Вы видели кадры, отснятые в момент убийства. Ваша задача отыскать в толпе виновника этой кровавой драмы или, выражаясь точнее, убийцу и его соучастников! Результаты ваших коллективных поисков будут предложены компетентному жюри, в состав которого войдут лучшие сыщики Гурарры во главе с супердетективом Крусом!…
Изабелл радостно тявкнула, повернув к Крусу сияющую мордашку.
— Еще чего! — сказал супердетектив.
— Пишите по адресу, — взывал Касас, — Априм, телекомпания «Камера обскура», на конкурс детективов-любителей. Победителям конкурса будут торжественно вручены гарантийные талоны на бесплатный ремонт телевизионных аппаратов марки «Камера обскура»! Ищите убийцу, дамы и господа, мы ждем ваших писем, телеграмм и телефонных звонков!
Зазвучала траурная музыка, и на экране появился портрет господина Бесса в черной рамке. Лидер партии неумеренных либералов улыбался — широко и беззаботно.
Крус выключил телевизор и погрузился в кресло. Изабелл продолжала вылизывать потухший экран, словно спешила смыть следы преступления.
Крус закрыл глаза и стал прокручивать в памяти свою личную «видеозапись», будучи уверенным, что она ничего не утаит в отличие от той, которую только что показала «Камера обскура»…
VIII
В зарослях кактусов слышалась какая-то возня. Ирасек свернул с тропинки, прошел несколько шагов и остановился. Перед ним на песке копошились полчища крабов, пожиравших дохлого козла. Ирасек не сразу узнал неудачника-скалолаза, который во время Большого Тумана у них на глазах сорвался с утеса.
«Но он встал и ушел, — думал Ирасек, наблюдая, как огромные челюсти крабов перемалывают бренные останки горного отшельника. — Он встал и ушел, и больше я его не видел. Наверно, он снова упал, взбираясь на Черную скалу. Все из-за тумана… А, может, это старость?…»
Мысль о старости почему-то рассердила юношу, он схватил обломок скальной породы и запустил в крабов. Камень с хрустом погрузился в кишащую кучу, образовав большую воронку. Но ее тут же заполнили задние ряды крабов, довольных, что им привалила удача: мало того, что очистились подступы к останкам козла, нежданно-негаданно появилась и свежатина — мясо раздавленных камнем собратьев…
«Они ничего не боятся, — возвращаясь на тропу, думал Ирасек. — Их не страшит ни смерть, ни старость, ни туман, ни трясение земли. Они живут, чтобы жить, и ничего больше. И умирают так же, как живут, — не испытывая страха и не задавая себе вопросов, на которые нет ответов…»
Тропа круто шла вверх, между мощных потоков лавы, застывшей в виде черного стекла с тонкими серебристыми прожилками. Ирасек любил взбираться по этой едва приметной тропе, неожиданно обрывавшейся на краю стремнины. Здесь ему легче дышалось и думалось.
«Отец все время повторяет, что нам нечего бояться, что страх — самый тяжкий из пороков, преодолеть его — значит приблизиться к Богу Любви. Но тогда выходит, что крабы опередили нас с Евой? Что-то тут не так, отец, есть много мест в Оранжевой книге, постичь которые мне не под силу…»
Ирасек преодолел последний подъем и ступил на небольшую гладкую площадку. С трех сторон она была окружена крутым обрывом, а с тыла защищена отвесной скалой, уходившей ввысь, за облака. На высоте груди в черной лаве застыла матово-белая капля правильной формы. Это было Материнское око, или, как его называл отец, Телепаторный глаз Атимус, который, но его словам, неусыпно следит за всем, что творится в Барсовом ущелье.
Ирасек осторожно провел ладонью по слегка выпуклой поверхности Материнского ока и присел под ним, прислонившись к выступу скалы.
Внизу, рассекая горы с юго-востока на северо-запад, тянулось Барсово ущелье — единственное место в бывшей Империи Падших Ангелов, не тронутое Гураррской цивилизацией.
Минуло время Большого Тумана, и все ущелье было видно, как на ладони. Его северные и западные склоны буйно поросли папоротником, горным бамбуком, аронником, камелиями, бабианами, веерными пальмами, алоэ, пирингом, фиксиями и бог знает чем еще. В долине луга королевского шестилистника и хрустальной травы чередовались с зарослями лавра, где Ирасек охотился за фазанами, и небольшими озерцами, в которых он ловил рыбу, крабов, моллюсков-мидий и зеленых черепах. А по эту сторону к черной скале карабкались эвкалипты, секвойи, обвитые лианами фиговые деревья, баньяны, красные и белые олеандры, вечнозеленый гибискус, кактусы. Слева в долине гигантскими песочными часами возвышалось двухтысячелетнее драконово дерево, ветви которого вблизи очень напоминали щупальца осьминога, а листья-чешую дракона. Чуть поодаль зелеными губками свешивались плоды хлебного дерева, затем тянулось голое плато с развороченными глыбами розового мрамора, а дальше снова начинались чащи тридцатиметровых баньянов и эвкалиптов, заросли шафрана и гранатовых деревьев, среди которых в просторной хижине, сплетенной из корней и покрытой толстым слоем баньяновых листьев, обитали они, Ирасек и Ева — единственные жители Барсова ущелья…
Ирасек смутно помнил, каким образом они очутились здесь, он был слишком мал, и единственным воспоминанием, оставшимся от их приезда, был надрывный плач маленькой Евы, которая всю ночь тянула его за руку и умоляла: «Уйдем отсюда! Мне страшно!» Ирасеку тоже было страшно, но он сидел под драконовым деревом, не зная, куда и зачем идти. Потом наступило утро, их первое утро в Барсовом ущелье, запели птицы, встало солнце, он взял Еву за руку, и они пошли куда глаза глядят.
