– Я, между прочим, целыми днями готовлю обеды и кормлю тебя и ребенка, – завелся и папа. – Мне осточертело быть домашней хозяйкой, если к тому же этого никто не ценит.
– Можешь меня не кормить, – мама отодвинула тарелку, в которой оставалось на самом донышке. – Первый раз вовремя с работы пришла, а так допоздна ставлю опыты.
– Я был бы счастлив, если бы мог работать с утра до вечера, – папа сорвал передник, скомкал его и швырнул на пол. – Тогда бы я книгу написал или даже диссертацию, о которой ты мне плешь проела.
Саня потянул меня за рукав, и мы улизнули.
Занятые выяснением своих отношений, мама и папа не заметили нашего исчезновения. Мне было неловко перед Саней за своих родителей. Друг понял мое состояние и стал меня утешать.
– У вас это еще цветочки! А вот когда мои родители разойдутся – ого-го-го! Правда, мама быстро утихомиривает папу, она ему говорит: «Мы же с тобой в разных весовых категориях». Да, у вас тоже, я гляжу, нормальный матриархат.
Признаться, меня удивил сегодня папа. Обычно такой покладистый, во всем поддакивающий маме, он совершенно переменился. Видно, на него подействовали Санины монологи.
– Пойдем походим по улице, – предложил я.
– Подождем твоего отца, – сказал Саня, усаживаясь на скамейку.
– Откуда ты знаешь, что он придет? – удивился я, примостившись рядом с другом.
– Богатый опыт, – ответил Саня. – Мой отец обычно выскакивает из подъезда и первое, что говорит: «Дышать нечем».
Не прошло и минуты, как во двор выскочил мой папа и на ходу рванул ворот рубахи.
– Ну абсолютно нечем дышать.
Мы не стали хохотать до упаду, потому что были хорошо воспитанными детьми.
Никого не замечая, папа понесся на улицу. Я хотел было его окликнуть, но Саня удержал меня.
– Не волнуйся, побегает полчаса и вернется. Я по своему отцу знаю.
Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет.
– Закуривайте, успокаивает.
Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся.
– Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости.
– Неужели ты курил? – я не узнавал своего папы.
– Еще как смалил! – засмеялся папа. – Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине.
Мы приготовились слушать папины воспоминания.
– У нас в девятом классе смалили все, – папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. – Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии – был у нас такой предмет – невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению – это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет.
Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками.
– С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, – папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. – А сегодня мы с Киром должны кое-кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины.
Папа обнял меня за плечи, глянул – очки в очки – и выдохнул:
– Пошли на место преступления!

Мастер ставит точку

Оказалось, что после того как мама с папой выяснили отношения и последнее слово, естественно, осталось за папой, мама будто ненароком произнесла:
– Кстати…
Папа замер. Ох, эти мамины «кстати». Неспроста они. Так и жди подвоха.
– Кстати, – проворковала мама медовым голосом, – стекло в окне до сих пор не вставлено, на дворе еще только апрель, а в доме живет немолодая женщина, пенсионерка.
Папа попался в нехитрую мамину ловушку.
– Вставим! Окно все-таки, а не египетская пирамида!
Мама подлила масла в огонь:
– Может, лучше обратиться в бытуслуги?
– Никаких услуг – сделаем все своими руками, – загорелся папа. – Пусть знают, что не перевелись на свете настоящие мужчины!
Вот тогда и прозвучала эта фраза, после которой папа, точно пробка, вылетел из дома.
А теперь, вдохновляемые этой фразой, мы с папой устремились к месту преступления, то есть к дому, где я разбил окно.
Время от времени папа останавливался и оглашал воздух мудрыми изречениями, сыпавшимися из него, как из рога изобилия.
У детской песочницы папа воскликнул:
– Есть еще порох в пороховницах!
Приближение гаражей папа ознаменовал новой сентенцией:
– Со щитом или на щите!
Когда мы огибали кустарник, встретившийся на нашем пути, папа разразился изречением:
– Дорогу осилит идущий!
Едва показался дом, в котором жила странная бабушка, с папиных губ слетело еще одно крылатое выражение:
– Смеется тот, кто смеется последним!
Я подумал, что последнее изречение несколько не к месту, но ввязываться в дискуссию мне не хотелось, так как мы прибыли на место преступления.
Разбитое окно уже не зияло дырой. Желтая картонка плотно закрывала левый верхний угол.
– Девятка! – папа восхищенно зацокал языком. – И откуда ты бил?
Я показал на кустики, отгораживающие детскую площадку от спортивной.
– Метров тридцать будет! Отличный удар! – похвалил папа.
– Но я целился совсем в другую сторону, – во мне заговорило чувство правды, унаследованное от мамы.
