https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/bojlery/nakopitelnye/
Впрочем, это уже обо мне. А я хочу поговорить о тебе, Тассилон.
— Не знаю я… — тяжко уронил Тассилон. Перед этим старым человеком не имело смысла притворяться, и Тассилон говорил с ним прямо, без обиняков.
— Если ты склонен послушаться доброго совета… — начал Трифельс.
Тассилон вскинул голову.
— Я был бы рад любому твоему совету, почтенный. Нечасто меня удостаивали своим разговором люди, вроде тебя, и не следует мне пренебрегать столь счастливым случаем.
Трифельс вздохнул.
— Многое бы я отдал, если бы и мой вождь был о моих советах того же мнения! К несчастью, у Салимбена, как он полагает, и собственная голова на плечах хорошо соображает. Соображать-то она соображает, да всегда ли это к добру… Ладно, будущее покажет, а тебя наше будущее, как я погляжу, и вовсе не касается. Отправляйся в Феризу. Город этот стоит недалеко отсюда, там много пришлого люда — никто не станет смотреть на тебя и госпожу Элленхарду удивленно, а задавать ненужные вопросы — тем паче. Попроси брата-богатея выслать тебе денег, чтобы устроиться получше. Житье там непривычное, что для тебя, что для твоей своенравной подруги, так что в этом вы сравняетесь между собою, и ни один не будет чувствовать себя обойденным. Живя в бумажном доме, она станет вспоминать о юрте, а ты — о глинобитной хижине своей матери. И народу там много разного. Заезжают бродячие торговцы и неприкаянные наемники. Глядишь, разузнаете что-нибудь и о пропавшем брате госпожи Элленхарды. А кроме того… — Тут старик понизил голос: — Говорят, в Феризе до сих пор существуют настоящие колдуны. Ясновидцы. Если вам повезет, найдете человека, который сумеет для вас увидеть, что угодно. Найдет и брата Элленхарды, вот и успокоится ее сердце.
Совет показался Тассилону настолько простым и хорошим, что он тем же вечером предложил Элленхарде уехать. У них были лошади и целых две коровы. Одну тотчас забили и наготовили мяса в дорогу, а вторую гнали с собой и съели уже на самых подходах к городу.
Дома, может быть, в Феризе и бумажные, зато стены вокруг города — каменные. И немаленькие: в добрых пять человеческих ростов, никак не меньше.
Путники долго препирались со стражей, доказывали свою благонадежность. Объясняли, что желают обосноваться в городе. На Тассилона здешние блюстители порядка глядели вполне благосклонно, даром что чернокожий — здесь и не таких видывали. Зато Элленхарда вызывала у них очень большие сомнения. Издавна главными врагами здешних обитателей были кочевники-гирканцы, бесцеремонные, дерзкие. От их-то набегов и огораживались стенами. Степняки налетали, как ураганный ветер, сметающий все на своем пути, убивали всех, кто пытался оказать хотя бы малейшее сопротивление, прочих захватывали арканами и волокли за своими конями — в рабство. Забирали женщин и молодых парней, а стариков, искалечив, бросали в степи умирать — не нужны старики, не работники!
Вот и Элленхарда казалась жителям Феризы весьма подозрительной. Все допытывались у ворот — для чего эта «косоглазая» сюда пожаловала? И пока Тассилон всеми богами, каких только знал, не поклялся, что девушка является его женой и пришла в город с ним вовсе не для разведки очередного разбойничьего набега, не желали отворять ворота.
— В недоброе время вы пожаловали в Феризу, — непонятно сказал им хмурый стражник. — Если уж и в самом деле решили за стенами обосноваться, то шли бы в Вендию или Кхитай. А здесь…
Он махнул рукой, но ничего объяснять не пожелал. Сами разузнаете, когда настанет время.
* * *
Улочки Феризы быстро пустели. Жители, только что деловито сновавшие вверх и вниз по мостовой, круто забиравшей на холм, на котором, собственно, и был разбит город, торопливо скрывались в своих домах. Стремительно задвигались бумажные перегородки, заменявшие здесь и двери, и окна со ставшей. Захлопывались двери лавок и многочисленных харчевен и закусочных, выделявшихся тут и там разноцветными вывесками. Разносчики товаров со своими тележками прятались за живыми изгородями, рыбаки, несущие связки рыбы на длинных жердях, положенных на плечи наподобие коромысла, искали убежища в первом попавшемся доме.
