– Что за безобразие? Сорвали запись! – закричала режиссер.
По-видимому, она нашла, что в тексте пьесы нет ни моего художественного свиста, ни Саниного вдохновенного монолога.
– Красовский! Сережа! – позвала Марина Николаевна, но неуловимый Красовский вновь исчез.
Саня наклонился к моему уху:
– Пора уносить ноги, а то худо будет!
В одно мгновение я вышел из образа хулигана и вновь очутился в привычной оболочке примерного ученика. От испуга у меня задрожали коленки, когда я понял, что натворил.
Я вскочил и ринулся к выходу. Сослепу (я же снял очки, когда вошел в образ хулигана) я наткнулся на осветительный прибор. Тот грохнулся со страшным шумом. Раздался звон разбитого стекла. Девчонки завизжали. Я запутался в проводах, упал и почувствовал, что погибаю.
И тут кто-то быстро поставил меня на ноги, крепко сжал мою руку и решительно приказал Саниным голосом: «Надень очки!»
Я нацепил на нос очки и еще больше ужаснулся. В студии царила страшная неразбериха. Но осматриваться мне было некогда, потому что Саня тащил меня к выходу.
Мой друг открыл тяжелую дверь, и мы очутились в коридоре.
– Держите их! – крикнула нам вдогонку Марина Николаевна.
Как мы были рады, что никого нет в коридоре, а полумрак облегчал побег. Мы оглядывались – за нами никто не гнался.
Но тут Саня допустил оплошность. Он решил запутать следы, рванулся влево в боковой коридор и потащил меня за собой.
Путь нам преградила стеклянная дверь. Мы с Саней сходу на нее налетели. Стекло не выдержало и грохнулось наземь.
Саня упал, а я повалился на него.

Папа приходит на выручку

– Итак, фамилия, имя?
Инспектор детской комнаты милиции в капитанских погонах строго посмотрела на Саню.
Мой друг показал на забинтованную голову и промычал нечто невразумительное, мол, когда упал, отшибло память.
– Все ясно, в результате травмы потерял память, а заодно и дар речи?
Женщина с погонами капитана слегка улыбнулась. Как ее назвать? Раньше были капитанские дочки, а теперь дочки становятся капитанами.
Саня поспешно кивнул забинтованной головой – инспектор детской комнаты верно уловила его мысль.
– А ты можешь отвечать? – капитан обратилась ко мне.
– Могу, – сказал я и поморщился.
Я счастливо отделался – у меня было всего несколько порезов на руках, их залили йодом, и до сих пор щипало.
Весь удар на себя принял Саня, потому и больше пострадал.
Я привык говорить правду, а потому не скрывал, как меня зовут и кто мои родители. Но при этом я думал – позор, до чего я докатился, попал в милицию.
Саня сидел с видом человека, который случайно очутился в милиции и готов немного потерпеть, пока недоразумение уладится, но не больше. Мой друг хранил гордое молчание вовсе не из-за того, что боялся попасть под горячую руку своей мамы, хотя ей и под холодную руку не рекомендовалось попадать – как-никак рука бывшей баскетболистки.
И все-таки Саня не боялся. Саня страдал.
Когда под тяжестью наших тел рухнула стеклянная дверь, в коридор высыпали люди. Появилась и Марина Николаевна. Все не на шутку перепугались. Мы с Саней были в крови (в основном, конечно, мой друг). Но в медпункте, куда нас мгновенно доставили, после обследования сказали, что ничего страшного не произошло, перевязали Саню, помазали йодом мои царапины и влепили нам на всякий случай по уколу. А потом решено было нас передать в детскую комнату милиции.
– За хулиганский срыв записи высокохудожественного произведения, – заявила режиссер.
Саня ужасно обрадовался, когда узнал, что сейчас появится милиционер.
– Вот увидишь, он во всем разберется, – шепнул меня Саня. – И нас тут же отпустят.
Нацепив на нос очки, я вновь превратился в пай-мальчика, бояку и трусишку. А потому при одном упоминании милиции я задрожал противной и унизительной для человеческого достоинства дрожью. Больше всего я боялся, как бы сейчас не появился папа. Я был уверен, что папино сердце не выдержит, когда он меня увидит здесь и в таком состоянии.
Ну, то, что в медпункте были одни женщины, моего друга вовсе не удивило. И его мама была врачом. Но когда вместо одетого в плащ с поднятым воротником, в широкополой шляпе и в темных загадочных очках сыщика пред нами предстала румянощекая женщина в милицейской форме с четырьмя звездочками на погонах, мой друг и вправду потерял дар речи. Все, отчаялся Саня, и здесь сплошные женщины. Справедливости от них не жди. И тогда Саня замкнулся и ушел в себя.
Капитан дотошно всех расспросила, осмотрела место происшествия, составила протокол, а потом повела нас в детскую комнату милиции.
И вот мы сидим напротив инспектора, я отвечаю на вопросы, а Саня по-прежнему молчит.
– С какой целью вы пришли на студию? – обратилась ко мне инспектор.
