– У тебя всегда был дар придавать дому тепло и уют.
Она не сводила с него темных от боли глаз. Все ее самообладание улетучилось, едва она заметила за его словами мрачную серьезность, увидела на его лице странное, торжественное выражение.
Ей показалось, что находиться здесь вместе с нею мучительно для него.
– Значит, сомнений нет: Джессика – моя дочь.
Тяжелая как свинец интонация почему-то заставила ее вздрогнуть.
Не в силах вымолвить ни слова, она лишь кивнула.
– Тогда я должен кое-что рассказать тебе. Я сам не знал об этом до того, как мы поженились, иначе я бы никогда… У меня то же самое врожденное заболевание, от которого страдает Майкл Салливан. Мне как-то удалось избежать обычных тяжких симптомов этой болезни, от которых, как правило, мальчики умирают еще в детстве. Но тем не менее я – носитель болезненного гена, и более чем вероятно, что и Джессика – тоже.
Лейси невольно приподнялась в кресле, движимая всепоглощающим желанием подойти к нему, обнять, как маленького Майкла, прижать к себе и успокоить тихими, ласковыми словами: она рядом, она любит его – и все будет хорошо. Потом она очнулась и рывком откинулась назад, на спинку кресла. Ее начало трясти – не столько от его признания, сколько от того, что открылось ей теперь со всей очевидностью. Оказалось, что годы не имели никакого значения, что ее сердце просто на время заледенело – сердце юной девушки, навечно отданное ему одному. Но нет, не может она все еще любить его. Он для нее – чужой человек; физически, может, и нет, но во всем остальном…
– Я понимаю, каким это должно быть для тебя ударом. Мне понадобилось двадцать лет, чтобы привыкнуть к этой мысли, но я все еще не забыл, что почувствовал, когда узнал правду. Я понятия не имел, что ты ждешь ребенка. Я думал… – Он помолчал. – Джессике обязательно нужно сказать.
Лейси потребовалось несколько секунд, чтобы вникнуть в его слова. Она была все еще под впечатлением своего собственного горького открытия. Что это значит – «узнал правду»? Каким образом он ее узнал? Почему же он ничего не рассказал тогда?
– Видит Бог – меньше всего мне хотелось передать свою болезнь невинному младенцу, а потом нести ответственность за чьи-то страдания… Этого не должно было случиться. Если бы я только знал, что ты беременна…
– То что? – дрожащим голосом перебила Лейси. – Заставил бы меня сделать аборт… избавиться от нашего ребенка… так же как ты избавился от меня, своей жены? Если так, то почему же ты сразу не сказал, почему вообще женился на мне? Ты говорил, что хочешь детей.
– Это длинная история. Я не затем сюда пришел, чтобы предаваться жалости к собственной персоне, Лейси. Я глазам своим не поверил, когда увидел тебя на сцене в том зале, а потом в ресторане… А сегодня, когда узнал, что у тебя есть взрослая дочь…
– А что ты вообще здесь делаешь? – с горечью перебила она.
– Так получилось, что мой случай весьма необычен. Носители этого заболевания – мужского пола – крайне редко доживают до моего возраста, не говоря уж о том, что лишь единицы совершенно не страдают от сопутствующих болезней. Мой врач предложил мне приехать сюда и встретиться с Иэном. Сейчас проводят новые опыты. Вводят мальчикам, страдающим этим заболеванием, антитела взрослых носителей. Это новейшая технология, и, похоже, с ее помощью удается достичь ремиссии в заболевании. Единственная проблема в том, что вводить имеет смысл антитела только взрослых мужчин – носителей заболевания, а нас не так уж много. – Он неуклюже шевельнулся в кресле, и она озабоченно нахмурилась. Его нога. Наверное, здесь есть связь? Она вздрогнула, представив себе его боль… страдания…
– Значит, ты узнал о Джессике совершенно случайно?
– Да, – подтвердил он. – Но теперь и она должна узнать. Возможно, она захочет предпринять какие-то шаги, чтобы не передать свое заболевание по наследству. Нелегкое решение для юной девушки на пороге жизни, но в конечном счете…
Лейси нахмурилась еще сильнее. Обернувшись, она взглянула на него.
– Ты что, предполагаешь, что Джессике следует подумать о стерилизации? – в ярости выпалила она.
– Это был бы самый логичный… и безопасный выход, – согласился Льюис, растягивая слова и избегая встречаться с ней взглядом.
– Хочешь сказать, что отказываешь ей в праве иметь детей? – Голос Лейси дрожал от сдерживаемых чувств.
– Я хочу уберечь ее и ребенка, который мог бы у нее родиться, от грозящей им боли… страданий… и неминуемой смерти, – глухо ответил он.
Лейси моргнула, почувствовав, что слезы застилают ей глаза.