Тассилон и Элленхарда остановились посреди улицы, с удивлением наблюдая за этим поспешным бегством. Грозы, вроде бы, ничто не предвещало — солнце продолжало себе светить с ясного неба, нигде не было слышно ни грома, ни воя надвигающегося урагана… и тем не менее Фериза пустела, как будто невидимая гигантская метла выметала с обозримого пространства людей.
— Что происходит? — пробормотал Тассилон, лихорадочно соображая, стоит ли бежать и если да — то где им будет безопаснее. На Элленхарду в этом городе, как он убедился, смотрят с нескрываемым подозрением, так что поблизости вряд ли найдется какой-нибудь дом или лавочка, где им охотно предоставят убежище.
— Не зевай, не мешкай, ты!.. — обратилась к Тассилону какая-то незнакомая торговка с корзиной зелени на голове.
Он быстро окинул женщину взглядом. Та выглядела вполне добродушной старой дамой из почтенного племени вечных уличных разносчиков. Из большой плоской корзины, которую она с удобством устроила у себя на голове, свисали пучки травы, перевязанной для продажи, придавая всему сооружению видимость диковинного головного убора. Широкоскулое загорелое лицо было сплошь изрезано морщинами, а из темных, больших глаза откровенно глядели любопытство, доброжелательность и мягкая печаль.
— Что происходит? — спросил Тассилон, радуясь возможности хотя бы узнать, чем вызвано столь паническое бегство горожан. — Неужто в городе чума? Странно! Почему же стражники не остановили нас у городских ворот подобным известием? Да и в степях ничего не слышно о бедствии…
— Э, да вы и впрямь ничего не знаете, бедняжки! — Торговка схватила Тассилона за одну руку, Элленхарду — за другую и без долгих разговоров затащила обоих в ближайшую лавочку, отметая все возражения хозяина.
— Куда, куда!.. — вскрикнул было тот.
Лавочка торговала всем понемногу: подержанной мебелью — преимущественно низенькими столиками из темного лакированного дерева, посудой, разрисованной разными морскими дивами, вроде подводных змеев и донных городов, где обитают полулюди-полутритоны и полукони-полурыбы. Имелись здесь выставленные на продажу украшения из кораллов, добываемых местными жителями из моря (и составлявшими главный предмет экспорта Феризы), и дешевая одежда — рубашки, штаны, плетеные и деревянные сандалии, широкополые шляпы, кожаные пояса. Все это было поношенным, а иногда (как заподозрил Тассилон) и краденым.
— Вот нахалка! — напустился торговец на зеленщицу. — А ну пошла вон отсюда! Знаю я тебя! У тебя и глаз недобрый, и рука нечистая, и сандалии грязные, а у меня приличное заведение! Кого это ты с собой притащила? Кто эта косоглазая? Не у тебя ли три года назад ее сородичи увели в плен племянницу с детьми?
— Тише ты! — раскричалась торговка. — Это ты-то меня знаешь? — Она поправила корзину с зеленью, убрав пучок лука, свисавший ей прямо на глаза, подбоченилась и принялась честить лавочника на чем свет стоит: — Да я сама, может быть, знаю тебя как облупленного! Кто ты такой, чтобы выставлять нас на улицу? И ты еще смеешь пенять мне грязными сандалиями и обвинять, будто я на руку нечиста! Только не вздумай врать, будто ты — честный торговец! Уж мне ли не знать, что такие, как ты, скупают по дешевке краде…
— Тише, тише!.. — Лавочник, казалось, был теперь чем-то испуган. Зеленщице, видать, удалось коснуться какой-то его тайной струны, потому что он мгновенно сменил тон и заговорил иначе, едва ли не умоляюще. — Что ты верещишь, точно кошка, которой хвост прищемили? Прикуси язык и садись-ка лучше сюда. — Он показал на скамью, предназначенную для покупателей, буде те вознамерятся примерить на себя что-либо из выставленного на продажу тряпья или одежды. — И друзья твои пусть присядут. Садитесь! — обратился он к Тассилону с Элленхардой. — Садитесь, прошу вас. И незачем кричать и лишний раз привлекать к себе внимание, — добавил лавочник совсем уж разобиженным голосом, поглядывая на зеленщицу.