– Это детали, – махнул рукой папа.
Мы вошли в подъезд и позвонили в первую квартиру.
Глафира Алексеевна обрадовалась, увидев меня.
Но папа был настроен скорее печально. Он попросил у Глафиры Алексеевны прощения за поступок своего отпрыска (ну и умеет папа изящно выражаться!), который (наверное, отпрыск?) ложится пятном и на него, отца (значит, не отпрыск, а поступок!). Но папа готов загладить вину своего сына и, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же, немедля вставить новое стекло, а потому просит у любезной хозяйки разрешения измерить окно.
– Я вашей жене говорила – не надо беспокоиться, – Глафира Алексеевна искренне огорчилась, что из-за разбитого окна разгорелся такой сыр-бор. – Я вызвала мастера из бытуслуг, обещали, что завтра поставят новое стекло, а пока я залатала картонкой. Не дует, жить можно.
– Верьте вы их обещаниям, – снисходительно, как малому ребенку, сказал папа бабушке. – Мы измерим, и через час у вас будет сверкать новое стекло.
Тем временем мы уже просочились в кухню, где и было разбитое окно. Удивительное дело, но пострадала лишь внешняя рама, а внутренняя уцелела.
– Прекрасный удар! – папа вновь не удержался, чтобы не отдать должное сыну.
– Великолепный! – с жаром воскликнула Глафира Алексеевна. – Обратите внимание, мяч засел между рамами – и ни туды и ни сюды. Как в биллиардную лузу попал!
Папа похлопал себя по карманам и слегка приуныл. Когда папа покидал наш дом, в спешке он забыл рулетку. Глафира Алексеевна принесла свою и еще раз сказала, что не стоит беспокоиться. Но папа проявил характер и измерил окно вдоль и поперек.
Мы сели в трамвай и поехали на рынок. Там, по воспоминаниям папы, был магазинчик, где продавали стекло.
В тот день нам необычайно везло. И магазинчик оказался на месте, и народу в нем было немного, и уже через полчаса мы возвращались с покупкой. Папа бережно держал стекло за талию и сиял, как именинник. Лишь на мгновение его чело омрачилось, и он спросил:
– Ты когда в последний раз держал молоток?
– Вчера, – ответил я.
– А что было вчера?
– Урок труда.
Папа тут же успокоился и вновь засиял.
А я, наоборот, заволновался. Я вспомнил, что папа бросил курить в девятом классе и с той поры не держал во рту сигарет. Может, с того времени он и молотка в руках не держал?
Впрочем, подумал я, любишь кататься – люби и саночки возить, то есть сам разбил вдребезги стекло, сам и вставь новое.
Глафира Алексеевна ждала нас с нетерпением. Она накрыла стол и принесла самовар.
– Я очень рада, что у меня такие дорогие гости.
Папа приосанился. Все ясно – Глафира Алексеевна тоже без ума от папиных передач.
– Вам не мешает восстановить силы после долгой дороги, – сказала Глафира Алексеевна.
Мы с папой решили не огорчать гостеприимную хозяйку и сели за стол. Бабушка налила нам чай.
– Ты знаешь, Кир, – воскликнула Глафира Алексеевна, – я даже рада, что ты разбил мне окно. Я теперь со всеми вами познакомилась.
И словоохотливая бабушка поведала нам историю своей жизни. Оказалось, что она много лет проработала в учреждении с длинным и незапоминающимся названием. А сейчас вышла на пенсию. Живет Глафира Алексеевна одна.
– Одна как перст, – подчеркнула бабушка.
Папа слушал и уплетал за обе щеки печенье.
– Признаться, я никогда не ел такого вкусного печенья, – похвалил папа бабушку.
Глафира Алексеевна зарделась:
– Ну что вы, это так, проба пера.
– Вы не могли бы мне дать рецепт? – попросил папа.
Пока папа и Глафира Алексеевна вели кулинарные разговоры, я разглядывал комнату бабушки. Мне она очень понравилась. Потому что всюду были книги и журналы. Они стояли на полках, лежали на подоконниках, на столе, на диване.
Я потянулся уже за пухлой книжкой, как папа решительно поднялся из-за стола:
– Делу время, а потехе час!
У Глафиры Алексеевны нашлись и молоток и гвозди. Мы вынули остатки стекла, сняли картонку. Бабушка выбросила осколки в ведро, а картонку положила на стол – в хозяйстве пригодится.
Папа приставил стекло к раме – оно подошло тютелька в тютельку. Папа засиял еще пуще и кивнул мне, мол, начинай.
Я припомнил, как нас учили забивать гвозди на уроках труда, и осторожно ударил молотком, потом второй раз, третий. Вскоре я осмелел и ловко загонял гвозди в раму, но не до конца, а так, чтобы шляпка прижимала стекло.
