И вот однажды…
Это было в середине июля. Беспощадно жарило солнце. Воздух напоминал парное молоко – густоё и теплоё. В такую погоду нужно держаться тени и ходить медленно, избегая лишних движений.
Но мне было не до того – я торопился к Гене. Должно быть, я немного увлекся, потому что, встретив самого Генку на улице, попытался проскочить мимо.
– Что-нибудь случилось? – спросил Генка и как-то странно посмотрел на меня.
Нет, я не воскликнул: «Эврика!» Это было бы глупо. Генка шёл, кажется, ко мне, и глаза у него подозрительно блестели. Я сказал осторожно:
– Так, кое-что… А у тебя?
– Кое-какие соображения.
Я насторожился. Одна гениальная идея – хорошо. Две гениальные идеи одновременно – это слишком много. Начнутся споры, обсуждения, доказательства. Конечно, моя идея лучше и со временем пробьёт себе дорогу, но драгоценное время будет потеряно.
– Любопытно… – сказал я как можно небрежнее. – А что такое?
Я ожидал, что Генка начнет изворачиваться. А он ответил прямо:
– Вода.
Я вздохнул с облегчением. Для моей идеи вода опасности не представляла: для её разложения нужна мощная электролитическая установка. Строить установку на дне? Явный абсурд.
– А у тебя?
По Генкиному лицу было видно: его очень интересует, что у меня. Но спросил он почти равнодушно.
– Перекись.
За этим простым ответом скрывалась хитрость.
– Перекись, – с нескрываемым удовольствием повторил Гена. Он явно хотел добавить: – «Только-то…»
Я улыбнулся: вот как ловят карасей на удочку! Он, конечно, решил, что я говорю о перекиси натрия.
– Подожди-ка! – Генка спохватился. – Это что за перекись?
– Водорода. – Отвечая, я смотрел в сторону. Краем глаза я наблюдал за ним. Но что это? Он усмехнулся! – Стоп! – сказал я решительно. – Так не честно. Какая вода?
Генка невинно посмотрел на меня:
– Окисленная.

ЧАША ТЕРПЕНИЯ

Окисленной водой её назвал профессор Тенар, впервые получивший перекись водорода в 1818 году. Название правильное. В молекуле воды один атом кислорода, в молекуле перекиси – их два. Поэтому вполне можно считать, что это вода, соединившаяся с кислородом, то есть окисленная вода.
Но и второе, более позднее и обычное теперь название – перекись водорода – тоже правильно. Если вода, Н 2 О, – окись водорода, то окисленная вода, Н 2 О 2 , – его перекись.
Впрочем, все эти проблемы заинтересовали нас позднее. А в тот момент, стоя на самом солнцепёке, мы думали о другом. Совпадение потрясло нас. Один человек может ошибиться и потом убедить другого. Но когда два человека, совершенно независимо, приходят к одной мысли, да ещё в один день и час, – это кое-что значит…
Наполовину зажаренные, но полные бодрости, мы пошли в библиотеку и взялись за книги. К сожалению, книг по перекиси не было. Только небольшие главки в вузовских учебниках.
Мы жадно бегали глазами по страницам и лихорадочно обменивались впечатлениями. Сведения были такие, что хотелось кричать. В конце концов нам пришлось удалиться в коридор, и здесь мы по-настоящему оценили размеры счастья, которое нас озарило.
Сокровища ещё лежали на дне моря, но недалёк был день, когда их поднимут на поверхность. Ведь теперь человек получит не устаревшие скафандры со сжатым кислородом, а новые – с всесильной перекисью водорода!
Мы не уставали восхищаться. Перекись обладала всеми достоинствами и не имела, кажется, ни одного недостатка. Жидкость – она не нуждалась в толстых и тяжёлых баллонах, где приходится хранить газ. При нормальной температуре она не разлагалась. Для хранения перекиси вполне годилась обыкновенная алюминиевая кастрюля. И она, эта перекись, почти целиком состояла из кислорода.
В килограмме перекиси почти 950 граммов, или 660 литров, кислорода. Следовательно, чтобы получить нужные нам 1800 литров, потребуется совсем немного. Кастрюля с 3 килограммами перекиси – и дыши под водой 10 часов!
Я спохватился. Из двух атомов кислорода, входящих в молекулу перекиси, использовать можно только один. Окисленная вода, отдавая этот «лишний» кислород, превращается в обыкновенную воду. Вода же, как известно, за свой кислород держится крепко. Значит, не три килограмма, а шесть. Ничего, шесть – тоже вполне терпимо.
Где достать перекись, мы, конечно, знали. Тут совсем не требуется быть химиком. В дамской парикмахерской. Правда, меня там спросили, не хочу ли я стать блондином (Гена и так блондин), но охотно налили небольшой пузырёк. Для первого опыта достаточно.
