Это навело Джейка на мысль, что в заколоченном штреке скрыто нечто большее, чем взрывчатка, о которой говорил Рембрандт. Джейк намеревался при первой же возможности разузнать, что к чему.
На следующее утро Бренч ногой открыл дверь в комнату Дженны и как раз успел мельком увидеть ее голую спину. Молодая женщина рывком подтянула верхнюю часть шерстяного белья к плечам и просунула руки в рукава, продолжая стоять спиной к Макколи.
– Что, черт возьми, ты затеяла, женщина? Ты почему не в постели?
– У меня слишком много дел, чтобы весь день валяться. – Она застегнула половину пуговиц на белье и схватила рубашку. – Ты сказал, что констебля Мора и судьи Стрита не будет еще неделю, поэтому я собираюсь в Солт-Лейк-Сити. Знаешь, Макколи…
– Бренч.
– …то, что я несколько раз позволила себя поцеловать, Макколи, не дает тебе права врываться ко мне в комнату без стука.
Бренч грохнул поднос с завтраком на столик возле кровати и повернулся к Дженне.
– Между нами произошло кое-что еще, кроме нескольких поцелуев. А теперь раздевайся – ты никуда не едешь.
Молодая женщина уперла кулаки в бока и угрожающе наклонилась вперед, позабыв о расстегнутой рубашке и распахнувшемся вырезе шерстяного белья.
– Я тебе не принадлежу. Я вольна ехать куда хочу, когда хочу и с кем хочу.
– Ты никуда не едешь, а остаешься в постели, – прорычал Макколи и кинулся к ней.
Юджиния увернулась, и нападавшему достался лишь с треском разорвавшийся край рубашки. Спрятавшись за ширмой для переодевания, Дженна натянула сначала одну штанину, потом вторую.
– Черт тебя побери, ведьмочка!
Бренч схватил ширму. Та пролетела через всю комнату и врезалась в столик у кровати, сбросив поднос с завтраком на пол. Дженна уловила запах кофе, свежесваренной, приправленной корицей овсянки и густых сливок перед тем, как Макколи притянул ее к себе.
– Мне что, привязать тебя к кровати? – хрипло, низким голосом прорычал он.
Изменившийся голос наверняка означал, что Бренч возбудился. Дженна не могла позволить ему себя поцеловать – тогда она потеряет власть над собой. Ее раскрытая ладонь обожгла его щеку жгучей пощечиной. Не дав молодой женщине нанести следующий удар, Бренч схватил ее за запястья одной рукой и завел за спину обе руки Дженны, а второй откровенным жестом прижал ее бедра к своим.
– Ты так скоро забыла, что вчера чуть не открылась твоя рана! Дьявол, женщина, ты напугала меня тогда до полусмерти. Я не хочу, чтобы это случилось снова.
– Она только немного покровила. А ты забыл, как это произошло?
Дженна замерла, остро ощущая прижатую к ней пульсирующую твердость.
Бренч знал, что должен отпустить ее, но не в силах был убедить в этом свое тело.
– Что мне сделать, чтобы ты слушалась?
– Отпусти меня.
– Ты вернешься в постель?
– Только до тех пор, пока ты не уберешься к черту из моей комнаты, упертый папист… болотный житель.
Старая издевка по поводу происхождения задела Бренча, но он пропустил ее мимо ушей, понимая, что в Дженне сейчас говорит злость.
– Тогда, может быть, мне все-таки стоит забраться в постель вместе с тобой, если только так тебя можно там удержать.
Сапфирные глаза сузились в щелочки.
– Если тебе хоть на минуту показалось, что я готова ублажить твою «ирландскую зубочистку», ты еще более сумасшедший, чем Безумная Роза.
