Врачи выявили то же, что видел и я сам, – рахит, авитаминоз, а также кожные заболевания, вызываемые жалкими условиями существования. Однако в конечном счете о трущобах Сигейраса перестали говорить не из-за медицинского заключения. Недвусмысленное указание поступило от самого Вадоса. Как выяснилось, одной из главных достопримечательностей Сьюдад-де-Вадоса был самый низкий уровень смертности по сравнению с другими городами Латинской Америки. Опасались, что обвинения Руиса, как и недавние волнения, могут неблагоприятно сказаться на притоке в страну туристов.
Тогда же профессор Кортес был назначен исполняющим обязанности министра информации и связи. Интересно, с легким ли сердцем Вадос назначал Кортеса вместо Алехандро Майора? Однако он был самой подходящей кандидатурой, да и правительственная пропаганда была теперь вне конкуренции – ведь «Тьемпо» больше не существовала.
Именно, вне конкуренции. Правда, время от времени стали появляться неофициальные информационные бюллетени, которые тут же запрещались властями, однако на следующий день появлялись снова, но под другими названиями. Казалось, смирившись с судьбой «Тьемпо», ни на что большее, кроме этих бюллетеней, народная партия уже не рассчитывала.
Однако вскоре стали раздаваться возмущенные голоса в защиту Христофоро Мендосы и требования снять арест с газеты.
Этим же вопросам уделялось внимание и в бюллетенях. Кроме того, много говорилось в них и о бездействии О’Рурка – обнаружение преступников, которые совершили поджог телецентра, сняло бы с народной партии обвинение в ответственности за этот акт.
Меня удивляло, насколько живучими оказались эти бюллетени. Они издавались и распространялись подпольно, причем один такой бюллетень мог ходить по рукам в течение недели, и не только среди бывших читателей «Тьемпо», их охотно расхватывали и те, кто выступал за возобновление телепередач.
У меня на сей счет были свои соображения. Я не встречал Марию Посадор с того вечера, когда она ужинала с О’Рурком. А ведь именно она всегда утверждала, что существование оппозиционной прессы в Сьюдад-де-Вадосе необходимо поддерживать любой ценой. Вероятно, Вадос преждевременно надеялся, что она будет доставлять ему меньше хлопот, если будет жить в Агуасуле, а не за его пределами.
Мануэль держал у себя под стойкой бара подборку бюллетеней для своих клиентов. Я просматривал один из номеров, который назывался «Вертад» и до того не попадался мне на глаза. Мое внимание привлекла заметка, где говорилось о том, что шеф полиции О’Рурк согласовал с генералом Молинасом вопрос о снесении трущоб и что мой пресловутый план о перестройке площадки под центральной монорельсовой станцией был для правительства лишь предлогом, чтобы избавиться от Сигейраса.
Конечно, дело обстояло именно так. Но больше всего меня потрясли слова, которые заметка приписывала О’Рурку: «И если они действительно реализуют свой план, то мы сможем вышвырнуть из нашей страны Хаклюта и вдогонку ему его проекты».
26
При сносе башни, старой заводской трубы или высокой стены бывает такой момент, когда кажется, что громадная махина, весящая сотню тонн, как бы плывет по воздуху. Это длится лишь какую-то долю секунды, но наблюдателям кажется, что гораздо дольше, а все вокруг как бы тоже замирает, ожидая неизбежной развязки.
Теперь такой развязки ждал я. Хуже того, судя по всему, я находился именно там, куда махина должна рухнуть.
Я сложил бюллетень так, чтобы статья об О’Рурке оказалась сверху, и позвал Мануэля. Он подошел ко мне. Вид у него был озабоченный.
– Вы читали это, Мануэль? – спросил я, указывая на статью.
Он вздохнул.
– Да, сеньор. Я думал, что вы уже видели ее.
– Нет, не видел… Как вы к этому относитесь? Что вы сами думаете о моей работе здесь?
Сначала мне показалось, что он не хочет мне отвечать. Я почувствовал, как раздраженно и резко прозвучал мои собственный голос:
– Не тяните, Мануэль. Скажите, что вы думаете.
– У меня нет своего мнения, сеньор Хаклют, – неохотно отозвался он. – У меня неплохая работа. Мне, считайте, повезло. Раньше я работал в маленьком отеле в Пуэрто-Хоакине, а теперь сами видите… И все же мне кажется, что есть и такие, кто пострадал от города, поэтому легко понять, почему они считают иначе.
– А каким образом шеф полиции вдруг оказался среди тех, кто считает иначе?
Мануэль наклонился вперед, оперевшись локтями о стойку, и доверительно зашептал:
– Некоторые, и я в том числе, знают высший свет. Я видел многих богачей и знаменитостей и здесь, и еще в Пуэрто-Хоакине, когда меня приглашали обслуживать большие приемы. Еще вчера человек бродил по Сан-Франциско или Токио, а сегодня я угощаю его в Агуасуле. Мне это нравится. И меня может считать другом каждый, кто приходит ко мне в бар. Но есть еще и те, кто заявляют: «Это все наше, и не надо ничего менять». Такие люди отличаются друг от друга так же, как президент, которого я, кстати, тоже обслуживал, и сеньор Диас. Вот вам мое мнение. Но ведь я всего лишь бармен.