Выделить из перекиси кислород весьма просто. Достаточно добавить в неё вещество, ускоряющее разложение, – катализатор. Катализаторов перекиси сколько угодно: почти все металлы, щелочи, ферменты (например, содержащиеся в крови), обыкновенная пыль. Если верить книгам, особенно хорошо действуют платина и палладий. Скажем, 1 миллиграмм тонкоизмельчённой платины может разложить целое озеро окисленной воды.
К сожалению, платины у нас не было. Но и озера – тоже. Был небольшой пузырёк. Поэтому для опыта вполне годилась серебряная ложка, тем более что серебро, как писали в книгах, «превосходный катализатор».
Мы налили перекись в блюдце, осторожно коснулись её ложкой. Никакого впечатления. Опустили ложку. Из глубины на поверхность выскочил пузырёк газа, лопнул. За ним потянулись другие. Но как-то вяло, неохотно.
– Может, это не серебро? – усомнился Гена.
Я молча показал пробу.
– Катализатор лучше действует в тонкоизмельчённом состоянии, – отпарировал он.
Приводить ложку в тонкоизмельчённое состояние я отказался, дома это могло вызвать возражения. Зато у меня нашёлся другой сильный катализатор – перманганат калия («марганцовка»), и уже в порошке. Мы бросили несколько крупинок, пузырьки побежали быстрее. Но всё равно это никак не напоминало извержение кислородного вулкана, которого мы ожидали.
– По-моему, дело в концентрации, – сказал я. – Это не чистая перекись, раствор. И, наверное, слабый.
– Какая перекись? Самая обыкновенная, – удивился мастер в парикмахерской, – Раствор? Ясно, раствор. А вы что хотите, чистую? – Он расхохотался. – Другой не бывает. Точно не знаю. Процента три, думаю, наберётся.
Три процента! Я мгновенно произвёл несложную арифметическую операцию. Если чистой перекиси нужно 6 килограммов, то 3-процентного раствора в 33 раза больше. Почти 200 килограммов. В путешествие за сокровищами придётся захватить хорошую лошадь…
Из парикмахерской мы вышли одинаково мрачные – Гена считал не хуже меня. Впрочем, он быстро пришел в себя.
– В аптеке должна быть пергидроль, – бодро сообщил он. – Концентрация вполне приличная – тридцать три процента. Конечно, придётся брать восемнадцать килограммов. Всё-таки не двести!
Достать пергидроль было труднее, но мы достали. И сразу почувствовали разницу. Крупинка перманганата – и перекись кипела. Я поднес лучинку. Она мгновенно вспыхнула. Это был кислород – перекись превосходно разлагалась!
Даже слишком. И если затонувшие корабли всё ещё спокойно лежат на дне Каспийского моря, то виноват в атом беспокойный характер перекиси.
Очень скоро мы заметили, что она отлично разлагается и без перманганата. В состав стекла входит щёлочь. Эту щёлочь в совершенно ничтожных количествах «вымывает» вода. Попав в раствор, щёлочь становится катализатором. Через несколько дней окисленная вода в бутылке превращается в обыкновенную.
Перелить её в медную или чугунную посуду? Об этом не могло быть и речи: медь и железо – катализаторы. Лучше всего алюминиевая кастрюля, алюминий на перекись почти не действует.
Но только если он чистый. А попробуйте отмыть кастрюлю так, чтобы в ней не осталось следов ферментов, когда ферменты входят в состав пищи. Впрочем, это ещё полбеды. Перекись нужно охранять от пыли, грязи, света. Даже плюнуть на неё в сердцах нельзя. В слюне – ферменты. По-моему, злых взглядов она тоже не выдерживает. Но трудно смотреть ласково, когда прямо на глазах с таким трудом добытая перекись превращается в воду.
Мы нашли выход. Стали добавлять к перекиси специальные вещества. Одни из них являются врагами катализаторов, уничтожают их действие. Они так и называются – «антикатализаторы». Другие – стабилизаторы – замедляют разложение перекиси в десятки и сотни раз. Как и почему – не вполне ясно. Но замедляют – это точно.
Особенно понравились нам порошки от головной боли. Они у нас постоянно были с собой. Когда смотришь, как перекись разлагается, и ничего не можешь сделать, без асфена (аспирина с фенацетином) не обойтись. И вдруг выяснилось, что порошки обладают «двойным» действием: успокаивают не только голову, но и перекись! Это было гениальное открытие (к сожалению, не наше; о том, что аспирин и фенацетин хорошие стабилизаторы, мы узнали из книг).
Главную трудность как будто удалось преодолеть. В чистой, промытой кислотой алюминиевой кастрюле или в тёмной, зелёного стекла бутылке перекись не разлагалась. Мы смогли, наконец, перейти к настоящему делу – к конструированию водолазного аппарата нового типа.
Не скажу, что мы были специалистами в этой области. В частности, о таких необходимых конструктору предметах, как теоретическая механика, сопротивление материалов или детали машин, у нас были смутные представления. ОСТы и ГОСТы рисовались нам в тумане.