Столь вульгарного и пренебрежительного замечания о своем мужском достоинстве Бренч стерпеть не смог. Оттолкнув от себя Дженну, он широко зашагал к двери и захлопнул ее с такой силой, что затрясся весь дом. Опершись одной рукой о дверь, а вторую уперев в бок, он так и стоял, боясь, взглянув на молодую женщину, потерять самообладание.
– Откуда такие познания об «ирландских зубочистках»?
К этому моменту Дженна уже достаточно изучила Бренча, чтобы понять: обманчиво мягкий тон означает недоброе – с большой буквы «Н». Глубоко вдохнув, молодая женщина постаралась унять свой гнев. Потом подошла к кровати и села. Бок пульсировал болью, но Дженна постаралась не обращать на это внимания.
– Пожалуйста, Бренч, я могла бы кое-что предпринять в Солт-Лейк-Сити, чтобы найти отца. Я схожу здесь с ума от бездействия.
Сладкий звук собственного имени, слетевший с губ Юджинии, и мольба в ее голосе растворили гнев Макколи и разбили остатки его решимости. Подойдя к окну, Бренч оперся плечом о стену и достал из кармана самокрутку.
– Расскажи о нем, Дженна. Что ты о нем помнишь?
«Боль», – подумала она. Боль от сознания, что он никогда не вернется. Юджиния закрыла глаза и призвала гнев, которым она, как щитом, закрывалась все эти годы. Не получалось. Вместо этого в голове всплыли воспоминания о многих жалких хижинах, в которых она неизменно оказывалась, попадая в лагеря золотоискателей, – этим воспоминаниям она редко позволяла выйти на свет сознания.
– Нежные руки, – тихо сказала она. – Смех, громкий и веселый, как будто он на самом деле был таким же большим, каким я его помню. Капелька крема для бритья, которую он всегда садил мне на нос, когда я смотрела, как он точит лезвие бритвы. Как они с мамой хихикали в постели по ночам. Надежда. Оптимизм. Он всегда был уверен, что богатая, прекрасная жизнь ждет всех нас буквально за углом. Он собирался доказать маминому отцу, что она все-таки правильно сделала, выйдя за него замуж. – Дженна открыла глаза и принялась грызть ногти. – Да уж, он доказал деду! Когда мы вернулись в Иллинойс после того, как нам сказали, что папа умер, дед не захотел нас даже видеть. Он всем говорил, что мама умерла, ведь для деда – до самого его смертного часа – так оно и было.
Бренч выбросил недокуренную самокрутку в окно и оттолкнулся от стены. Он осторожно поднял Дженну на ноги и ласково обнял. Губы легонько коснулись ее макушки.
– Напиши, что необходимо сделать, милая. Я сейчас же отправлюсь в Солт-Лейк-Сити и управлюсь за тебя со всеми делами. Мы найдем его.
– Я должна сама заниматься поиском отца, Макколи.
– Ты еще нездорова. – Он выпустил молодую женщину из объятий и пошел к двери. – Когда я вернусь, будь здесь. Мы с тобой не закончили.
– Если ты о прошлой ночи…
– Я о гораздо большем, чем это. Просто будь здесь.
Глава одиннадцатая
Уже давно наступила ночь, когда Макколи въехал в Солт-Лейк-Сити. Большую часть дня он потратил, чтобы заехать в Коулвилль, где оставил Черного Валета Мендозу под присмотром заместителя констебля Мора. Дженна разорвет его на мелкие кусочки, если узнает, что теперь Мендоза не под ее контролем и увез он испанца без предварительного обсуждения с ней. Но Бренч чувствовал себя спокойнее, зная, что испанец за решеткой и под постоянным наблюдением. Если Дженна, как обещала, останется в постели до его возвращения, то ничего не узнает.
Долгая дорога дала Бренчу возможность обдумать все, что рассказал Мендоза о своем местопребывании в течение последнего месяца. Макколи по-прежнему не хотел верить испанцу. Картежники – прирожденные лгуны, разве не так? И тот факт, что единственный человек, кто мог бы подтвердить версию Мендозы, – проститутка, был не в его пользу. Тем более, если эта проститутка питает особые чувства к Мендозе. Но об этом он сможет судить после визита в «Пансион юных леди» тетушки Фэнни.