Но они проголодались и устали и, наевшись каких-то ягод, уснули в зарослях. А проснувшись, увидели рядом с собой огромного барса. Они лежали, оцепенев от ужаса, заворожено глядя в его желтые глаза. Барс тоже продолжал лежать, далеко вытянув передние лапы, и из его оскаленной пасти тянуло смрадом. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не шелкохвостик. Жирный неуклюжий шелкохвостик опустился на голову хищника и стал не спеша выклевывать ему глаз. И только тут они поняли, что барс уже давно мертв. И мальчик вспомнил напутственные слова отца: «Ничего не бойтесь, дети мои. Я буду оберегать вас, даже когда меня не будет с вами. Ничего не бойтесь и смело идите вперед, к своему счастью». Вспомнив также, что у него есть нож, Ирасек поднялся на непослушные ноги и, отогнав шелкохвостика, стал неумело свежевать хищника.
Сколько времени минуло с тех пор?… По крайней мере, достаточно, чтобы Ирасек превратился в мужчину, а Ева стала его женой и хозяйкой Барсова ущелья. А скоро она станет матерью…
Ирасек снова погладил рукой Материнское око, и ему показалось, что оно потеплело и засветилось изнутри едва заметным мерцающим светом. Он сидел на Черной скале у Материнского ока, где ему легко думалось и где он обычно искал ответы, которых не находил в Оранжевой книге.
«Зачем я живу?» — думал Ирасек, не подозревая, что этот наивный вопрос таит в себе больше опасности, чем все хищники Барсова ущелья…
А далеко внизу над хижиной вился легкий дымок. Ева готовила на обед пойманного им павлина.
«Это любимое блюда отца, — думала Ева, — молодой павлин, нашпигованный орехами и запеченный в золе… Отец обрадуется, если прилетит на своей большой стрекозе. Он давно не был у нас и может заявиться в любую минуту. Ирасек тоже ждет его, часами пропадает у Материнского ока…»
Ева повернула голову в сторону Черной скалы и невольно поежилась. Может, это смешно и глупо, как говорит Ирасек, но Ева ничего не могла с собой поделать: она боялась Материнского ока, от взгляда которого нельзя было ни спрятаться, ни убежать…
IX
Крус дремал в кресле, а может быть, думал с закрытыми глазами, когда раздался телефонный звонок. Детектив лениво потянулся, взял трубку.
— Крус слушает.
Трубка загрохотала:
— Говорит Фоббс! Ты в курсе, детка?
— По-моему, да, — Крус зевнул. — Случайно — включил девятый канал, и как раз…
— Три трупа в течение двух месяцев! Ты представляешь, чем это пахнет?!
Крус брезгливо поморщился, вероятно, представив себе, чем пахнут три трупа по истечении двух месяцев…
— Проклятье, снова проворонили! Ну да теперь поздно рвать волосы!
— Вам уже поздно, шеф, — съязвил Крус.
Однако шефу апримской полиции было не до шуток:
— Это дело рук Цезаря, детка!
— Опять «вале Бесс, аве Цезарь»?
— Наглость потрясающая! Так может действовать или стопроцентный идиот, или профессиональный убийца, уверенный на все сто в своей неуязвимости!
Крус снова зевнул, притом нарочито громко, чтобы мог слышать Фоббс:
— Таковых в природе не существует, шеф. На девяносто девять — другое дело.
В голосе Фоббса зазвучали не свойственные ему просительные нотки:
— Помоги мне, детка, нащупать этот уязвимый процент!…
Крус молчал, сонно посапывая.
— Мы задержали всех мало-мальски подозрительных, но я почти уверен, что ни Цезаря, ни его подручных нет среди них.
Нам нужна твоя помощь, детка!
Волоча за собой телефонный шнур, Кpyc подошел к бару, чтобы налить себе очередную тройную порцию живительного напитка. Услышав звон бокала, у его ног появилась Изабелл, заискивающе помахивая хвостиком.
— Иначе повторится история с Россом, Зотосом и злым духом! — рокотала телефонная трубка.
Внимательно отмеряя в мензурку две порции для Изабелл, Крус скорее констатировал, чем спросил:
— А вы хотите, чтобы повторилась история с Гаррасом?
— Не надо быть таким злопамятным, детка, — в басе Фоббса послышалась отеческая интонация. — Я запретил тебе заниматься делом Гарраса в твоих же интересах. Ты зашел тогда в слишком высокие сферы и, свалившись оттуда, сломал бы шею не только себе, но и мне.
