Семёнов был старый партизан из отряда Лазо, воевавший с белыми и японцами в Приморье. Его сажали в тюрьмы, пытали. Он бежал, страшными таежными тропами выбирался к партизанам. И снова продолжал борьбу.
Он был похож на медведя: крупный, массивный, с мягкой походкой. Огромная голова, толстая шея, тяжёлые плечи. И жёсткое лицо. «Костляво-костистое», – определил кто-то из молодых. А в голубых, удивительной чистоты глазах – ум, доброта и юмор.
Семёнов не был ни инженером, ни техником. Но обладал поразительным умением схватывать. Впервые в жизни увидев дифференциальное уравнение, он только вздохнул. А через три дня свежий, будто он не сидел ночи над книгами, попросил: «Дайте-ка глянуть. Ага, это дифференциальное можно решить проще».
Впрочем, молодых инженеров, окончивших институты и выбранных Чекиным, трудно было удивить дифференциалами. Их поражало другое – энергия этого человека. Семёнов никогда не падал духом, не терял веры в успех. «Человеческая фантазия слишком слаба, чтобы придумать невозможное», – говорил он.
В мягких унтах, с неизменной изогнутой трубкой, он был неутомим. Казалось, в нём зажжён, чтобы гореть всю жизнь, вечный огонь. Он так и умер в движении. Торопился по делам, а сердце вдруг остановилось.
Печь построили. Испытали. Взрыва не произошло, опыт закончился благополучно. Полученный газ имел нужный состав. И после очистки его вполне можно было использовать для производства аммиака.
Печь, однако, не дала металла. Только шлак. Это вызвало бурю веселья у металлургов. «Замечательная печь, – хохотали они. – Настоящая химическая установка для производства шлака и газа. А чугун вообще ни к чему. Он даже мешает, вредная примесь Нужно просто убрать слово „доменная“, и всё будет чудесно…»
Яростный штурм библиотек помог объяснить причины. Печь была слишком маленькой. При таких её размерах потери тепла огромны, и его не хватает, чтобы полностью расплавить руду, «вытопить» из неё железо и получить чугун.
Нужно было строить большую печь, настоящую домну. Но где строить? Откуда взять деньги, оборудование, материалы?
Профессор Чекин пошёл на прием к «самому» – к Серго Орджоникидзе, наркому тяжёлой промышленности. Чекин отлично понимал всю трудность задачи. Что он мог сказать? Что печь дала хороший газ, пригодный для синтеза аммиака? Металлурги {а их нарком, конечно, пригласит) лишь насмешливо пожмут плечами. И в чём-то будут правы. Ведь в конце концов домна предназначена действительно не для производства водородно-азотной смеси…
Он скажет, что домна не взорвалась. Металлурги возразят, что это была вовсе не домна, а небольшая печь неизвестного назначения. Потому что домна, насколько им известно, выплавляет чугун, а не шлак. Маленькие размеры, низкая температура? Вот именно, при нормальных размерах температура возрастёт, и печь вместе с этой смесью так грохнет…
Нарком не химик, значит, ему трудно будет представить все преимущества, которые даст получение водородно-азотной смеси. Он и не металлург и не сможет досконально взвесить, насколько серьёзна опасность взрыва, поверит доменщикам.
Орджоникидзе выслушал химиков. Сказал коротко: «Синтез аммиака – хорошо. Аммиак нам нужен». Выслушал металлургов. Дело более чем сомнительное, крайне рискованное. Во всяком случае, они не могут взять на себя ответственность. Спокойно переспросил: «Не можете?» – и вдруг грохнул кулаком по столу:
– Я возьму!
Успокоился, заулыбался. Он уже принял решение.
– Дело нужное. Домну будем строить, – сказал он твёрдо. – Люди, деньги, материалы – всё трудно. Но найдём. Для такого дела найдём. – И уже у дверей кабинета, прощаясь с Чекиным, он засмеялся и тихо добавил: – Если надо будет, ничего не пожалею. Последнюю рубашку отдам для такого дела.
О совещании у наркома Чекин в институте рассказал коротко. Но слова наркома он повторил. Считал, не ему одному, всему коллективу сказано:
«Последнюю рубашку отдам для такого дела…»

ПОСЛЕ ВЗРЫВА

Место, где будет вестись строительство, выбирают, обычно мучительно и долго. Предлагается множество вариантов: у каждого свои достоинства, свои недостатки. Вспыхивают споры. Кого-то называют «консерватором», получая в ответ обидный упрек в «легковесности».
При строительстве первой в мире кислородной домны всё было по-другому. Без споров. Домну можно было строить только там, где есть кислород. Достаточно мощная кислородная установка имелась лишь на одном заводе в стране – на Чернореченском химическом комбинате. Выбирать было не из чего.