– Папу повидать, – честно ответил я и объяснил. – Мой папа… выступает по телевидению.
– А почему ты на студии не сказал об этом?
Я знал, почему я не признался, кто мой папа. Если бы режиссер услышала мою фамилию, она бы тут же разыскала папу, а именно этого я больше всего и боялся.
– Ясно, – сказала инспектор, – не хотел, чтобы отец узнал. Но ведь все равно узнает. Я вынуждена буду сообщить родителям.
Да, как ни крути, наказанья рано или поздно не миновать. Но лучше попозже.
– Как вы успели столько там натворить? – полюбопытствовала капитан.
– Мы нечаянно, – промямлил я.
– А поподробнее можно?
Я стал рассказывать, как мы случайно оказались на записи детского спектакля, как вошли в образ хулиганов и когда стали действовать, как в жизни, нам сказали, что мы сорвали спектакль.
Только несколько дней спустя я узнал от папы, из-за чего произошла эта путаница. Неуловимому Красовскому поручили привести двух способных мальчишек, которые справятся с ролями хулиганов, потому что прежние юные актеры переели мороженого и слегли с ангиной. Красовский в суматохе забыл обо всем на свете, а когда мы подвернулись под руку, решил сделать из нас актеров. И, как видите, своего добился.
– О чем спекталь? – поинтересовалась капитан.
– Для детей младшего школьного возраста, – поморщился я. – Там лоботрясов и двоечников перевоспитывают в два счета. Прочитали им мораль, они тут же покаялись в своих грехах.
– Понятно, – сказала инспектор, – жизнью там и не пахнет.
– Ага, – поддержал я женщину в капитанских погонах, – как говорит мой папа, даром перевели продукты.
Саня долго выдерживал характер, а тут и он решил подать голос:
– Я там говорил о матриархате.
Инспектор неожиданно приняла его сторону:
– Ты прав, много бед от того, что в семье главенствует женщина.
Обрадованный, что нашел поддержку там, где вовсе не предполагал ее обрести, Саня решил высказать все, что накипело в душе.
– Человечество медленно, но неуклонно движется к своей гибели, – мрачно закончил Саня свои разглагольствования о матриархате.
Инспектор слушала его внимательно, ни разу не перебила, но сама начала с того, чем кончила.
– А почему женщина главенствует в семье? Вовсе не потому, что ей хочется, а потому что вынуждена. Не кажется ли тебе, что женщины взвалили на свои хрупкие плечи самые большие тяжести? – инспектор показала на капитанские погоны. – А мужчины оставили себе рыбалку, телевизор, футбол. У тебя кто мама?
– Врач-травматолог.
– А папа?
– Футболист, – ответил Саня и тут же поправил себя: – Он был футболистом, а сейчас тренирует мальчишек.
– Вот видишь, – инспектор развела руками.
– Вижу, – печально вздохнул Саня.
– Кстати, – инспектор взяла ручку, – мы с тобой еще не познакомились.
И пришлось Сане выложить капитану все о себе. Когда инспектор заканчивала полное Санино жизнеописание, дверь распахнулась, и на пороге появился папа. А за ним, возвышаясь над папиной лысиной, выросла фигура режиссера.
– Он? – спросила Марина Николаевна.
Вместо ответа папа бросился ко мне, и мы обнялись.
Потом папа отстранил меня, быстро оглядел, ощупал. Я заметил, как блеснули слезы под стеклами его очков.
– Папа, со мной ничего не случилось, – радостно сообщил я и еще раз с удовольствием повторил: – Папа…
Как долго – целых два дня! – я не произносил этого слова – папа. Какое это прекрасное слово – папа.
Наконец, папа оторвался от меня и увидел Саню, всего в бинтах, ссадинах и царапинах. Папино доброе сердце не выдержало, папа бросился к Сане и прижал к груди моего друга.
– Мальчики, что вы натворили? – взволнованно бормотал папа. – Как вас угораздило?
При появлении папы инспектор вскочила, от смущения разрумянилась еще пуще и поправила прическу, бросив торопливый взгляд в зеркало, висевшее на стене.
– Это ваш? Ваши? – спросила капитан, когда папа обнял разом нас двоих.
– Мой, мои, – подтвердил папа и попросил: – Вы уж их простите, шалопаев.
– Да, – властно вмешалась Марина Николаевна, – я забираю свое заявление. Где оно у вас тут?
Инспектор нашла среди бумаг заявление и протянула режиссеру.
– Это было недоразумение, – Марина Николаевна эффектно разорвала лист на мелкие кусочки, – и пусть оно рассеется как дым.
Режиссер хотела было швырнуть бумажки, чтобы они разлетелись по комнате, и уже взмахнула рукой, но под строгим взглядом инспектора остановилась, вероятно, вспомнила, что она не в студии, и опустила бумажки в карман пальто.
Легкость, с какой расправилась со своим заявлением Марина Николаевна, возмутила инспектора.