– Теперь уже все не так, – проговорила она. – Есть новые методы… тесты. Джессика сможет рожать только девочек. Как ты мог даже подумать о том, чтобы лишить собственного ребенка возможности иметь детей? – В ее голосе зазвенели слезы.
– По-твоему, для меня это так просто? – резко возразил, поднимаясь, Льюис. – За эти годы я столько передумал… Обнаружив правду, я пошел на вазектомию.
– Вазектомию? Но ведь…
– Но ты уже забеременела, – перебил он. – Я не знал об этом. Ты можешь представить, что значит для меня мысль, что у меня есть ребенок?
– Думаю, могу, – горько проговорила Лейси. – И благодарю Бога за то, что ты ушел вовремя, Льюис, потому что, боюсь, ты навеки разбил бы мне сердце, если бы сказал, что хочешь избавиться от нашего ребенка. Слава Богу, что ты не знал о моей беременности.
Странная, мертвенная бледность залила его лицо, отчего скулы резко обострились, а глаза потемнели почти до бездонной черноты. Лейси видела, что Льюис переживает мучительное потрясение, но не могла позволить себе его пожалеть. Только не теперь, когда она узнала правду.
– Спасибо, что потрудился прийти и рассказать мне это, – спокойно произнесла она, направляясь к двери из гостиной и решительно останавливаясь около нее. – Я позабочусь о том, чтобы Джессика узнала… все. – Ей удалось даже, высоко подняв голову и сохраняя на лице спокойствие, сухо добавить: – А теперь, если не возражаешь, распрощаемся…
Льюис с трудом поднялся на ноги, и его хромота мгновенно отозвалась болью в Лейси. Ее терзало желание подойти к нему, обнять, сказать, что ничего страшного не случилось, что все это не имеет для нее значения, что она любит его… Но она уже убедилась, что ему не нужна ее любовь, что он никогда не хотел ни ее самой, ни ее любви. Так же как не хотел их ребенка.
– Лейси, пожалуйста. Ты не понимаешь…
– Ты ошибаешься, Льюис. Я все прекрасно понимаю, – печально возразила она. – Ты ненавидишь меня за то, что я сохранила твоего ребенка, и, полагаю, ненавидишь и Джессику – за то, что она оказалась тем самым ребенком. Да еще за то, что не совсем совершенна. Ведь так ты считаешь, Льюис, – что право на рождение имеют только совершенные во всех отношениях дети?
– Лейси, пожалуйста.
– Нет. Я больше ничего не хочу слышать. Ты выполнил свой моральный и этический долг. Я позабочусь о том, чтобы Джессика все узнала.
– Если ты хочешь, чтобы я был с тобой, когда ты будешь сообщать ей…
Лейси ответила полным горечи взглядом.
– Зачем? Чтобы ты мог воспользоваться ее потрясением и уговорить ее пойти на стерилизацию? Нет, Льюис, благодарю. Я воспитала ее самостоятельно и уверена, что и с этим справлюсь без твоей помощи.
Лейси заметила, как осторожно он ставит ногу при ходьбе, и вся ее злость тут же исчезла, уступив место душевной муке. Ну почему он сразу честно не признался во всем? Зачем он женился на ней, если?..
Льюис добрался до входной двери, остановился, а потом развернулся к ней и тихо произнес:
– Я не знал всего этого, когда женился на тебе. Мне стало известно гораздо позже, когда…
– Когда ты встретил ее… ту женщину, которую любил больше меня, которую предпочел нашему браку с тобой, – с мукой в голосе закончила за него Лейси. – Ну что ж, я рада, что ты ничего не знал, Льюис, потому что иначе ты не позволил бы мне оставить Джессику. А я, несмотря на всю боль, все страдания… которые ты причинил мне, согласилась бы перенести в десять раз больше за то, чтобы держать Джессику на руках в тот день, когда она родилась. По сравнению с тем единственным мгновением все остальное в жизни кажется не таким уж важным. Джессика окупила все те муки, которые ты мне причинил.
Лейси открыла входную дверь и проводила взглядом медленно вышедшего Льюиса. Он отвернулся от нее, но она успела заметить металлический – или влажный? – блеск его глаз.
Слезы у такого человека, как Льюис? Лейси горько усмехнулась, запирая за ним дверь.
Полчаса спустя Лейси стояла в саду, не имея ни малейшего понятия, как она там очутилась. Она нахмурилась, уставившись сосредоточенным взглядом на туго закрытый бутон розового пиона. Впрочем, цветы ее сейчас интересовали меньше всего.
Весна в этом году была ранней, дождей выпало немного, и сад спешил ответить на благодатное тепло.
Пройдет несколько недель, и растения, которые сейчас так жадно тянутся к солнцу, поникнут без влаги, испепеленные такими желанными раньше жаркими лучами.
Лейси едва заметно поежилась. Вот так и люди – тянутся к тому, что дает им иллюзию любви… заботы… А потом точно так же страдают от горького разочарования, когда любовь оказывается всего лишь подделкой, жестоким обманом.
