— Если ты пытаешься задеть меня, Сэлдон, тебе это вряд ли удастся. Я понимаю твои чувства, но даже такой идеалист, как ты, должен воспринимать мир таким, каков он есть, а не таким, как ему хочется.
Потом ее голос стал мягче:
— Я считаю, что чувство долга рано или поздно заставит тебя жениться, и когда ты решишься на этот шаг, то поймешь, что это не так ужасно, как кажется. Я обещаю, что жена, которую я тебе выберу, будет и привлекательна, и хорошо воспитана — эти достоинства в наше время редко встречаются у англичанок, но, как ни странно, у американок — довольно часто.
Леди Эдит помолчала с минуту и продолжала:
— В любом случае когда-нибудь ты должен жениться. Но взгляни на английских невест, только что вышедших из пансиона, ни шагу не сделавших без гувернантки и до первого выхода в свет ни разу не бывавших на людях. Зрелище весьма огорчительное.
Она говорила быстро, не давая герцогу возразить, как бы ему этого ни хотелось:
— Да они и мужчин-то не видели, кроме местного кюре, и трудно представить, что из них когда-нибудь получатся очаровательные, остроумные и искушенные жизнью светские дамы, о которых ты, надо полагать, мечтал на далеких полях сражений.
С усмешкой в голосе она добавила:
— Взяв в жены юную англичанку, ты превратишь свою жизнь в рутину. Я же предлагаю тебе нечто совершенно иное — и, кроме того, в придачу к очаровательной супруге ты получишь еще несколько миллионов долларов.
— Я не пойду на это! — решительно заявил герцог. — Будь я проклят, если женюсь на деньгах!
Леди Эдит ничего не ответила. Она смотрела на него, маленькими глотками попивая свой шерри.
— Ты слышала, что я сказал, Эдит? — спросил герцог.
— Разумеется, я не глухая, Сэлдон, — ответила ему кузина. — Только ты все равно на них женишься, ибо другого выхода у тебя нет.
Глава 2
Прикрыв дверь, Магнолия торопливо спрятала записку, которую читала, за лиф платья.
Когда вошла ее мать, она стояла у стены, храня на лице слегка настороженное выражение.
Миссис Вандевилт, больше известная в определенных кругах как Дракон с Пятой авеню, была весьма красивой женщиной.
Она держалась как императрица, а нити великолепного жемчуга на ее стройной шее и роскошные бриллиантовые серьги в ушах наводили на мысль о какой-то восточной властительнице.
Но взгляд ее был жестким, а сжатые губы, казалось, никогда не знали улыбки; она сурово посмотрела на дочь, и в комнате повисло неловкое молчание. Магнолия почувствовала, что под взглядом матери ее начинает пробирать дрожь.
— По-моему, около часа назад посыльный принес сюда цветы. От кого же они?
— Я… я не знаю.
Это была явная ложь, и настолько беспомощная, что Магнолия не осмелилась даже взглянуть в лицо матери и уставилась на туалетный столик, инкрустированный слоновой костью, на котором, потеснив дорогие статуэтки из севрского фарфора, стояла корзина, полная ландышей.
Миссис Вандевилт проследила за взглядом дочери, и губы ее сжались еще плотнее.
— Ландыши, — едко сказала она. — Как пить дать, твой почитатель думает, что ты похожа на ландыш. Было бы интересно узнать, о чем он тебе пишет.
В напряженной тишине послышался тонкий испуганный голосок Магнолии:
— Я… я не понимаю… о чем вы говорите…
— Даже не пытайся обманывать меня, Магнолия, — отрезала миссис Вандевилт. — Тебе это все равно никогда не удастся. Итак, знаю ли я того человека, который прислал этот хлам, и где записка, которую ты получила вместе с корзиной?
Магнолия не ответила; ее лицо побелело, а руки начали дрожать. Словно не замечая этого, миссис Вандевилт сделала шаг к дочери.
— С тех пор как тебе исполнилось пятнадцать, я тебя пальцем не тронула, но если сейчас же не перестанешь врать, я задам тебе такую трепку, что ты запомнишь ее на всю жизнь!
— Мама!