Вариант, подсказанный бедностью, имел много достоинств. Чернореченский комбинат, расположенный недалеко от города Горького, – колыбель русской химии. С него начиналась химическая промышленность России. Опыт, традиции, специалисты – огромное и по тем временам редкое богатство. Кислородный цех комбината строился немецкой фирмой Линде. Конечно, цех устарел. Но имя Линде, создателя первой промышленной установки для получения кислорода методом глубокого охлаждения, гарантировало надежность.
На этот раз решили строить настоящую домну. Специалисты учли производительность кислородного цеха и выбрали подходящие размеры. Объем печи 25–30 кубических метров.
Сразу встала почти неразрешимая проблема – материалы. С материалами было так трудно, что даже нарком тяжёлой промышленности не всегда мог «достать» металл или огнеупоры.
Вездесущие «разведчики» института узнали, что на одном из заводов есть небольшая бездействующая печь. Орджоникидзе помог немедленно. Было дано разрешение демонтировать домну и перевезти её на комбинат. Дело сразу пошло.
К этому времени всё помнящий и всё предусматривающий профессор Чекин привлек к работе металлургов. Найти их было нелегко, металлурги упорно не верили в кислород. Но директор института считал, что нет правил без исключений.
Вадим Всеволодович Кондаков недавно окончил Свердловский металлургический институт. Само по себе это ещё ничего не доказывало. Чекин знал, что есть сколько угодно молодых консерваторов. Однако Кондаков, кроме института, окончил ещё Свердловскую консерваторию по классу рояля. Это говорило о широте интересов, о кругозоре.
– Надеюсь, что консерватория и консерваторы происходят от разных корней? – улыбаясь, спросил его Чекин.
– Боюсь, что от общего, – ответил Кондаков. – Но содержание всё-таки разное.
Имя Кондакова – одного из пионеров применения кислорода в металлургии, крупного инженера – известно специалистам. Однако лишь друзья знали, что есть у него и вторая страсть – рояль. Когда строителям первой кислородной домны бывало трудно (а случалось это часто), им помогал не только металлург, но и пианист…
Николаю Ефимовичу Новосёлову было около пятидесяти лет. Он работал на Кулебакском металлургическом заводе начальником цеха. Цех выполнял план – были и премии, и почёт, и спокойная жизнь. На Чернореченском комбинате, он знал, ничего этого не предвиделось, зато неприятности ожидались в избытке. Когда вывозили домну, Чекин спросил внезапно:
– Может быть, и вы?
Новосёлов усмехнулся:
– Ну, что ж… За компанию.
Из уральского института металлов, где раньше работал Кондаков, на помощь химикам приехал Максим Арефьевич Брылёв. По должности обер-мастер, а по опыту – король доменного дела. Лет ему было за пятьдесят, но держался он молодо. Худой, чёрный, горбоносый, он походил на цыгана. На одной руке у него было шесть пальцев, но это нисколько ему не мешало. Сутулый, как все доменщики, он, если надо, мог работать сутками. Мускулы у него не знали усталости…
Работали бешено. Укладывали на землю трубы кислородопровода. Тянули железнодорожную ветку для подвоза руды и кокса. Проводили водопровод, канализацию. Занимались монтажом домны.
Однажды, когда бетонировали фундамент, ударил мороз. Вода в трубах могла замерзнуть. И тогда рабочие – те, кто кончил работу и сменился, – легли на трубы…
Даже по теперешним темпам строительство было закончено в рекордно короткий срок. Работы развернулись в начале 1932 года, а уже к концу лета печь подготовили к пуску.
На взгляд металлурга, домна выглядела странно. Прежде всего не было кауперов – огромных металлических цилиндров, которые всегда высятся рядом с печью. Кауперы служат для того, чтобы нагревать воздух, «дутье», «Холодное дутье – мертвая печь», это знает каждый доменщик.
Однако конструкторы новой домны были химиками. И рассуждали они по-своему. Горение в кислороде должно идти гораздо интенсивнее, чем в воздухе. Тепла будет больше, и нет надобности в дополнительном подогреве.
Горячий воздух (его температура достигает 600 – 800 градусов) подаётся от кауперов к печи по специально оборудованным трубопроводам. С холодным кислородом предосторожности не нужны. Простые металлические трубы, а местами (страшно сказать!) резиновые шланги – так «несолидно» была оснащена первая кислородная домна.
И вот день пуска. Вернее, три дня, потому что прошло трое бессонных суток, прежде чем печь дала металл.
Стояла редкая по этим местам, жара – термометр в тени показывал 35 градусов. У печи нечем было дышать. Каждые четверть часа все – учёные, инженеры, рабочие – прямо в одежде лезли под душ. Выходили мокрые, обсыхали у печи и снова бросались под душ.