Та торжествующе разместилась на лавке, вытянула ноги.
— Давно бы так. Только эти двое мне вовсе не друзья, а просто повстречались на дороге. Вижу — люди, вроде бы, неплохие, хоть и пришлые, а что растерялись — так в том их вины, прямо сказать, немного. Тут не только пришлый человек, тут и ко всему привычный осел бы растерялся, такая поднялась суматоха…
Торговка зеленью извлекла из своей корзины пучок и принялась грызть его, распространяя по всей лавке острый запах лука и еще какой-то непонятной травы.
Видя, что ее никто не перебивает, она продолжала не без удовольствия:
— Гляжу: все бегут, а эти стоят, как полные дурачки, прямо посреди улицы и смотрят эдак… Нехорошо смотрят, с прищуром, особенно вот он. — Она кивнула на Тассилона, который нелепо громоздился посреди лавки и разглядывал зачем-то складную ширму, прорванную в нескольких местах и вследствие этого совершенно бесполезную. — Ну, думаю, этот точно попадется. Да и подруга его — тоже. Такое личико, как у ней, надо прятать под покрывалами. Одни шрамы на щеках дорогого стоят, а уж взгляд… брр!
Элленхарда холодно посмотрела на болтунью, но ничего не сказала. Зеленщица передернула плечами, однако продолжала вволю изливать свои чувства:
— А мне стесняться нечего! Я женщина прямая и честная, что подумала — то и говорю! А с такими глазками да с таким взглядом, как у тебя, милая моя, — обратилась она к девушке, — лучше в степях болтаться, а не ездить в Феризу. Потому как ничего хорошего из подобных путешествий обычно не получается.
— И что такого в моем взгляде? — взорвалась наконец Элленхарда, выведенная из себя всеми этими намеками.
Тассилон придвинулся ближе к ней. Будь он собакой, поднял бы сейчас верхнюю губу, обнажая клыки — предупреждая: еще одна обида, нанесенная подруге, и верный пес вцепится в горло первому, кто посмеет…
Но торговка только добродушно махнула рукой.
— Как тебя кликали отец с матерью, а? — осведомилась она дружески.
— Кому Свет-в-окне, а кому Стрела-в-спине, — резко ответила Элленхарда, — а тебе и вовсе дела нет.
— Ну уж… — не обиделась торговка. — Меня вот звать тетка Филена. Учти, я только добра тебе желаю… — Она поерзала на скамье, устраиваясь поудобнее. — В нашем городе, коль уж вас сюда по какой-то надобности занес приблудный ветер, следует жить с опаской, осторожненько… Неужто в степях ничего не слышно про наш Священный Совет?
Элленхарда пренебрежительно пожала плечами.
— Больно надо заглядывать за ваши стены и любопытствовать, чем это вы тут дышите в ваших спальнях!
Тассилон не был столь невнимателен.
— Священный Совет? — перебил он Элленхарду, выступая вперед.
Торговка смерила его взглядом.
— Не пойму что-то, кто из вас двоих тут заправляет, ты или она…
— Разговаривай со мной, — сказал Тассилон. — Я житель городов и в вашей жизни разбираюсь лучше.
— А, ну-ну… — Зеленщица хмыкнула и извлекла из своей корзины еще один пучок зелени. Предложила Тассилону: — Хочешь?
Он машинально взял, задвигал челюстью. Элленхарда, заложив руки за спину, отправилась созерцать выставленные на полке чаши и, казалось, всецело погрузилась в изучение нарисованных на посуде узоров.
— Ну вот, — охотно продолжила тетка Филена. — Была у нас тут в городе улица Магов, теперь это пустырь. Неужто про наших магов тебе ничего не известно? Великие гадальщицы и колдуны здесь жили, эх… Мужа мне нагадали, а потом и приворожили, правда, погиб он — сгинул в морской пучине… Жаль, хороший был человек, только шальной.
— Ты говорила о магах, почтенная Филена, — напомнил Тассилон осторожно.