В этом крике прозвучал неподдельный ужас.
— Ты знаешь, что я всегда исполняю свои обещания, — сказала миссис Вандевилт. — Отдай записку!
Она протянула руку, и Магнолия, сделав еще одну безнадежную попытку сохранить твердость перед матерью, которая с детства внушала ей страх, расстегнула лиф и достала сложенный листок бумаги.
Дрожащей рукой она протянула его матери, и миссис Вандевилт взяла записку со словами:
— С тем, кто написал это, я разберусь лично, а тебе я запрещаю покидать дом без моего сопровождения. И до отъезда в Лондон — никаких танцев!
Магнолия замерла и лишь через несколько секунд сумела выдавить из себя:
— Отъезда… В Англию? Разве мы… Собираемся за границу, мама?
— Ты отправляешься в Англию, чтобы выйти замуж за герцога Оттербернского, — прозвучал ответ миссис Вандевилт.
Она хотела произнести это как можно равнодушнее, но в голосе ее безошибочно угадывалось торжество При этом на нее не произвел никакого впечатления страх, отразившийся на лице дочери.
— Н… но… мама, — наконец еле слышно произнесла Магнолия, — как я могу… выйти за герцога… Оттербернского? Ведь я… я даже никогда… его не видела?
— Это несущественно, — отрезала миссис Вандевилт. — Леди Эдит Берн уже все уладила, и ты можешь считать, что тебе повезло. Я готова заплатить любые деньги за удовольствие увидеть лицо миссис Астор, когда будет объявлено о твоей помолвке!
— Но… мама… я не могу… не могу… Это… это невозможно!.. — начала Магнолия.
Но миссис Вандевилт, высказав все, что хотела, уже повернулась и поплыла к двери. Она уже почти вышла из комнаты, когда взгляд ее вновь упал на корзину ландышей, стоящую на столе. Шагнув к нему, она сбросила хрупкие цветы на пол и безжалостно растоптала. Затем, не обращая ни малейшего внимания на дочь, величественно удалилась.
Оставшись одна, Магнолия зарыдала, закрывая лицо руками. Ей казалось, что, уничтожив ландыши, ее мать разрушила и то чувство, которое родилось в ней после вчерашнего бала и так напоминало первые весенние цветы.
Это был обычный бал, но танец с Ним все преобразил. Остальных кавалеров она знала давно, встречала их сначала на детских праздниках, потом на балах для девушек, которые еще не выезжали в свет, и, наконец, на балу в честь ее восемнадцатилетия.
Со временем все они стали казаться Магнолии на одно лицо: косноязычными развязными глупцами, делающими комплименты вроде:
— Ух ты, ну и красотка же из тебя получилась! Как-то раз Магнолия сказала отцу:
— Звучит нелепо, папа, но мне кажется, что я неизмеримо старше мужчин, с которыми я танцую, а сидя рядом с ними за обедом, я не слышу ничего, кроме болтовни о лошадях, хотя, как правило, они на них только ставят и даже не знают, как сесть в седло.
Отец рассмеялся, но в глазах его промелькнула грусть. Он ответил:
— Дорогая, тебе совсем не обязательно сочетать в себе красоту и ум.
— Я рада, что ты находишь во мне и то и другое, — улыбнулась Магнолия.
— Но это правда. А сейчас я хочу показать тебе картину, которую только что купил. Мне кажется, ты — единственный человек в этом доме, способный оценить ее по достоинству.
Магнолия знала, что за этими словами стоит горькое разочарование, ибо миссис Вандевилт презирала увлеченность своего супруга искусством, считая это пустой тратой времени.
Кроме того, она придерживалась мнения, что огромные суммы, потраченные, по настоянию отца, на образование Магнолии, гораздо лучше было бы вложить в покупку драгоценностей.
Но мистер Вандевилт, хотя и был тихим, услужливым мужем, покорно выполняющим все прихоти жены, в вопросе образования дочери остался совершенно непреклонен.
Он лично выбирал гувернанток и учителей для Магнолии, и миссис Вандевилт, которую совершенно не интересовало то, чего нельзя пощупать руками и показать людям, предоставила ему в этом вопросе полную свободу.