Но после укрощения перекиси мы верили в свои силы. Генка, который чертил лучше меня, был назначен главным конструктором. И мы приступили.
Как всё великое, наш первый аппарат был предельно прост. Два бачка – один над другим, соединённые трубкой с краником. В верхнем бачке отверстие с крышкой для заливки перекиси. От нижнего бачка отходила трубка для кислорода. Вот, собственно, и всё.
Аппарат должен был работать так. Человек открывает краник – порция перекиси стекает в нижний бачок. Там она попадает на серебряную сетку (катализатор) и разлагается. Выделившийся кислород по другой трубке (краник закрыт) идет в дыхательный мешок и дальше – в маску. Выдох через регенеративный патрон.
Маску, дыхательный мешок и регенеративный патрон можно было оставить такими же и взять со старых водолазных скафандров – это упрощало дело.
По совести, некоторые элементы конструкции вызывали у нас сомнения. Постоянно открывать и закрывать краник не очень удобно. Не совсем ясно, что произойдет, если человек в воде перевернётся и нижний бачок окажется сверху.
Решили этим пренебречь. Возня с краником, конечно, неудобство, но мелкое. А вниз головой можно и не становиться – не цирк.
Свернув чертежи «индустриальной» трубочкой, мы отправились по мастерским. И тут возникло препятствие, которого мы никак не ожидали. Мастера брались изготовить наш аппарат из любого материала, только не из алюминия. Ни паять, ни варить алюминий они не умели (вообще-то, ничего невозможного нет; но и сейчас трудно найти мастера, который возьмется за алюминий).
После долгих и безуспешных переговоров мы сдались: заменили алюминий листовым железом. Через неделю, точно в договорённый срок, мы получили аппарат: два больших железных ящика, бурых от ржавчины. Один из этих ящиков до сих пор хранится у меня – в поисках затонувших кораблей он не участвовал.
И не мог участвовать – это показал первый же опыт. Перекись, залитая в верхний бачок, совсем не нуждалась в серебряной сетке. Она разлагалась немедленно и чрезвычайно бурно: железо и ржавчина – сильные катализаторы. Никакие порошки тут не помогали. Где им было справиться с такой массой катализатора! До взрыва, правда, не доходило: мы опасались завинчивать крышку…
Мы снова обошли все мастерские города. Безрезультатно. Паять и варить алюминий по-прежнему никто не брался. Вести же поиски затонувших кораблей, имея при себе алюминиевую кастрюлю с перекисью, было невозможно. Пришлось признать, что наших сил недостаточно, нужна помощь.
В ноябре 1943 года я составил описание аппарата, Гена тщательно вычертил все узлы, и проект отправился в Москву – в Отдел изобретений морского флота.
С этого дня мы жили почтой. И не столько обычными письмами, сколько телеграммами. Мы были уверены, что не сегодня-завтра придет вызов. Что-нибудь вроде: «Поздравляем победой. Немедленно вылетайте. Создан специальный институт вашим руководством».
Телеграмм, однако, не было. Писем тоже. Мы посылали запросы: один, другой… Наконец, уже в начале 1944 года, ответ пришел. Короткая, отпечатанная на машинке бумажка. Сухое перечисление недостатков: отсутствие автоматической регулировки, невозможность работать в перевернутом положении, и так далее. Но больше всего досталось перекиси: она-де дорога, чрезвычайно неустойчива, взрыво– и пожароопасна.
Тут можно было спорить. Но в конце приводился расчет. Обычный баллон, в котором 300 литров кислорода, весит 5 килограммов. Для получения того же количества газа нужно 3 килограмма 33-процентной перекиси. Вес аппарата (двух бачков) для хранения и разложения перекиси – не менее 1,5–2 килограммов. Так что выигрыша в весе предложение авторов не дает. И, следовательно, интереса не представляет. А потому предложение отклоняется.
Шло время. Мы кончили школу, поступили в Индустриальный институт. На один и тот же факультет. На механический. Химию мы и так знали неплохо. А конструированию нужно было учиться.
Нет, мы не забыли скафандр. Мы думали о нём постоянно. Но спорить против расчета было невозможно. Перекись 33-процентной концентрации не имеет преимуществ перед сжатым кислородом.
В начале 1947 года Гена встретил в журнале упоминание о 50-процентной перекиси. Потом я нашел заметку о 70-процентной. И, наконец, появилась статья, где чёрным по белому было написано, что немцы к концу войны использовали перекись водорода концентрации 80 процентов.
Уже сами по себе сообщения заслуживали всяческого внимания. Но ещё больше заинтересовал нас тон, которым теперь писали о перекиси. Тон был явно таинственный. Авторы прозрачно намекали, что о применении окисленной воды им известно такое… Короче, только совсем уж бесчувственный человек мог остаться спокойным, когда перекись – наша перекись! – из безобидной «парикмахерской» жидкости превращалась в «стратегическое сырьё»…
Эти статьи были последней каплей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28