Священник загнул манжеты и с усердием принялся за дело. Хозяин поставил
на стол тарелки, хлеб, бутылку с темной жидкостью и два бокала, затем доста
л из своего битком набитого тайничка небольшой медный котелок, налил в н
его воды из глиняного кувшина, стоявшего в углу, поставил на огонь возле ш
ипящего рашпера, вынул лимоны, сахар, небольшую пуншевую чашу и принялся
варить пунш. Стук в дверь отвлек его от этого занятия.
Ц Это вы, Сара?
Ц Да, сэр. Пожалуйте ужинать.
Ц Нет, сегодня я к вам не приду; я переночую на фабрике. Передайте хозяйке,
чтобы ложилась спать, и запирайте дверь.
Он снова подошел к камину.
Ц Н-да, у вас тут хозяйство налажено, Ц одобрительно заметил Мелоун. Лиц
о его покраснело под стать горячим уголькам, над которыми он склонился, у
сердно переворачивая котлеты. Ц Вы человек независимый, не то что бедня
га Суитинг, Ц фу ты, как брызнул жир, даже руку обожгло, Ц тому, видно, на ро
ду написано быть рабом женщин. Ну, а мы с вами, Мур, Ц нате вот эту котлетку,
она сочная и хорошо подрумянилась, Ц мы, конечно, не допустим, чтобы жены
верховодили нами.
Ц Не знаю. Я как-то об этом и не думал; впрочем, если жена будет миловидной
и сговорчивой, то пускай себе!
Ц Ну-с, котлеты готовы. А как пунш?
Ц Вот попробуйте, я вам налил… Надо будет попотчевать Джо Скотта и остал
ьных, если только они доставят мои станки в целости.
За ужином Мелоун развеселился: громко смеялся по всякому поводу, отпуска
л плоские шуточки и сам их похваливал Ц словом, совсем разошелся. Хозяин
дома, напротив, сохранял невозмутимое спокойствие. Пора, однако, дать теб
е, читатель, некоторое представление о его внешности; пока он сидит, задум
авшись, за столом, я попытаюсь набросать его портрет.
На первый взгляд его облик может показаться несколько странным: он похож
на иностранца, худощав, цвет лица у него изжелта-смуглый; пряди темных во
лос ниспадают на лоб; по-видимому, он не слишком занимается своей одеждой
, иначе в ней было бы больше вкуса; он, кажется, и не подозревает о том, что у н
его привлекательное лицо южного типа, с изящным овалом и правильными, то
нко обрисованными чертами. Но и другие замечают это, только приглядевшис
ь к нему, Ц тревожное и несколько угрюмое выражение портит это красивое
лицо. Большие серые глаза смотрят пристально и строго, скорее пытливо, че
м ласково, скорее вдумчиво, чем приветливо. Когда он улыбается, лицо стано
вится приятным, не то чтобы открытым или веселым, но оно подкупает вас сво
им мягким спокойствием и говорит Ц хотя, быть может, впечатление это обм
анчиво Ц о душе чуткой и нежной, о терпении, снисходительности, возможно,
и о верности, Ц чертах характера, столь драгоценных в семейной жизни. Он
еще молод, Ц ему не более тридцати лет, Ц высок ростом и строен. Но говори
т он неприятно: его иностранный выговор, который он старается замаскиров
ать нарочитой небрежностью произношения, режет слух англичанина и тем б
олее йоркширца.
Дело в том, что Мур не чистокровный англичанин. Мать его была француженко
й; он родился и провел детство в чужих краях. Полуфранцуз-полуангличанин,
Мур отличался половинчатостью чувств во многом, например, в чувстве патр
иотизма; по-видимому, он был неспособен связать себя с какой-либо партией
, с вероучением, сродниться с одной страной и ее обычаями; возможно, он был
склонен держаться особняком в любой общественной среде, куда могла его з
абросить судьба, и полагал, что самое лучшее для него, Роберта Жерара Мура
, ставить превыше всего свои собственные интересы, не принимая во вниман
ие филантропические соображения блага общественного, ибо подобные соо
бражения были ему совершенно чужды. Наследственным призванием Мура был
а торговля. Антверпенские Жерары были коммерсантами на протяжении двух
столетий; некогда они преуспевали, но неустойчивость и изменчивость пол
итической обстановки и финансовые затруднения постепенно разоряли их;
несколько неудачных торговых сделок подорвали их престиж; после этого т
орговый дом Жераров кое-как еще держался лет десять, но буря французской
революции окончательно разорила его. В своем крушении он увлек за собой
английскую и йоркширскую фирмы Муров, тесно связанных с антверпенской ф
ирмой; один из компаньонов, Роберт Мур, был женат на Гортензии Жерар; в сво
е время он рассчитывал, что супруга его унаследует в деле долю своего отц
а, Константина Жерара, но случилось так, что в наследство ей достались одн
и лишь долговые обязательства. Говорили, что часть этого долга, Ц уменьш
енного полюбовным соглашением с кредиторами, Ц перешла по наследству к
ее сыну Роберту и что он надеялся когда-нибудь выплатить этот долг и восс
тановить торговый дом Жерара и Мура хотя бы в его былом величии. По-видимо
му, перенесенные испытания оставили глубокий след в его душе, и если в сам
ом деле горестные впечатления детства, проведенного возле угрюмой мате
ри, в предчувствии надвигающейся катастрофы, и юности, исковерканной и с
мятой разразившейся бурей, мучительно запечатлеваются в сознании чело
века, то в его памяти сохранились отнюдь не лучезарные воспоминания.
