- понравилось! Ивик вдруг показалось, что нет ни костра, ни квиссанов, ничего этого нет, а вокруг весело кружатся звезды в хороводе, и она - где-то в небесных сферах. Пальцы ее легко пробежали по струнам.
Голос сначала дрогнул предательски. Ивик на мгновение снова осознала, что сидит в центре сена, и что все смотрят на нее. Это было невыносимо. Но Марта рядом! Она не может подвести, не может спеть плохо! Голос Ивик зазвенел и вонзился в высоту, как сверкающая игла, и на мгновение она еще подумала с гордостью, что так Скеро не сможет петь никогда.
Твои глаза - как океан,
Как бесконечность.
Твоя улыбка, мой обман.
Твоя беспечность.
Твоя прозрачность - свет свечи
Во тьме предвечной.
И я молюсь, склонясь в ночи
Пред этой свечкой…
Ивик вдруг поняла, о ком это сочиняла. А ей думалось - о Дане, может быть. Дана, она такая - хрупкая и прозрачная, иногда Ивик ощущала, как сильно любит ее. Или вообще просто о коме-то воображаемом. Даже скорее так. Но сейчас - сейчас она пела совсем о другом человеке.
Иди за мной, моя сестра,
Зовут, ты слышишь?
Ты видишь - небо, нам пора,
Огонь все ближе!
Вот он сверкает, золотой,
Над миром спящих,
Вот ты - за огненной чертой,
Все дальше, дальше…
Ивик задохнулась. Неужели можно вот так прямо, глядя в лицо, в черные, прекрасные глаза под волнистой челкой, спеть вот это?
А мне твой облик на земле -
Как в небе просинь.
И я рисую на стекле
Твой легкий профиль…
Ей говорили "здорово", хлопали по плечу, налили чаю в колпачок, у нее забрали клори, и кто-то там уже пел частушки. Марта не смотрела на нее, хохотала и что-то говорила громко. Ивик осторожно выбралась из круга - она не хотела сейчас быть среди людей. Она легла на спину, земля была холодна, но это ничего - звезды отразились в глазах Ивик, и она медленно, неторопливо плыла среди звезд, не выходя в Медиану, и небо с землей были равны и едины.
— Пойди сюда… Ивик?
Она подошла. Чен сидел на земле, скорчившись и обняв руками правую голень. Меро наклонилась над ним, щупала ногу.
— Надо дойти, - сказала она, - на привале тебя заберут, но отсюда никак. Сможешь дойти?
— Смогу, - пробормотал Чен, - наверное.
— Ивик, ты останешься с ним, - сказала Меро, - сделаешь повязку на голеностопный сустав. Это сильное растяжение, но идти он сможет. Медленно. Ты отвечаешь за него.
— Есть, - сказала Ивик бодро. Медленно? Ну и отлично. Не придется напрягаться, чтобы успеть за всеми. Отдохнуть можно заодно. Она даже подозревала, что Меро специально выбрала ее, чтобы она еще и отдохнула.
— Отсюда еще восемь километров, все время держитесь большой дороги. Да, пакет свой не трать, держи, - Меро вынула из сумки индивидуальный пакет, протянула Ивик.
Девочка присела на землю. Стянула носок с ноги Чена. Ступня была грязная, лодыжка слегка опухла. А не вывих ли? - подумала она. Меро виднее, впрочем. Ивик содрала обертку с пакета и начала бинтовать. Чен морщился, но молчал.
— Как ты умудрился-то? - спросила она.
— В яму ступил ногой, - буркнул мальчик. Ивик сочувственно кивнула. Чен был вроде нее самой - слабый, неловкий. Удивительно, что с ней до сих пор ничего серьезного не случилось. Ну на Полосе она падала, набивала синяки, но ничего такого, что бы ее вывело из строя.
Ивик наложила толстую восьмиобразную повязку, закрепила конец бинта. Полюбовалась, как у нее получилось - аккуратно и плотненько. Снова натянула на эту повязку носок и ботинок, только зашнуровала не туго.