С едой было, в общем, неважно. А тут, к пуску, привезли мороженое. Его ели в невероятных количествах – по 800 граммов. И удивительно – ни один человек не простудился.
Выпустили металл, сделали анализы. Чугун получился не очень качественный, но получился – это главное! И газовая смесь (о которой за доменными делами стали забывать) имела подходящий состав. Во всяком случае, после обработки её можно было использовать при синтезе.
Впрочем, в тот момент о деталях не думали. Хотелось скорее добраться до кровати и лечь. Даже есть не хотелось, хотя питались урывками, всухомятку. Но по дороге, не сговариваясь, все вместе свернули к почте и дали телеграмму Орджоникидзе. Нарком был первым, кто узнал об успешном пуске первой в мире доменной печи на кислородном дутье.
Трудности обнаружились скоро, буквально на следующий день. Печь вырабатывала много окиси углерода (CO). Вообще говоря, это достоинство. Окись углерода – горючий газ. Окисляясь до двуокиси (углекислого газа), она выделяет энергию.
Но в данном случае нужна была не окись углерода, а водород. Получить его, имея CO, просто: CO + H 2 O = CO 2 + H 2 . Собственно, на этот процесс (его называют конверсией) и рассчитывали химики, когда решили, что печь дала нужную газовую смесь, хотя чистого водорода там почти не было.
Однако на практике реакция между CO и H 2O идёт лишь при избытке паров воды. Профессор Юшкевич – отличный химик, относящийся, однако, к кислородной домне без большого энтузиазма, – произвёл расчёт. Получилось, что расход пара на конверсию будет чрезвычайно велик, а это связано со многими неудобствами.
Перспективы потускнели. Над работой нависла угроза гибели. Между тем сообщения об успешном испытании попали в газеты. Из управлений требовали подробных объяснительных записок. Редакции советских и иностранных журналов хотели получить обстоятельные статьи.
В этот критический момент инженер Иосиф Галынкер выдвинул смелую идею. Он предложил вести конверсию прямо в печи, то есть вдувать водяной пар непосредственно в домну! От этой идеи металлурги пришли бы в ужас. Но химики… просто побежали пробовать. Был быстро подан пар, и результаты оказались отличными.
Угроза катастрофы миновала. Через несколько дней Чекин и Семёнов должны были делать доклад на Коллегии Наркомтяжпрома. И вдруг телеграмма с комбината – на установке взрыв!
Дурные вести шагают быстро. Скоро о взрыве знали все. Металлурги даже не считали нужным злословить – всё и так было ясно. Взрыв не мог не произойти, и он произошёл.
Весь Институт азота собрался на комбинате. Началось расследование. Серьёзное, по всем правилам: с опросом свидетелей, осмотром вещественных доказательств. Взрыв был страшен. С компрессора сорвало тяжёлую чугунную крышку. Крышка проломила кирпичную стену, срезала телеграфный столб и, самое худшее, убила человека.
Но осмотр предохранительного клапана показал, что он покорёжен не от домны к компрессору (как было бы, если бы взрыв произошел в домне), а от компрессора к домне. Постепенно стали ясны и другие обстоятельства. Кто-то в парокотельной перекрыл пар, компрессор остановился, и газы пошли назад. Окись углерода попала в компрессор, смешалась с кислородом, произошёл взрыв. Домна была тут ни при чём…
Доклад состоялся и прошёл с успехом. Коллегия Наркомтяжпрома одобрила результаты работ и приняла решение строить настоящую, промышленную домну на Днепропетровском заводе.
Печь эта должна была решить крайне важную для страны проблему – производство тугоплавких сортов чугуна, содержащих ценные примеси (ферросилиций, феррохром, ферромарганец).
Обычно их получают в электрических печах, потому что домна не в состоянии дать достаточно тепла. Но теперь в распоряжении металлургов был кислород, а значит, и высокая температура.
Печь строили долго. Сказывались и общие трудности 30-х годов, и непреодолённое до конца недоверие металлургов, и отсутствие опыта в сооружении мощных кислородных установок.
Но работа уже вышла из стен института и пошла шагать по свету, обрастая по пути друзьями и недругами, равнодушными и энтузиастами. На V Менделеевском съезде в Харькове доклад встретили аплодисментами. В 1935 году на Международном конгрессе промышленной химии в Брюсселе представителю Института азота Иосифу Галынкеру было задано множество вопросов. За границей сразу почувствовали, что с небольшой печи Чернореченского комбината начался новый этап в развитии металлургии. Директор Макеевки Гвахария, договорившись с Орджоникидзе, решил перевести на кислород доменную печь объемом 800 кубометров…
Наконец, уже в 1940 году была пущена домна в Днепропетровске. Результаты превзошли ожидания – печь сразу же стала выдавать чугун самых тугоплавких марок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28