— Ах, да! Ну так вот, извели их, извели под корень. Городские власти так решили. Будто все зло от них. Духов возмущают, тревожат по разным мелочам, призывают сюда непонятные силы… Ну вот сам посуди: одна колдунья привораживает, а за стенкой другая того же самого человека отвораживает… Тут уж и впрямь духам впору возмутиться — чью правду слушать? И начались у нас разные беды. Огневка-поскребушка изуродовала немало хорошеньких личиков, а потом еще морской кашель — умирали по большей части детки. Ох, и много же слез мы тут выплакали! И все, как говорится, по милости этих самых магов. И стала у нас магия под самым жесточайшим запретом… Признаться, я и сама по молодости лет любила вырезать из дерева приворотную куколку и наговорить на нее что-нибудь любовное… Или вот еще положить под голову гребень с волосами любезного, чтобы во сне открылись мне все его мысли… Но только теперь уже — все, ни-ни…
— Что за глупости ты болтаешь! — перебил словоохотливую тетку Филену лавочник. Он уже забыл все свои обиды и решительно вступил в разговор. — Да кому есть дело, старая ты кочерыжка, до твоих шашней с каким-то там «любезным»! Все твои любезные давно уж в могиле сгнили, а кто жив, тот вставной челюстью лязгает…
— А ты молчи! — взъелась торговка. — Не тебя спрашивают, не ты и отвечай. Я все но порядку, может быть, рассказываю, с подробностями, чтобы господа приезжие во всем разобрались. Видишь: госпожа совсем, можно сказать, дикая, и любезности в ней как в степной гремучей змеюке…
Элленхарда чуть повернулась и бросила на зеленщицу испепеляющий взгляд. Тассилон поспешно вернулся к изначальной теме разговора:
— Любопытно все же узнать, что случилось со здешними магами…
— А, любопытно… Тогда слушай, не перебивая, тетку Филену да ума набирайся, может, и госпоже что-нибудь перепадет. Когда всех явных магов — тех, кто промышлял колдовством в открытую, — перебили, а случилось это в одну ночь…
— Ох, и награбили тогда! — мечтательно вклинился в беседу лавочник и покачал головой как бы в осуждение. — Лавки старьевщиков ломились от первоклассного товара… Перламутровые столики и инкрустированные ширмы уходили, можно сказать, за бесценок…
— Когда магов перебили, — с нажимом повторила зеленщица, явно недовольная тем, что ей опять помешали, — в городе был учрежден этот самый Священный Совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Не знаю я… — тяжко уронил Тассилон. Перед этим старым человеком не имело смысла притворяться, и Тассилон говорил с ним прямо, без обиняков.
— Если ты склонен послушаться доброго совета… — начал Трифельс.
Тассилон вскинул голову.
— Я был бы рад любому твоему совету, почтенный. Нечасто меня удостаивали своим разговором люди, вроде тебя, и не следует мне пренебрегать столь счастливым случаем.
Трифельс вздохнул.
— Многое бы я отдал, если бы и мой вождь был о моих советах того же мнения! К несчастью, у Салимбена, как он полагает, и собственная голова на плечах хорошо соображает. Соображать-то она соображает, да всегда ли это к добру… Ладно, будущее покажет, а тебя наше будущее, как я погляжу, и вовсе не касается. Отправляйся в Феризу. Город этот стоит недалеко отсюда, там много пришлого люда — никто не станет смотреть на тебя и госпожу Элленхарду удивленно, а задавать ненужные вопросы — тем паче. Попроси брата-богатея выслать тебе денег, чтобы устроиться получше. Житье там непривычное, что для тебя, что для твоей своенравной подруги, так что в этом вы сравняетесь между собою, и ни один не будет чувствовать себя обойденным. Живя в бумажном доме, она станет вспоминать о юрте, а ты — о глинобитной хижине своей матери. И народу там много разного. Заезжают бродячие торговцы и неприкаянные наемники. Глядишь, разузнаете что-нибудь и о пропавшем брате госпожи Элленхарды. А кроме того… — Тут старик понизил голос: — Говорят, в Феризе до сих пор существуют настоящие колдуны. Ясновидцы. Если вам повезет, найдете человека, который сумеет для вас увидеть, что угодно. Найдет и брата Элленхарды, вот и успокоится ее сердце.
Совет показался Тассилону настолько простым и хорошим, что он тем же вечером предложил Элленхарде уехать. У них были лошади и целых две коровы. Одну тотчас забили и наготовили мяса в дорогу, а вторую гнали с собой и съели уже на самых подходах к городу.