Во всяком случае, если Мур и лелеял надежду восстановить торговую фирму
Жераров, то у него не было ни средств, ни возможностей сделать это, и в ожид
ании лучших времен приходилось довольствоваться малым. Но по приезде в Й
оркшир, где предки его владели складами в порту и фабриками в городе, имел
и там дом и поместье, он смог позволить себе только одно Ц арендовать сук
онную фабрику на окраине маленького городишки, поселиться в домике по со
седству и присоединить к своим владениям несколько акров неудобной зем
ли на склоне лощины, в которой шумел фабричный ручей; там можно было пасти
лошадь и установить сушильни. В те военные годы все было дорого, и он плати
л большую арендную плату опекунам наследницы имения Филдхед.
К тому времени, о котором мы ведем свое повествование, Роберт Мур прожил в
округе всего два года, но успел проявить себя человеком деятельным и эне
ргичным. Заброшенный домик он превратил в уютное приятное жилье, на клоч
ке одичалой земли разбил сад и возделывал его с редкостным, истинно флам
андским усердием и рвением. Фабрика же была старая, механизмы изношенные
, устарелые, и Мур с самого начала отнесся к своему приобретению с нескрыв
аемым презрением и недовольством; он решил в корне все здесь переделать
и добивался всего, что могли позволить ему его скромные средства. Однако
вести дело с размахом Мур не мог, и это угнетало его, всегда стремившегося
вперед. «Вперед» Ц было девизом его жизни, но бедность обуздывала его ст
ремления; иногда, говоря образно, он готов был грызть удила, когда узда сли
шком натягивалась.
Нельзя было и ожидать, чтобы Мур в подобном положении беспокоился о том, к
ак бы интересы его карьеры не нанесли ущерба другим. Он не был здешним уро
женцем или хотя бы. старожилом и не жалел тех, кого своими нововведениями
обрекал на нужду; он не задумывался над тем, где добудут кусок хлеба рабоч
ие, лишенные заработка на его фабрике, но в своем равнодушии ничем не отли
чался от множества других предпринимателей, от которых голодавшие бедн
яки Йоркшира имели больше оснований требовать сочувствия.
Время, о котором я пишу, было одной из самых тяжелых эпох в истории Великоб
ритании, в особенности для ее северных областей. Война была в разгаре, и в
нее была ввергнута вся Европа. Затянувшиеся военные действия если и не о
кончательно истощили Англию, то в достаточной мере обессилили ее, народ
устал и требовал мира на любых условиях. В глазах многих людей такие поня
тия, как честь нации, утратили всякий смысл, потому что зрение их было прит
уплено голодом и за кусок хлеба они продали бы свое первородство.
«Указ о контрблокаде>>, которым Англия ответила на миланский и берлински
й декреты Наполеона, запрещавший нейтральным государствам торговать с
Францией, оскорбив Америку, лишил йоркширских фабрикантов шерсти основ
ного рынка сбыта и привел их на грань банкротства. На мелких иностранных
рынках, заваленных товарами, был полный застой; на складах Бразилии, Порт
угалии, Королевства Обеих Сицилии скопилось товаров на два-три года впе
ред. В это трудное время ткацкие фабрики на севере стали применять вновь
изобретенные машины, вытеснявшие ручной труд; тысячи рабочих очутились
на улице без заработка. Вдобавок год выдался неурожайным. Бедствие дости
гло своего предела. Мера терпения исстрадавшегося народа была переполн
ена, вспыхивали бунты. Казалось, на севере, в гористых графствах, слышался
смутный гул подземных ударов, предвещавший общественные потрясения. Но
в те дни, как и всегда в подобных случаях, мало кто понимал всю серьезность
положения. Вспыхивал ли голодный бунт, горела ли фабрика, подожженная бу
нтовщиками, подвергался ли разгрому дом фабриканта, когда его имущество
выбрасывалось на улицу, а сам он ради спасения жизни бежал, забрав семью,
Ц местные власти откликались на эти события неохотно, да и не всегда: зач
инщика иногда обнаруживали, но чаще он ускользал, сообщения о происшеств
ии попадали в газеты, и на том дело кончалось. А бедняки, единственным дост
оянием которых был труд, лишившись работы, а следовательно, заработка и к
уска хлеба, продолжали влачить жалкое существование; это было неизбежно
: нельзя было ни прекратить изобретательство, ни остановить прогресс нау
ки. Войну тоже невозможно было прекратить, и облегчения ждать было неотк
уда; обездоленным ничего другого не оставалось, как смириться со своей у
частью Ц испить до дна чашу горя.