– Ну, и многие, по-вашему, думают в Сьюдад-де-Вадосе так же, как шеф полиции?
– Как вы могли сами, сеньор, убедиться, судя по демонстрациям, многие. Слишком многие.
Я кивнул и взял со стойки бюллетень.
– Вы не возражаете, если я заберу его? – спросил я.
– Пожалуйста, сеньор. – Он глянул под стойку. – У меня еще остались два экземпляра.
– Благодарю. Не знаю, получится ли что-нибудь, но я так этого не оставлю.
Утром первым делом я решил зайти к Энжерсу. Еще в дверях я увидел Колдуэлла. Выглядел он еще более усталым – необычную бледность лица подчеркивали темные круги под глазами.
Усаживаясь в кресло, я заметил, что Энжерс чем-то обеспокоен. Но Колдуэлл помешал мне поинтересоваться чем.
– Хаклют, что, п-по-вашему, н-на самом деле мешает очистить т-трущобы Сигейраса? – спросил он.
Я удивленно пожал плечами.
– Насколько я слышал, генерал Молинас отказывается посылать войска, а О’Рурк предостерегает о возможных волнениях. Более того, я полностью с ним согласен.
– Нет. Вы ошибаетесь, – победоносно заявил Колдуэлл. – Это п-политика. Все д-дело снова в народной п-партии.
– Не думаю, – я покачал головой. – Последние три-четыре дня не отмечалось никаких политических выступлений. Гражданская партия подобна обезглавленному змею – она осталась без Герреро, Люкаса и Аррио. Все трое уже вне игры. У народной партии тоже нет лидеров, на которых можно было бы опереться. Домингес, хоть ее и поддерживает, но не входит в руководство. Действия же Муриетты против Аррио вызваны скорее его литературной привязанностью к Фелипе Мендосе, чем политическими мотивами.
Однако Колдуэлл придерживался иного мнения. Улыбаясь, он стал доставать из кармана какие-то бумаги.
– С-сегодня я б-был в финансовом управлении, – сказал он. – Я п-просматривал д-документы, изъятые из к-конторы Брауна. К-кто, как вы д-думаете, уплатил ему г-гонорар по делу Сигейраса п-против муниципалитета?
Я пожал плечами.
– Педро Муриетта, – сухо проговорил Энжерс.
Колдуэлл раздраженно посмотрел в его сторону, он явно был недоволен, что его лишили возможности озадачить меня.
– Полагаю, Муриетта интересовался делом, поскольку финансировал издание книг Мендосы? – поинтересовался я.
– Нам т-так пытались внушить, – надменно сказал Колдуэлл. – Но з-за этим кроется г-гораздо большее. Именно это я с-собираюсь изложить профессору К-кортесу, – заявил он. – Люди должны з-знать, что происходит на самом д-деле.
Когда он вышел, я недоуменно посмотрел на Энжерса.
– Вы полагаете, что все действительно так серьезно, как он себе представляет? – спросил я.
Энжерс пожал плечами.
– Честно говоря, не знаю, – ответил он. – До вашего прихода он недвусмысленно намекал на причастность Муриетты к каким-то темным делишкам, якобы совершаемым в трущобах, в частности в районе монорельсовой станции.
– Ах, опять! – воскликнул я. – Вы же знаете, он уже возил меня по порочным местам Вадоса. И все, что он смог показать, – это клочок земли, где кто-то, по его словам, выращивал марихуану, и лачугу проститутки, которой не оказалось на месте. Думаю, он просто нездоров и стал жертвой собственного больного воображения.
– Я был бы готов согласиться с вами, – заметил Энжерс после небольшой паузы, – если бы ему не вторил доктор Руис.
– Да Руис и сам-то не в очень завидном положении. Ведь когда он давал показания по делу Сигейраса, в его адрес прозвучали слишком серьезные обвинения.
– Если бы там действительно что-то было, – резко ответил Энжерс, – то народная партия не упустила бы случая за это ухватиться. А тут они только, как всегда, распускают порочащие слухи. Это их обычный трюк – раздуть слух так, что малый проступок превращается в уголовное преступление.
Прибег ли Колдуэлл к методу, о котором говорил Энжерс, или нет, но за субботу и воскресенье он весьма преуспел. Произошло это следующим образом.
«Либертад» опубликовала заметку о том, что Муриетта оплачивал расходы по делу Сигейраса. Причем Кортес предварительно проверил достоверность данных Колдуэлла. По стечению обстоятельств Муриетта как раз вылетел в Нью-Йорк по своим делам, а его личный секретарь подтвердил факты. По словам секретаря, о помощи Сигейрасу к Муриетте обратился Фелипе Мендоса, и Муриетта удовлетворил просьбу, поскольку всегда проявлял особую заботу о правах частных граждан.