Цветы перед ее глазами начали дрожать и размываться неясным пятном. Лейси поняла, что сейчас расплачется. Она опять испытала шок. Нет, надо что-то делать, стучало у нее в висках. Она не смеет бесцельно стоять, вперив глаза в пустоту, вместо того чтобы…
Чтобы что? Защищать Джессику уже поздно. Оставлять ее в неведении у матери просто нет морального права.
Джессика – сильный и мужественный человек, но даже для нее ужасна внезапная новость, что она – носитель страшного гена…
Страх, любовь, тревога, желание защитить, смягчить удар, облегчить боль, которую предстоит пережить ее дочери, – эти и десятки других чисто материнских чувств кипели в Лейси, а с ними пришло еще одно: чувство вины. Если бы она только знала…
И что бы она тогда сделала? Предпочла бы не иметь детей? Может быть. Решила бы, прежде всего, не выходить за Льюиса?
Она сама удивилась, как безоговорочно ее сердце отринуло эту последнюю мысль. Льюис. Ее муж… ее любимый. Он был для нее важнее, чем возможность материнства. Любовь к нему была слишком глубоким чувством, чтобы можно было отвернуться от него и найти себе другого мужчину… который подарил бы ей здоровых детей.
И тем не менее она хотела иметь большую семью. Они оба хотели – или же ей тогда так казалось. Она не забыла, с какой страстью говорила об этом. Как часто повторяла ему, что большая семья, дети смогут стереть наконец из ее памяти одиночество и несчастья детства.
Теперь она признавала, что это были грезы юной женщины, которая сама еще недалеко ушла от детства. Слишком уж опасно эмоциональными были причины, по которым она так страстно мечтала о детях.
И все же – что бы она сделала, если бы Льюис рассказал ей о своей болезни, когда она ждала Джессику? Предпочла бы сохранить беременность с риском родить мальчика, со всеми вытекающими последствиями – не только для себя, но, что гораздо важнее, для самого ребенка? Или же предпочла бы…
Она отчетливо понимала, что на этот вопрос однозначного ответа не найдешь.
Зная, через какие муки прошли Салливаны, она сомневалась, что смогла бы найти в себе мужество повторить их путь. Ей повезло: ее дитя оказалось девочкой.
А для Джессики все будет немного легче. Она сможет воспользоваться преимуществами современной медицины и давать жизнь только девочкам. И не иметь сыновей…
Глаза Лейси потемнели. Это все равно будет непросто, нелегко, очень больно… Джессика будет нести на себе гнет сознания, что, полюбив мужчину и решившись создать с ним семью, родить от него детей, она сначала должна будет рассказать ему все о своем наследственном недуге.
Если любовь этого человека будет такой, какую и заслуживает Джессика, такой, о которой Лейси мечтала для своей дочери, – безоговорочной и безграничной, без сомнений, колебаний и условий, – тогда не будет и проблем. Но жизнь не всегда бывает однозначной и простой.
Как бы ей хотелось, чтобы у нее было больше времени подготовить Джессику, чтобы дочь выросла, уже зная то, что мать теперь собирается обрушить на ее голову.
Лейси опять нахмурилась, горькое отчаяние сдавило сердце. Почему же Льюис не сказал ей… не предупредил? Какая она дура, что и сейчас не в силах отказаться от образа своего любимого, того образа, который сама же и создала и который далек от реальности.
Неужели ей до сих пор непонятно, что мужчина – если он ограничен и эгоистичен – способен утверждать, что любит женщину, причем казаться совершенно искренним, в то время как на самом деле им владеет лишь физическое влечение, от которого очень быстро не остается и следа.
Когда Льюис тогда сказал, что любит ее, Лейси ему поверила. Она думала, он имел в виду, что будет вечно любить ее. Она ошиблась. Теперь она взрослая женщина, достаточно взрослая, чтобы давным-давно признать, что его образ, который она для себя создала, – лишь иллюзия, бесплотный мираж, не имеющий никакого отношения к реальности. Так почему же она так упрямо цепляется за него… почему позволяет ему становиться между ней и возможностью другой любви, других отношений? Почему даже сейчас не может увидеть Льюиса в истинном свете?
Если она не способна возненавидеть Льюиса ради себя самой, пусть бы сделала это ради Джессики – за то наследство, что он передал ее любимой дочери.
Но он подарил этому ребенку и жизнь, и за долгие годы Лейси много-много раз вглядывалась в лицо дочери и видела по-женски отраженные черты отца.
Лейси постаралась успокоиться, подумать разумно и логично. Сердце ее все еще колотилось слишком быстро, она чувствовала себя взвинченной и больной; потрясение от новости выбросило ей в кровь такую порцию адреналина, что ее нервная система оказалась на грани срыва.
Что было бы, если бы Льюис не увидел их и не догадался, что Джессика – его дочь? Что было бы, если бы Джессика так и осталась в неведении?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18