Дома, может быть, в Феризе и бумажные, зато стены вокруг города — каменные. И немаленькие: в добрых пять человеческих ростов, никак не меньше.
Путники долго препирались со стражей, доказывали свою благонадежность. Объясняли, что желают обосноваться в городе. На Тассилона здешние блюстители порядка глядели вполне благосклонно, даром что чернокожий — здесь и не таких видывали. Зато Элленхарда вызывала у них очень большие сомнения. Издавна главными врагами здешних обитателей были кочевники-гирканцы, бесцеремонные, дерзкие. От их-то набегов и огораживались стенами. Степняки налетали, как ураганный ветер, сметающий все на своем пути, убивали всех, кто пытался оказать хотя бы малейшее сопротивление, прочих захватывали арканами и волокли за своими конями — в рабство. Забирали женщин и молодых парней, а стариков, искалечив, бросали в степи умирать — не нужны старики, не работники!
Вот и Элленхарда казалась жителям Феризы весьма подозрительной. Все допытывались у ворот — для чего эта «косоглазая» сюда пожаловала? И пока Тассилон всеми богами, каких только знал, не поклялся, что девушка является его женой и пришла в город с ним вовсе не для разведки очередного разбойничьего набега, не желали отворять ворота.
— В недоброе время вы пожаловали в Феризу, — непонятно сказал им хмурый стражник. — Если уж и в самом деле решили за стенами обосноваться, то шли бы в Вендию или Кхитай. А здесь…
Он махнул рукой, но ничего объяснять не пожелал. Сами разузнаете, когда настанет время.
* * *
Улочки Феризы быстро пустели. Жители, только что деловито сновавшие вверх и вниз по мостовой, круто забиравшей на холм, на котором, собственно, и был разбит город, торопливо скрывались в своих домах. Стремительно задвигались бумажные перегородки, заменявшие здесь и двери, и окна со ставшей. Захлопывались двери лавок и многочисленных харчевен и закусочных, выделявшихся тут и там разноцветными вывесками. Разносчики товаров со своими тележками прятались за живыми изгородями, рыбаки, несущие связки рыбы на длинных жердях, положенных на плечи наподобие коромысла, искали убежища в первом попавшемся доме.
Тассилон и Элленхарда остановились посреди улицы, с удивлением наблюдая за этим поспешным бегством. Грозы, вроде бы, ничто не предвещало — солнце продолжало себе светить с ясного неба, нигде не было слышно ни грома, ни воя надвигающегося урагана… и тем не менее Фериза пустела, как будто невидимая гигантская метла выметала с обозримого пространства людей.
— Что происходит? — пробормотал Тассилон, лихорадочно соображая, стоит ли бежать и если да — то где им будет безопаснее. На Элленхарду в этом городе, как он убедился, смотрят с нескрываемым подозрением, так что поблизости вряд ли найдется какой-нибудь дом или лавочка, где им охотно предоставят убежище.
— Не зевай, не мешкай, ты!.. — обратилась к Тассилону какая-то незнакомая торговка с корзиной зелени на голове.
Он быстро окинул женщину взглядом. Та выглядела вполне добродушной старой дамой из почтенного племени вечных уличных разносчиков. Из большой плоской корзины, которую она с удобством устроила у себя на голове, свисали пучки травы, перевязанной для продажи, придавая всему сооружению видимость диковинного головного убора. Широкоскулое загорелое лицо было сплошь изрезано морщинами, а из темных, больших глаза откровенно глядели любопытство, доброжелательность и мягкая печаль.
— Что происходит? — спросил Тассилон, радуясь возможности хотя бы узнать, чем вызвано столь паническое бегство горожан. — Неужто в городе чума? Странно! Почему же стражники не остановили нас у городских ворот подобным известием? Да и в степях ничего не слышно о бедствии…
— Э, да вы и впрямь ничего не знаете, бедняжки! — Торговка схватила Тассилона за одну руку, Элленхарду — за другую и без долгих разговоров затащила обоих в ближайшую лавочку, отметая все возражения хозяина.
— Куда, куда!.. — вскрикнул было тот.