Где-то далеко впереди первые отряды уже выходили на дорогу.
— Пойдем и мы потихоньку, - сказала Ивик. Уцепившись за нее, Чен поднялся.
— Ну как, можешь ковылять? Держись за меня.
— Я сам пойду, - хмуро отказался он. Заковылял, чуть прихрамывая, рядом с Ивик.
Вскоре их обогнали все. Первыми шли самые старшие, выпускники, затем сразу первый курс, второй, и замыкал все это дело третий. Ивик с Ченом шли по обочине, дорога здесь была накатанная, для грузовиков, а отряды шли мимо, и это было забавно. То гремела удалая песня - у старших мальчишки забивали все своими басами, у младших квиссанов голоса были одинаковые, звонко-детские. То кто-нибудь читал молитвы по четкам, и отряд бормотал продолжение. Кто-то громко хохотал, кто-то шел молча.
Наконец они остались одни на дороге. Идти казалось Ивик на удивление легко - наверное, потому, что не надо было спешить. Мешок и автомат, конечно, давили, но она к этому уже привыкла. У Чена весь груз забрали. Ивик начала замечать лес вокруг, природу - в строю не очень-то по сторонам смотришь, не до того, тяжело просто. А сейчас они будто погулять вышли.
Лес здесь совсем не такой, как дома. Дома - пышный, ярко-ядовитый, с широкими листьями, острыми запахами, свисающими лианами, непролазно-густой. Здесь суровый и бедный - вверху темные острые верхушки елей, внизу мох камуфляжных оттенков, серые камни, бледная листва. Хорошо здесь было, только страшновато немного. Ивик нащупала Дефф в кобуре - он-то заряжен, если что. Если, например, медведи. Здесь есть медведи, и не так, чтобы мало. К большой колонне они не подойдут, а на двоих могут и напасть.
Медведи-то ладно, это не пугало Ивик. Подумаешь. Есть же оружие. Но Медиана везде, и хотя здесь вроде бы и нет постоянных Врат, но кто знает, откуда дарайцы внезапно появятся. Маловероятно, конечно. Даже очень.
— Чен, а тебе хоть Дефф оставили?
— Конечно, - мальчик похлопал по своей кобуре на ремне. Ивик кивнула.
— Я так, на всякий случай. Чен, слушай, а ты ведь тоже из северных мест родом?
— Да, я недалеко отсюда вырос. В Шире.
— Мне так непривычно здесь, - призналась Ивик, - у нас все по-другому дома. Цветы яркие, листья широкие…небо синее.
— У нас все похоже, - сказал Чен, - но я был на море, знаю, как там. Я бы хотел на юге пожить.
— Я тоже ездила на море, с родителями, - сказала Ивик, - на курорт. Ты тоже с родителями?
— Не. Я когда маленький был, ездил. В оздоровительный лагерь.
— Ты болел?
— Да не то, чтобы… - Чен смутился, - я просто часто болел. Простывал. И у меня была астма. До того лагеря, а потом все прошло.
— Я тоже в детстве болела часто, - сказала Ивик, - а как это прошло? Что ты там делал?
— Там… знаешь, нас туда привезли, мы там все были такие… хлюпики. Жили в палатках. Мне было пять лет, когда первый раз. Утром нас выгоняют рано, а холодно так. В одних трусах. И в воду сразу. А вода холодная, это весной было. Ледяная вода. Искупались, потом по берегу бегом километр. В день четыре или пять раз купались. Один раз в ручной мяч играли, тренировка по бегу, по прыжкам, тренировка по трайну. Походы по берегу раз в три дня. Готовили на кострах. В общем… первые дни я думал, что умру, ревел. Там многие ревели. А потом… как-то хорошо стало. Я потом еще три раза ездил. И болеть перестал вообще. Ты знаешь, нас так гоняли, и в воду эту холодную, а ведь никто не заболел, ни один. Даже насморка ни у кого не было. Дома мне мама не разрешала ноги промачивать, от сквозняков прятала.
