вот там они должны были бороться за существование, и у них не было времени на глупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51