Лавочка торговала всем понемногу: подержанной мебелью — преимущественно низенькими столиками из темного лакированного дерева, посудой, разрисованной разными морскими дивами, вроде подводных змеев и донных городов, где обитают полулюди-полутритоны и полукони-полурыбы. Имелись здесь выставленные на продажу украшения из кораллов, добываемых местными жителями из моря (и составлявшими главный предмет экспорта Феризы), и дешевая одежда — рубашки, штаны, плетеные и деревянные сандалии, широкополые шляпы, кожаные пояса. Все это было поношенным, а иногда (как заподозрил Тассилон) и краденым.
— Вот нахалка! — напустился торговец на зеленщицу. — А ну пошла вон отсюда! Знаю я тебя! У тебя и глаз недобрый, и рука нечистая, и сандалии грязные, а у меня приличное заведение! Кого это ты с собой притащила? Кто эта косоглазая? Не у тебя ли три года назад ее сородичи увели в плен племянницу с детьми?
— Тише ты! — раскричалась торговка. — Это ты-то меня знаешь? — Она поправила корзину с зеленью, убрав пучок лука, свисавший ей прямо на глаза, подбоченилась и принялась честить лавочника на чем свет стоит: — Да я сама, может быть, знаю тебя как облупленного! Кто ты такой, чтобы выставлять нас на улицу? И ты еще смеешь пенять мне грязными сандалиями и обвинять, будто я на руку нечиста! Только не вздумай врать, будто ты — честный торговец! Уж мне ли не знать, что такие, как ты, скупают по дешевке краде…
— Тише, тише!.. — Лавочник, казалось, был теперь чем-то испуган. Зеленщице, видать, удалось коснуться какой-то его тайной струны, потому что он мгновенно сменил тон и заговорил иначе, едва ли не умоляюще. — Что ты верещишь, точно кошка, которой хвост прищемили? Прикуси язык и садись-ка лучше сюда. — Он показал на скамью, предназначенную для покупателей, буде те вознамерятся примерить на себя что-либо из выставленного на продажу тряпья или одежды. — И друзья твои пусть присядут. Садитесь! — обратился он к Тассилону с Элленхардой. — Садитесь, прошу вас. И незачем кричать и лишний раз привлекать к себе внимание, — добавил лавочник совсем уж разобиженным голосом, поглядывая на зеленщицу.
Та торжествующе разместилась на лавке, вытянула ноги.
— Давно бы так. Только эти двое мне вовсе не друзья, а просто повстречались на дороге. Вижу — люди, вроде бы, неплохие, хоть и пришлые, а что растерялись — так в том их вины, прямо сказать, немного. Тут не только пришлый человек, тут и ко всему привычный осел бы растерялся, такая поднялась суматоха…
Торговка зеленью извлекла из своей корзины пучок и принялась грызть его, распространяя по всей лавке острый запах лука и еще какой-то непонятной травы.
Видя, что ее никто не перебивает, она продолжала не без удовольствия:
— Гляжу: все бегут, а эти стоят, как полные дурачки, прямо посреди улицы и смотрят эдак… Нехорошо смотрят, с прищуром, особенно вот он. — Она кивнула на Тассилона, который нелепо громоздился посреди лавки и разглядывал зачем-то складную ширму, прорванную в нескольких местах и вследствие этого совершенно бесполезную. — Ну, думаю, этот точно попадется. Да и подруга его — тоже. Такое личико, как у ней, надо прятать под покрывалами. Одни шрамы на щеках дорогого стоят, а уж взгляд… брр!
Элленхарда холодно посмотрела на болтунью, но ничего не сказала. Зеленщица передернула плечами, однако продолжала вволю изливать свои чувства:
— А мне стесняться нечего! Я женщина прямая и честная, что подумала — то и говорю! А с такими глазками да с таким взглядом, как у тебя, милая моя, — обратилась она к девушке, — лучше в степях болтаться, а не ездить в Феризу. Потому как ничего хорошего из подобных путешествий обычно не получается.
— И что такого в моем взгляде? — взорвалась наконец Элленхарда, выведенная из себя всеми этими намеками.
Тассилон придвинулся ближе к ней. Будь он собакой, поднял бы сейчас верхнюю губу, обнажая клыки — предупреждая: еще одна обида, нанесенная подруге, и верный пес вцепится в горло первому, кто посмеет…
Но торговка только добродушно махнула рукой.
— Как тебя кликали отец с матерью, а? — осведомилась она дружески.