— Здорово, - сказала Ивик, - меня тоже в школе на оздоровительную программу записали. В группу общефизической подготовки. И холодной водой заставляли обливаться. Но так не было все-таки. Хотя я не так уж сильно болела.
— Я сильно, - признался Чен, - мне таблетки давали, гормоны, я от них толстый был. А после лагеря перестал принимать.
— Ты? Толстый? - Ивик взглянула на Чена, такого худенького, похожего на воробья. Он был чуть ниже Ивик, вообще наверное, самый маленький из сена. Темно-русые волосы мягкие и всегда чуть встрепаны, за что ему часто делали замечания.
— Я потом похудел. Это от таблеток было, - объяснил Чен.
Он тоже посмотрел на Ивик, и на мгновение девочка задохнулась, увидев глаза Чена. У него, оказывается, очень красивые глаза. Большие, серые, в темных ресницах. Скеро бы, наверное, сказала "как у девчонки", но Скеро просто дура. И взгляд у него такой, как будто он все-все понимает. Ивик поспешно отвернулась.
Вдруг ей пришло в голову, что Чен - все-таки мальчик. Конечно, он не такой… не такой, как Верт или Марро. Или, допустим, Дэйм. Не "настоящий мужчина". Но все равно он ведь мальчик. И они похожи во многом. И могли бы, наверное, дружить… Ивик слегка покраснела. Только он ведь никогда не скажет ей "давай дружить". И записочку не напишет, как вот Ашен пишут некоторые. Потому что она - некрасивая. И не настоящая женщина. И никому она не нужна… А ну их, эти мысли… Ивик сказала.
— - Я тоже болела много, и не думала, что меня возьмут в квенсен. Я очень удивилась.
— Я тоже, - признался Чен, - но говорят, берут тех, кто что-нибудь сочиняет. Я сочинял стихи. Дурацкие, конечно… Я и не думал, что из-за такого возьмут в квенсен. Это из-за Медианы. Понимаешь, на Тверди мы все плохие бойцы. На Тверди вон гэйн-вэлар. А мы должны в Медиане… А там фантазия нужна.
— А ты обрадовался, когда тебя взяли в квенсен?
— Я-то? Конечно.
— Я тоже обрадовалась, - сказала Ивик. Чен споткнулся, схватился за ее плечо.
— Ты устал? Давай посидим немножко.
— Давай, - согласился Чен. Они уселись на камень, заросший белесым мхом. Лес тихо шумел. Голосов больше не было слышно, только тихий шорох ветра в верхушках елей. Покой, так хорошо знакомый Ивик по родным лесам, снова сладко обволакивал сердце. Внезапно протяжный, душу раздирающий звук, похожий на полет фугаса, раздался в лесу. Ивик невольно схватилась за кобуру.
— Это вайш, - засмеялся Чен, - ты не знаешь, что ли? Вайш, птица такая. Не бойся.
— Тьфу ты, - пробормотала Ивик.
Тот же протяжный таинственный голос мелко закудахтал: у-ху.. у-ху…
— Вайш, он гадает. Вайш, скажи, сколько лет я проживу? - спросил Чен. Птица внезапно замолчала.
— Глупости, - сказала Ивик.
— Конечно, глупости, - согласился Чен, - в прошлом году как-то накудахтал мне восемьдесят шесть лет. Ну - пошли дальше?
Часть третья

Бунт.
Кто здесь есть, богатый, ответь,
Как серебро превращают в медь,
Как выворачивают нутро по дороге в рай
Как добро превращают в плеть.
Как наутро легко смотреть
На то, как изящно танцует смерть
На горящей дороге, ведущей в рай,
И даже пытается что-то петь…
О. Арефьева. "Дорога в рай"
Музыка прекратилась. В этот момент Дана с удивлением поняла, что у нее устали руки.
Положила скрипку и смычок на мох, встряхнула кистями, тонкими длинными пальцами.