– Как все просто у вас получается – недоразумение, – язвительно произнесла она и взмахнула рукой, передразнивая режиссера. – Надо было думать, прежде чем вызывать милицию. А разбитые стекла? А причиненный ущерб?
– Ах, – скривила губы Марина Николаевна, мол, было бы о чем говорить. – Мы все уладим.
Папа почуял, что между женщинами назревает перепалка, которая грозит надолго затянуться, и решил вмешаться.
– Я вас очень прошу, давайте прекратим это дело. Ребята хорошие, первый раз оступились, их надо простить.
Вновь чудесная перемена произошла на наших глазах с инспектором. Из строгой блюстительницы законов она превратилась в очаровательную женщину, одарившую моего папу самой нежной улыбкой.
– Милиция не может не прислушаться к просьбе такого известного человека. А ребята и вправду неплохие. На первый раз я вас прощаю, мальчики.
– Спасибо, – сказали мы с Саней.
– Спасибо, – папа прижал обе руки к груди, – и, как у вас не приятно, однако, мы бы хотели, с вашего разрешения, откланяться.
– Позвольте вам пожелать, уважаемый Борис Петрович, больших творческих успехов! А вам, товарищ режиссер, – тут у капитана вновь переменился тон, а главное, выражение лица, – я бы посоветовала поучиться у Бориса Петровича, а не высасывать из пальца истории, тогда бы поменьше было разбитых стекол и приводов в милицию.
Марина Николаевна вспыхнула:
– Ну, знаете, не ваше дело судить об искусстве.
– Почему не мое? – загорелась и капитан. – Когда по телевизору демонстрируют настоящее произведение искусства, у милиции меньше работы.
Папа подмигнул нам с Саней, мол, пора и честь знать. Пока женщины выясняли, какие фильмы и спектакли следует показывать по телевизору, мы потихоньку улизнули.
На улице мы перевели дух.
– Здорово вы нас выручили, – восхитился Саня.
– Сейчас бы снять вам штаны да всыпать по тридцать первое число, – папа дал волю гневу. – Ну, скажите на милость, какая нелегкая принесла вас на студию?
– Я хотел тебя повидать, – признался я.
Папа смущенно кашлянул. Видя, что он не в своей тарелке, я спросил:
– А как ты нас нашел?
– О, это целая пьеса, правда, в одном действии, – папа обрадовался, что я переменил тему разговора, но вдруг спохватился: – Мальчики, вы обедали?
– В школе, – начал я, – но после перенесенных волнений мы непрочь…
– Пообедать по-настоящему, – закончил Саня.
Мы забрели в ближайшее кафе, папа заказал уйму блюд, а в конце мороженое с шоколадом, и пока мы поглощали еду, папа рассказывал, как ему удалось найти нас.
– Вероятно, я появился на студии минут через пятнадцать после того, как вас увела милая капитанша. Вся студия еще гудела. Я видел пустой проем в двери. Между прочим, должен признаться, меня охватило дурное предчувствие. Может, потому, что я все время о тебе думаю, – папа взлохматил мне волосы. – Но я отогнал прочь мрачные мысли и сосредоточился на предстоящей записи. И тут меня перехватила Марина Николаевна. Не поздоровавшись, она долго и внимательно меня разглядывала, причем бесцеремонно вертела моей головой, точно она была ее собственностью. Я человек воспитанный и привык во всем уступать женщинам, но и моему терпению пришел конец. «Марина Николаевна, – вежливо произнес я, – мне лестно то внимание, которое вы оказываете моей внешности, но позвольте узнать, чем вызван такой чрезвычайный интерес к моей персоне». Марина Николаевна, которая к тому времени уже по-свойски дергала меня за уши, словно желала удостовериться мои они или нет, наконец, резким движением оставила меня в покое, отчего я, чтобы устоять на ногах, вынужден был прислониться к стене. Оттолкнула она меня со словами: «Ах, извините, Борис Петрович, ах, здравствуйте, дорогой, как я рада вас видеть, как вы поживаете?» Пробормотав: «Я тоже рад, весьма», я бочком, бочком попытался протиснуться сквозь узкий проход между стеной и Мариной Николаевной. Но она обняла меня за плечи и проникновенным голосом спросила: «Дорогой Борис Петрович, у вас сын есть?» – «Есть», – ответил я и почувствовал, как мое сердце выпрыгнуло из грудной клетки и, словно в замедленной съемке, падает вниз и вот-вот разобьется вдребезги. «Он на вас похож?» – допытывалась между тем Марина Николаевна. «Похож», – отвечал я. «Как две капли воды?» – «Как две капли…» – «И очки носит?» – «Носит, носит!» – Тут я уже взревел, к тому же сердце благополучно вернулось на прежнее место. «Да скажите, наконец, что с ним стряслось?» Тогда Марина Николаевна схватила уже себя за голову и возопила: «Боже, что я натворила!» Тут, вероятно, мне стало плохо по настоящему, потому что Марина Николаевна подхватила меня и сказала: «Вы не волнуйтесь, Борис Петрович, с вашим сыном все отлично, просто замечательно – он в милиции».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24