Только это и нужно было Колдуэллу. Он заявил, что под правами частных граждан Муриетта, должно быть, понимает право на употребление наркотиков и на сексуальные извращения, поскольку Сигейрас как раз и специализировался на предоставлении такого рода услуг. Вдобавок Колдуэлл заключил, что и сам Муриетта ничем не лучше обычного сутенера.
Заявление это явно было санкционировано городским отделом здравоохранения.
За день до возвращения Муриетты история благодаря слухам обросла кучей подробностей. Даже мне доверительно сообщили, что во владениях Сигейраса в специально отведенных местах состоятельным клиентам по установленной таксе предлагались дети, целомудренные девушки, проститутки и, конечно, наркотики.
Как ни невероятно было представить рафинированную клиентуру Муриетты в жутких, антисанитарных условиях лачуг, к понедельнику страсти накалились до предела. Беззащитных обитателей трущоб забрасывали на улицах камнями. Полицию дважды вызывали в район монорельсовой станции, чтобы рассеять толпы не только негодующих демонстрантов, но и жаждущих удовлетворить свои низменные страсти. К тому же, к немалому неудовольствию деловых кругов и городского туристского бюро, большая группа американских бизнесменов отменила посещение Вадоса – их отпугнули слухи о падении нравов в городе.
В понедельник утром Колдуэлл снова появился в кабинете Энжерса. Мы с Энжерсом обрушились на него. По реакции Колдуэлла можно было понять, что мы были далеко не первыми.
– Г-говорю же вам, ч-что я все видел своими г-глазами! – настаивал Колдуэлл, дрожа от ярости.
– Если так, – не выдержал я, – то вы, должно быть, сами – единственный клиент Муриетты!
Я ожидал, что он бросится на меня с кулаками, но в этот момент распахнулась дверь и один из помощников Энжерса растерянно заглянул в кабинет.
– Сеньор Энжерс, – начал он, – пожалуйста…
Больше он ничего не успел сказать, потому что был оттерт в сторону рослым мужчиной в открытой рубашке и грубошерстных брюках. На мгновение показалось, что темнокожий великан отрезал нас от остального мира.
– Где Колдуэлл? – требовательно спросил он.
Заметив сразу вжавшегося в кресло Колдуэлла, великан ухмыльнулся и, повернувшись, подал знак кому-то сзади себя.
В комнату вошел невысокого роста человек в безупречно сидевшем белоснежном костюме и легкой кремовой шляпе. В одной руке он держал сигару, а в другой – трость с серебряным набалдашником. Тонкие усики подчеркивали безукоризненно белые зубы.
Колдуэлл словно прирос к креслу.
Незнакомец, словно дуло, направил на него трость.
– Извините, сеньоры, за вторжение, – он не отрывал взгляда от побелевшего как мел Колдуэлла. – Но у меня дело к этому псу.
Энжерс с достоинством поднялся из-за стола.
– Как понимать ваше вторжение в мой кабинет? – спросил он.
– Позвольте представиться, – спокойно проговорил незнакомец, – Педро Муриетта. Насколько я понимаю, сеньор Колдуэлл оклеветал меня. Он заявил, будто я, гражданин Сьюдад-де-Вадоса, о котором никто никогда не сказал дурного слова, – сводник. Сутенер. Пособник безнравственности. Клянусь богом, это отъявленная ложь!
Трость чиркнула по лицу Колдуэлла, оставив на щеке тонкий красный след.
– Скажи, что это ложь, недоношенный ублюдок!
С Колдуэллом началась истерика.
Муриетта, опершись на трость, не без удовлетворения наблюдал за ним.
– Сеньор Муриетта, вам известно, почему стали распространять о вас такие слухи? – спросил я.
– Он невменяемый, – ответил Муриетта спустя некоторое время и повернулся в нашу сторону. – Я не мстительный человек, но я вынужден был поступить так, когда узнал о том, какую клевету он обо мне опубликовал. Конечно, он просто умалишенный. Сегодня утром мы вместе с полицией были у него дома – согласно нашим законам он преступник – и обнаружили у него такие книги и фото, которые это подтверждают.
Он внимательно посмотрел на меня.
– А разве вам это не было известно? Почему вы или кто-то другой не остановили его? Мы, конечно, докажем, что он безумец, однако эта история нанесет мне большой урон.
– Сеньор, меня уже перестало волновать все происходящее в Сьюдад-де-Вадосе, – ответил я устало. – Я жду лишь часа, когда смогу уехать отсюда.
– Тогда уезжайте! – отрезал Муриетта и отвернулся.
Сопровождавший его гигант куда-то исчез и через минуту появился в сопровождении полицейского и двух санитаров в белых халатах. При их виде Колдуэлл застонал.

Наблюдать за тем, как человек теряет человеческий облик, – зрелище не из приятных. Когда все было позади и Колдуэлла упрятали в санитарную машину, я предложил Энжерсу пойти выпить, и он тут же принял мое предложение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39