Пока играешь, не помнишь ничего. Дана импровизировала что-то. Это было похоже на сон. Так во сне бывает - что-то видишь, а что именно, неизвестно, остается лишь впечатление, настроение. Вот так же однажды в детстве она играла и внезапно очутилась в неизвестном месте… с серым небом, камнями, плоской, безжизненной поверхностью. Она очень испугалась тогда. Но ей уже было лет семь, и про Медиану она знала. И смогла как-то вернуться.
Потом, на Комиссии говорили, что у нее очень высокое сродство к Медиане. Уникальное. Таких, как она - один человек на миллион.
Дана взглянула на келлог на руке, экранчик показывал время. В общем-то, ничего удивительного, что устали руки, она без передышки уже полчаса играет. Без единой паузы. И надо идти домой, обедать. Моника будет ждать. Дана вдруг вспомнила, о чем она играла. О чем думала, играя.
Думала она про скалу и про море. И это было очень тяжело, она опять дошла до самой высокой точки отчаяния, понимания, что так уже не будет НИКОГДА. Слово никогда в ее жизнь вошло, когда ей было восемь. До того Дана вообще не думала о смерти.
Девочка положила скрипку в футляр, выбралась на тропинку.
Играть дома у Ильша и Моники много нельзя. У них соседи - там с одной стороны старушка, с другой грудной ребенок и еще двое малышей бывают на выходных. Они столько музыки не выдержат. Тем более, когда Дана упражняется. Ей-то не надоедает пилить одно и то же хоть час. Пилишь, пилишь, повторяешь, пока не станет гладко, пока пальцы не запомнят все точно, а в голове в это время скользит что-нибудь - бездумное, легкое состояние, словами не передать. Дана вообще редко думала словами.
Но наверное, слушать это не очень приятно. Дана ходила играть в лес. Здесь она никому не мешала. И ей, что тоже немаловажно, никто не мешал и не лез под руку.
Дана пробиралась по лесной тропинке, бесшумно, издали ее невозможно было и разглядеть, в лес Дана всегда надевала форму, причем полевую, потому что удобнее, и Дефф на поясе. Мало ли что? Тут и лиганы бывают, и гигантские змеи, и курты - они безобидные, но у них бывает бешенство. Детей в лес одних и не отпускали. Дану отпускали с оружием.
Она вышла на проселочную дорогу. Музыкальное состояние вновь овладело ею - когда нет ни единой оформленной мысли в голове, лишь бродит то, что нельзя выразить словами. Одновременно Дана видела внутренним взором множество вещей. Ивик - недавно получила от нее письмо, соскучилась, скорее бы опять встретиться. Квенсен - и по квенсену уже соскучилась немного, хотя половину каникул там и прожила. А потом пригласили друзья отца погостить у них. Дэйма. Дана часто о нем думала. Не словами. Она не знала, как относится к нему. Дэйм просто БЫЛ. У него были очень крепкие руки, крупные ладони, и глаза, блестящие и черные. Он смущался сильно, когда оказывался рядом с ней. Еще он был братом Ашен, и по Ашен она тоже соскучилась. И еще Дана вспомнила то, что было в музыке. Скалу и море.
Обидно, что об отце так мало помнится. Вот как его не стало - это Дана помнила очень хорошо. Моника пришла за ней утром и увела к себе. Дана у нее играла. Потом Моника сказала: "Данни, твой папа уехал". Она плакала, не могла понять - куда уехал? Почему ничего ей не сказал? Потом ей объяснили, что папа умер, что его нет. Не будет больше. Дана еще не могла понять, если он умер, то почему его не хоронят? Похороны бывают с музыкой, торжественные, все идут на кладбище, священник служит над могилой. Потом уже ей кто-то объяснил… во дворе. Дана сначала не поверила, побежала к Монике, но та подтвердила. Да, это страшное слово - правда. Папа не просто умер. "Понимаешь, девочка, - сказала Моника, - в жизни случаются страшные вещи. Случаются ошибки". Она считала, что это ошибка. Кто-то по ошибке решил, что папа - враг Дейтроса. Поэтому его посадили в тюрьму, а потом, там уже, убили. Расстреляли. Дана никогда не произносила мысленно этого слова, оно было ей омерзительно, как скрежет железа о стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51