Папа придерживал стекло и хитрым способом вдохновлял меня. Он говорил, обращаясь к бабушке, но все его слова были про меня:
– Вот мы жалуемся на нашу молодежь, ругаем ее, мол, и старших не уважает, и работать не любит. Все дело в воспитании. Вот полюбуйтесь, пожалуйста. В семье, где труд в почете, дети не вырастают белоручками.
Глафира Алексеевна согласно кивала и все порывалась вставить словечко, да где там – папу невозможно было остановить.
Вдохновленный родительскими речами, я быстро справился с работой и собирался уже забить последний гвоздь как раз в том месте, куда я угодил мячом – в левом верхнем углу окна. Но папа забрал у меня молоток.
– Всю работу делает подмастерье, – торжественно произнес папа, – а точку ставит мастер.
Не знаю, что толкнуло папу взять в руки молоток. Может, его ввела в заблуждение та обманчивая легкость, с какой я управлялся с этим нехитрым орудием труда. А может, ему захотелось покрасоваться перед Глафирой Алексеевной в новой роли? МНе трудно судить, что вдохновило папу на подвиг. Как бы там ни было, папа взял в руки молоток, приладил гвоздь и ударил.
Я зажмурился. Раздался грохот. Когда я открыл глаза, то не поверил им. Хотя все законы физики против, но я увидел, что время покатилось вспять.
Словно не было долгой поездки на рынок и обратного путешествия в трамвае, когда папа сиял, как именинник. Словно не обивал я усердно и осторожно гвоздями стекло. Словно ничего этого не было, и папиной точки тоже не было.
Буквально в том же месте, где днем я нанес свой великолепный удар, зияла точно такая же дыра. Ну что ж, теперь я твердо знаю, что своим футбольным талантом обязан папе.
Повернувшись к нам спиной, бабушка беззвучно хохотала. Папа, однако, не терял присутствия духа.
– Сегодня на рынок мы уже не успеем, но завтра, в крайнем случае, послезавтра…
– Да вы не хлопочите, – утешала нас бабушка. – Завтра обещали из бытуслуг прийти.
Папа лишь махнул рукой, мол, нашли кому верить.
Глафира Алексеевна как в воду глядела – припрятала на всякий случай картонку. Бабушка ловко приколотила ее на прежнее место. Мы с папой переглянулись – ну и бабуся!
– Кирилл, – попросила бабушка, – приходи сам на тренировку и Саню приводи. Наташа тоже будет.
– Хорошо, – сказал я.
Мы с папой отправились домой, на прощанье пообещав бабушке, что завтра, в крайнем случае, послезавтра…
У нашего подъезда папа смущенно почесал подбородок.
– Кир, я всю жизнь учил тебя говорить правду…
– Папа, – нашел я выход, – мы скажем маме, что окно заделали и бабушке тепло, хорошо, не дует.
– Ну и отлично, а мы завтра, в крайнем случае, послезавтра…
Помахав мне рукой, папа помчался на улицу.
Наше долгое отсутствие лучше всяких слов убедило маму, и ей хватило моего короткого объяснения.
Уже засыпая, я вспомнил о Наташе. Вечером мне не удалось с ней повидаться. Но ничего – завтра встретимся, лишь бы у нее все было хорошо.
Я заснул, и мне даже в голову не пришло, что Наташу я увижу совсем не скоро.

Человек с двумя именами

Едва проснувшись, я почуял неладное. Обычно мы с мамой завтракали и собирались – она в институт, я в школу – под аккомпанемент папиного храпа с посвистыванием. Для нас это было все равно, что пение птиц в просыпающемся лесу. Мы с мамой пересмеивались, подшучивали над папиными утренними трелями, но тихо, чтобы не разбудить нашего властелина, то бишь главу семьи.
Сегодня в доме стояла гробовая тишина. Что случилось? Я вскочил с постели. Из нашего дома исчез, испарился папин дух, а кроме того, папины плащ и берет. Я заглянул в спальню – папы и там не было.
Я зашел в кухню. Мама пила кофе.
– Доброе утро, мамочка, – я поцеловал маму. – А где папа?
Мама растерянно пожала плечами.
– Первый мужской поступок, – удивился я.
Так начинался этот день, день исчезновений.
В школе не было сразу двоих – Наташи и Ляльки. Лялька нездорова, а почему нет Наташи? Я спросил у Калерии Васильевны.
– Мать забрала Наташу из нашей школы. Она посчитала, что это будет лучшим выходом из создавшегося положения, – объяснила Калерия Васильевна и добавила лукаво: – И тебе станет полегче.
– Я мужчина, – ответил я, – и не боюсь трудностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24