Нужда порождает ненависть; обездоленные возненавидели машины, которые,
как они думали, отняли у них хлеб; они возненавидели фабрики, где стояли эт
и машины; они возненавидели владельцев фабрик. В приходе Брайерфилд, о ко
тором мы повествуем, предметом особой ненависти была фабрика Мура; самым
ненавистным среди фабрикантов был Жерар Мур, полу иностранец и ярый сто
ронник прогресса. И пожалуй, ему, человеку своеобразного склада, даже нра
вилось возбуждать к себе всеобщую ненависть, в особенности если он верил
, что дело, за которое его ненавидят, Ц правое дело и выгодно для него; вот
и сегодня ночью он в возбужденном, даже воинственном настроении поджида
л прибытия фургонов с машинами; возможно, и Мелоун был для него сегодня не
желательным гостем; любя мрачное безмолвие и уединение, Ц пусть даже не
безопасное, Ц он охотнее провел бы этот вечер в одиночестве; его ружье с
успехом заменило бы ему любое общество; журчанье полноводного ручья, дон
осившееся снизу, звучало для его слуха приятнее человеческого голоса.
Несколько минут Мур молча наблюдал за священником-ирландцем, без стесне
ния расправляющимся с его пуншем; внезапно странное выражение его серых
задумчивых глаз изменилось, словно что-то другое привлекло его внимание
.
Ц Ш-ш! Ц произнес он и поднял руку, когда Мелоун неосторожно звякнул бок
алом. С минуту он прислушивался, затем встал, надел шляпу и вышел из контор
ы.
Вечер был темен, тих и недвижен; слышно было только, как стремительно мчит
ся ручей, вздувшийся от дождя; в глубокой тишине казалось, что это большая
река. Однако слух Мура уловил в отдалении и другие звуки Ц прерывистый с
тук тяжелых колес по каменистой дороге. Он вернулся в контору, зажег фона
рь и, подойдя к воротам фабричного двора, отпер их. Показались громадные ф
ургоны; слышно было, как тяжелые копыта ломовых лошадей шлепают по сляко
ти. Мур крикнул в темноту:
Ц Эй, Джо! Все в порядке?
Ответа не последовало, но, быть может, Джо Скотт был еще далеко и не расслы
шал его голоса.
Ц Все в порядке, я спрашиваю? Ц повторил Мур, когда могучая голова перво
й лошади чуть не коснулась его плеча.
Кто-то спрыгнул с переднего фургона; чей-то голос громко крикнул:
Ц Все в порядке, дьявол проклятый! Мы их переломали! В темноте раздался б
ыстро удаляющийся топот. Брошенные фургоны застыли на месте.
Ц Джо Скотт! Ц Никакого ответа. Ц Мёргатройд! Пигхиллс! Сайкс! Ц Молча
ние. Мур поднял свой фонарь: фургоны были пусты Ц ни людей, ни машин.
Мур дорожил этими машинами. На их покупку он истратил последние деньги. О
т них зависели важнейшие операции с сукнами; но где же машины?
В ушах у него звенели слова: «Мы их переломали». Но как воспринял он извест
ие о катастрофе? Свет фонаря падал на его лицо, и на нем, как ни странно, прос
тупила улыбка Ц улыбка, которая появляется у человека волевого в те мин
уты, когда надо собрать все силы, призвать все свое мужество, чтобы выдерж
ать испытание и не дать воле сломиться. С минуту он постоял на месте, разду
мывая, что ему теперь делать, потом поставил фонарь на землю, скрестил рук
и на груди и задумчиво опустил глаза.
Одна из лошадей нетерпеливо била копытом. Мур поднял глаза и заметил, что
на упряжи что-то белеет; поднеся фонарь поближе, он увидел сложенный лист
ок бумаги Ц записку; он развернул ее, адреса не было, но письмо начиналось
обращением: «Дьяволу с фабрики в лощине».
Мы не будем приводить это послание в том виде, как оно было написано, со вс
еми его ошибками, но было там примерно следующее:
«Обломки твоих проклятых машин валяются на Стилброской пустоши, а твои л
юди, связанные по рукам и ногам, брошены в канаву у дороги. Пусть это послу
жит тебе предостережением от голодных, которые, покончив с этим делом, ве
рнутся домой, где их ждут такие же голодные жены и дети. А если попробуешь
завести новые машины или будешь стоять на своем, ты о нас еще услышишь. Бер
егись!» Ц Услышу о вас? Да, я о вас услышу, но и вы обо мне услышите. Я сейчас ж
е поговорю с ними. Вы еще обо мне услышите!
Мур завел фургоны во двор и поспешил к домику; там он открыл дверь и торопл
иво, но спокойно сказал несколько слов двум женщинам, выбежавшим ему нав
стречу в прихожую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14