С отеческой улыбкой Крус наблюдал, как Изабелл лакает свой ужин.
— Откуда у вас уверенность, что Цезарь и компания не причастны к этим высоким сферам?
Трубка помолчала, вероятно, такой поворот событий не был предусмотрен Фоббсом, затем загрохотала с новой силой:
— Я никогда ни в чем и ни в ком не уверен, детка! Даже в самом себе! Иначе меня бы не держали столько лет шефом апримской полиции!… Цезарь или тот, кто выступает под этим именем, — убийца, мы должны найти его и посадить на электрический стул. А какие там сферы он представляет, меня не касается. По крайней мере, на данном этапе!… Но по-моему, он просто маньяк, иначе зачем ему убирать без разбору лидеров всех мастей?… Ты слушаешь меня, детка?
— Слушаю, — лениво протянул Крус.
— Но маньяк необычайной изобретательности, я бы сказал, гениальный маньяк. И ты найдешь его, детка. Если в ближайшие дни убийца не будет найден, наша песенка спета, детка!
Крус взглянул на стенные часы и понял, что пора спать.
— Извините, шеф, — бесстрастным голосом произнес детектив, — но я даже не знаю слов вашей песенки, и мне, право же, наплевать, будет ли она спета и если да, то в чьем исполнении. Кроме того, у меня болят зубы, шеф.
— Попадись ты мне сейчас, детка, я навсегда бы вылечил твои молочные зубки!
В трубке раздался треск, видимо, проломленного стола. С минуту слышалось лишь грозное сопение Фоббса.
За это время Крус, зажав трубку между щекой и плечом, выдвинул из стены две кровати — большую и маленькую. На последнюю тут же прыгнула Изабелл. Но Крус решительным жестом заставил ее спуститься и тщательно вытереть ноги о коврик.
— Ладно, — в голосе Фоббса слышалось глухое отчаяние. — Значит, отказываешься помочь старику?
Укладываясь с телефоном в большую кровать, Крус спокойно ответил:
— Отнюдь… Я даже кое-что обдумал, пока вы своим изящным кулаком испытывали столешницу на прочность…
— Не тяни из меня жилы, детка! — взмолился Фоббс.
— Свяжитесь с телевидением, пусть «Камера обскура» предоставит вам видеозапись.
— Я уже распорядился, детка. Ведь «Камера обскура» является, так сказать, главным свидетелем обвинения…
— В равной степени и защиты, шеф. Возможно, и не только свидетелем…
— Ты на что-то намекаешь, детка?
— Как только получите видеозапись, тщательно изучите, является ли она идентичной первичному живому изображению.
— Что ты хочешь сказать, детка?
— Что копия всегда хуже оригинала, шеф, — Крус взглянул на притихшую Изабелл и перешел на шепот: — И еще я хочу пожелать вам покойной ночи. Изабелл только что уснула, а у вас такой голос… Знаете ведь, какой чуткий сон у малышки…
— Знаю, — обиженно проворчал Фоббс, — как у собаки.
Услышав последнее слово, детектив тоже обиделся и бросил на постель телефонную трубку, из которой еще продолжал доноситься рокот.
Крус склонился над Изабелл и поправил на ней одеяло. Сонная собачонка благодарно лизнула ему руку.
— Только без нежностей, — с напускной строгостью проговорил Крус. — Это расслабляет служителя абсолютного правосудия.
Изабелл угрожающе зарычала.
Крус одобрительно кивнул:
— Вот в таком духе. Покойной ночи, малышка.
Он поднял с постели трубку, не слушая, шепнул в нее:
— Я отключаюсь. Все!…
И, опустив ее на вилку, стал раздеваться.
Стенные часы пробили десять раз.
Перед тем, как уснуть, Крус еще раз прокрутил в памяти сцену убийства Бесса. У него было такое ощущение, что в видеозаписи чего-то не хватает, пропущен какой-то кадр, важный, если не решающий для будущего следствия. При мысли о следствии у Круса действительно заныл зуб мудрости… Стоп! Вот он, этот исчезнувший кадр! Представим его еще раз… Да, сомнения быть не могло, это он!…
Когда сразу же после убийства все устремились к трибуне, в левом верхнем углу экрана Крус заметил фигуру, бежавшую от трибуны. И именно этот кадр «Камера обскура» утаила при повторном показе…
Верный давней привычке — наводить перед сном порядок в своих дневных впечатлениях, — Крус попытался также вспомнить, кому принадлежит бархатный баритон, известивший его о «небольшом сюрпризе»… Кажется, он слышал его прежде, но где и когда? Нет, в фонотеке его памяти такового вроде бы не значилось, хотя, если хорошенько порыться в архивах подсознания… А почему, скажите на" милость, он должен там рыться?…
Супердетектив решительно повернулся на правый бок и моментально уснул. Он спал и видел белые сны, как простыни, на которых никто не спал…
Х
По безлюдному Априму деловито шныряли привидения и полицейские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20