Больше всего Бренча раздражало, что при других обстоятельствах ему, наверное, пришлось бы по душе общество Мендозы, хотя они с испанцем разнились, как сахар и уксус, – причем в роли уксуса Бренч видел себя. Он фыркнул.
Мендоза во многом оставался еще маленьким мальчиком, считавшим весь мир своей личной игровой площадкой. Он мог смеяться над предъявляемыми обвинениями в убийстве, так как не мог вообразить, что с ним может случиться что-нибудь плохое. Он был азартным игроком и верил в богиню Фортуну, как Бренч верил в Деву Марию, – так его учили. Жизнь избороздила лоб Макколи морщинами тревоги и сомнений, а на привлекательном смуглом лице Мендозы сохранились лишь морщинки от улыбок и смеха. Испанец принимал радости жизни как должное и отмахивался от всего дурного, как от шляпы, что не пришлась по размеру. Быть может, именно благодаря этим различиям между ними установился контакт – Бренч ощущал это, сидя в зловонном старом сарае и разговаривая с Мендозой.
Был ли у Дженны подобный контакт с испанцем? Она рассуждала так же здраво, как и Бренч, и, подобно ему, склонна была верить худшему. По крайней мере, если это касалось мужчин.
Теперь, узнав, какой была жизнь Дженны, когда отец ее бросил, Бренч стал лучше понимать, почему она так относилась к мужчинам. Но почему она боялась любви? Видит Бог, у Бренча имелись веские основания отречься от любви и брака, и он чувствовал, что Дженна еще не все ему рассказала.
Она была совсем не похожа на Лилибет. Его бывшая жена не боялась страсти; она просто рассматривала ее как средство достижения собственных целей. Но Бренч открывал в Дженне фонтан страсти. Он ощущал запах желания и томления, исходивший от ее разгоряченной кожи, дрожь, вызванную его прикосновениями.
Нет, что-то случилось такое, из-за чего теперь Дженна боится позволить себе влюбиться в мужчину. И это что-то наверняка связано с ее детством. По возвращении в Парк-Сити он разгадает эту тайну. А потом придумает, как излечить молодую женщину от страхов, и откроет ей, сколько радости можно получить, отдавшись мужчине телом и душой.
Не успела эта мысль появиться в голове, как Бренч ее тут же отогнал. Как можно просить Дженну отдать ему сердце, если он не готов отдать свое? В жизни Бренча Макколи не было места женщине. Он хотел Дженну, но не более. Вожделение, просто вожделение. И больше ничего. Просто он слишком давно не был с женщиной, но это дело поправимое, ведь он намерен нанести визит в «Пансион юных леди» тетушки Фэнни.
Музыка и смех лились на изрытую колеями дорогу из открытых дверей игорных домов и салунов, когда Бренч медленно ехал по улице Фест-Саус. Женщины с нарумяненными щеками, одетые в платья из ярко-красного атласа и желто-зеленого шелка, держали под руку мужчин с чересчур сияющими глазами и шаткой походкой. Эти парочки явно направляясь в публичные дома на Регент-стрит. Бренч уловил аромат дешевых духов и подумал, что одна из этих женщин может оказаться смуглой дамой с высокими скулами, питающей слабость к испанским картежникам.
Дженна не верила своим глазам, осматривая пустое стойло платной конюшни Уоттса и Бриззи, где должен был находиться Мигель Мендоза. Цепь, прикрепленная к угловому столбу, лежала на соломе, будто свернувшаяся кольцом змея. Запах конского пота и пропитанной мочой соломы наполнял воздух. Только наручники, темные от засохшей крови, надтреснутая ночная ваза и смятое одеяло свидетельствовали о недавнем пребывании здесь человека.