— Кому Свет-в-окне, а кому Стрела-в-спине, — резко ответила Элленхарда, — а тебе и вовсе дела нет.
— Ну уж… — не обиделась торговка. — Меня вот звать тетка Филена. Учти, я только добра тебе желаю… — Она поерзала на скамье, устраиваясь поудобнее. — В нашем городе, коль уж вас сюда по какой-то надобности занес приблудный ветер, следует жить с опаской, осторожненько… Неужто в степях ничего не слышно про наш Священный Совет?
Элленхарда пренебрежительно пожала плечами.
— Больно надо заглядывать за ваши стены и любопытствовать, чем это вы тут дышите в ваших спальнях!
Тассилон не был столь невнимателен.
— Священный Совет? — перебил он Элленхарду, выступая вперед.
Торговка смерила его взглядом.
— Не пойму что-то, кто из вас двоих тут заправляет, ты или она…
— Разговаривай со мной, — сказал Тассилон. — Я житель городов и в вашей жизни разбираюсь лучше.
— А, ну-ну… — Зеленщица хмыкнула и извлекла из своей корзины еще один пучок зелени. Предложила Тассилону: — Хочешь?
Он машинально взял, задвигал челюстью. Элленхарда, заложив руки за спину, отправилась созерцать выставленные на полке чаши и, казалось, всецело погрузилась в изучение нарисованных на посуде узоров.
— Ну вот, — охотно продолжила тетка Филена. — Была у нас тут в городе улица Магов, теперь это пустырь. Неужто про наших магов тебе ничего не известно? Великие гадальщицы и колдуны здесь жили, эх… Мужа мне нагадали, а потом и приворожили, правда, погиб он — сгинул в морской пучине… Жаль, хороший был человек, только шальной.
— Ты говорила о магах, почтенная Филена, — напомнил Тассилон осторожно.
— Ах, да! Ну так вот, извели их, извели под корень. Городские власти так решили. Будто все зло от них. Духов возмущают, тревожат по разным мелочам, призывают сюда непонятные силы… Ну вот сам посуди: одна колдунья привораживает, а за стенкой другая того же самого человека отвораживает… Тут уж и впрямь духам впору возмутиться — чью правду слушать? И начались у нас разные беды. Огневка-поскребушка изуродовала немало хорошеньких личиков, а потом еще морской кашель — умирали по большей части детки. Ох, и много же слез мы тут выплакали! И все, как говорится, по милости этих самых магов. И стала у нас магия под самым жесточайшим запретом… Признаться, я и сама по молодости лет любила вырезать из дерева приворотную куколку и наговорить на нее что-нибудь любовное… Или вот еще положить под голову гребень с волосами любезного, чтобы во сне открылись мне все его мысли… Но только теперь уже — все, ни-ни…
— Что за глупости ты болтаешь! — перебил словоохотливую тетку Филену лавочник. Он уже забыл все свои обиды и решительно вступил в разговор. — Да кому есть дело, старая ты кочерыжка, до твоих шашней с каким-то там «любезным»! Все твои любезные давно уж в могиле сгнили, а кто жив, тот вставной челюстью лязгает…
— А ты молчи! — взъелась торговка. — Не тебя спрашивают, не ты и отвечай. Я все но порядку, может быть, рассказываю, с подробностями, чтобы господа приезжие во всем разобрались. Видишь: госпожа совсем, можно сказать, дикая, и любезности в ней как в степной гремучей змеюке…
Элленхарда чуть повернулась и бросила на зеленщицу испепеляющий взгляд. Тассилон поспешно вернулся к изначальной теме разговора:
— Любопытно все же узнать, что случилось со здешними магами…
— А, любопытно… Тогда слушай, не перебивая, тетку Филену да ума набирайся, может, и госпоже что-нибудь перепадет. Когда всех явных магов — тех, кто промышлял колдовством в открытую, — перебили, а случилось это в одну ночь…
— Ох, и награбили тогда! — мечтательно вклинился в беседу лавочник и покачал головой как бы в осуждение. — Лавки старьевщиков ломились от первоклассного товара… Перламутровые столики и инкрустированные ширмы уходили, можно сказать, за бесценок…
— Когда магов перебили, — с нажимом повторила зеленщица, явно недовольная тем, что ей опять помешали, — в городе был учрежден этот самый Священный Совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38