Молодая женщина попятилась, развернулась на каблуках и принялась метаться от стойла к стойлу. Ничего – кроме лошадей и желто-черно-белого пятнистого кота.
Медленно, шаркающей походкой, она вернулась к первому стойлу.
– Черт тебя побери, Макколи, – прошептала она. – Что ты с ним сделал?
– Сделал с чем?
Дженна резко повернулась.
– А, Рембрандт. Куда эта крыса, приходящаяся вам партнером, дела моего пленника?
Старик бросил взгляд на пустое стойло, затем перевел его на молодую женщину. Его густая белая бровь поднялась, когда он встретил гневный взгляд Дженны. Старик усмехнулся. Она слишком молода, слишком мила, чтобы быть такой свирепой.
– Учитывая, сколько злобы в твоем голосе, я не уверен, стоит ли сообщать тебе это. Что ты собираешься делать с «этой крысой», когда догонишь ее?
Дженна испепеляла взглядом пустую соломенную подстилку и смятое одеяло, судорожно пытаясь понять, что здесь произошло.
– Могу сварить кофе по особому рецепту или изрешетить его башмаки.
– Изрешетить? Кофе по специальному рецепту? Как по мне, месть так себе.
– Просто вы не пробовали мой кофе. Куда он забрал Мендозу?
– Туда, где его будут надежно охранять и откуда ему будет тяжелее сбежать, чем из этого сарая, теперь, когда Бренч в отъезде. Разве тебе не следует лежать в постели и набираться сил, вместо того чтобы рыскать по старой конюшне?
– У меня есть дела поважнее, чем валяться в постели. А о здоровье больше надо будет волноваться Бренчу… как только я до него доберусь.
Глаза молодой женщины потемнели до цвета сапфиров, а сталь в голосе способна была разрезать сыромятную кожу. И все же старику затруднительно было всерьез воспринять ее гнев. Он сунул морщинистые руки в карманы и многозначительно посмотрел на бумаги, зажатые у Дженны под мышкой.
– И что за дела?
Юджиния вручила ему кипу листовок.
– Например, развесить их по городу, чтобы найти отца.
Рембрандт прочитал листовку и посерьезнел.
– Понятно.
– Где Мендоза, Рембрандт?
Старик вздохнул: он понимал, что произойдет, если он расскажет ей, о чем она просит.
– Бренч забрал испанца в тюрьму Коулвилля, чтобы не думать о нем, пока съездит в Солт-Лейк-Сити.
– Я слышала, что констебль Мор уехал на какое-то разбирательство вместе с судьей Стритом.
– Там есть заместитель. Он вполне способен охранять Мендозу.
Дженна сдвинула брови.
– Может, и так, но Мендоза – мой пленник. Я должна им заниматься. Я попрошу кого-то из детей развесить эти объявления о награде. Мне нужно в Коулвилль.
Рембрандт понимал, что пытаться остановить Дженну бесполезно. Но когда она протянула руку за листовками, он отказался отдавать их.
– Я сам об этом позабочусь.
– Спасибо, Рембрандт. – Она положила руку ему на предплечье и улыбнулась. – Жаль, что ваш партнер не такой хороший, как вы.
Старый шахтер накрыл руку Дженны своей мозолистой ладонью.
– Он тоже хороший, по-своему. Поверь мне, дитя, он сделал это, считая, что так будет лучше.
– Может быть, но почему, черт возьми, почему он не хочет учитывать мнение других? – Дженна только сейчас заметила, как устало ссутулились плечи старика и какие воспаленные у него глаза. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Просто болит голова. Со мной все будет в порядке.
Рембрандт проводил Юджинию до больших двустворчатых дверей конюшни, а потом смотрел, как она быстро зашагала к гостинице, снова одетая в мешковатые брюки и мальчишескую рубашку, которые нравились ей, похоже, больше платья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47