Магнолия оказалась способной ученицей, она схватывала все на лету, и знания открывали перед ней ослепительные горизонты. В этом, надо сказать, ей весьма повезло, ибо во всей Америке вряд ли можно было найти другую девушку, которую держали в такой строгости, едва ли, как она часто думала, не в заточении.
Но точно так же во всей Америке нельзя было найти девушки и столь богатой, как Магнолия Вандевилт.
Брак ее родителей явился не только союзом двух очень красивых людей, но и союзом двух огромных состояний.
Эти деньги были скоплены их предками, первопроходцами, которые приехали в Новый Свет в поисках удачи и у которых хватило здравого смысла, чтобы вложить заработанные деньги в землю, на которой они жили.
Дед и отец мистера Вандевилта акр за акром скупали болотистые острова, на которых теперь рос Нью-Йорк; отец миссис Вандевилт вкладывал капитал сначала в первые золотые рудники, а позже — ив первые нефтяные месторождения.
На сегодняшний день самое большое несчастье четы Вандевилтов заключалось в том, что у них был только один ребенок, которому предстояло унаследовать огромное состояние. Что касается Магнолии, то для нее это обстоятельство было настоящей трагедией.
Как только она достаточно подросла, чтобы самостоятельно делать выводы, ей стало ясно, что она особенная.
Няня не имела права вывезти коляску, а позже — прогуляться с Магнолией в центральном парке без сопровождения двух телохранителей, неотступно следовавших за ними.
Впрочем, к этому можно было привыкнуть; а вот когда Магнолия поняла, что ни один молодой человек никогда не сумеет даже приблизиться к тому уровню, который мать сочтет достойным для дочери, она испытала ужас.
Но, будучи натурой романтической, в чем была немалая заслуга отца, Магнолия верила, что однажды она встретит принца своей мечты.
Именно отец дал ей прочитать «Ромео и Джульетту», именно он поведал ей историю Данте и Беатриче, по его совету она прочла повесть об Элоизе и Абеляре, над которой украдкой плакала; именно он, если заглядывать еще дальше в прошлое, рассказал ей сказку про Золушку…
Когда Магнолия подросла, мистер Вандевилт с восторгом обнаружил, что она разделяет его страсть к живописи.
Он начал коллекционировать картины еще в молодости, после своей первой поездки во Флоренцию, и с тех пор ни с кем, кроме Магнолии, не мог поделиться ощущениями, нахлынувшими на него при виде шедевров Боттичелли в галерее Уффици.
Он открыл им свое сердце, и они стали его первой любовью.
Эта любовь всю жизнь была для него превыше всего, а благодаря своему огромному состоянию он мог покупать картины не только у торговцев, но и у самих художников, в результате чего стал обладателем шедевров, недоступных другим коллекционерам.
На стенах огромного гранитного особняка на Пятой авеню висели полотна Сислея, Моне и Ренуара, купленные мистером Вандервилтом буквально за гроши еще в те времена, когда публика насмехалась над импрессионистами.
— Есть в тебе что-то, моя дорогая, — говаривал он, когда Магнолия подросла, — отчего ты кажешься сошедшей с картин Сислея.
Магнолия улыбалась:
— Ты просто мне льстишь, папа.
— Всего лишь констатирую факт, — возражал отец. — В тебе есть изящество, хрупкость и тот внутренний свет, которые присущи лишь его полотнам.
У матери на этот счет было несколько иное мнение:
— Ты слишком высокая, и шея у тебя чересчур длинная. И я никак не могу понять, откуда у тебя это дурацкое детское выражение лица, — сокрушалась она. — Попробуй массаж носа, может, он у тебя станет длиннее.
Потом с восклицанием, явно выражавшим досаду, добавляла:
— Бог свидетель, я мечтала, что у моей дочери будут классические черты лица, и не воображай, что картины, с которыми носится твой отец, сделают тебя хоть немного красивее.
Говоря это, она имела в виду творения Рубенса, Рембрандта и Ван Дейка, висящие в специально отведенной для них галерее.
Друзья миссис Вандевилт смотрели на эти картины с завистью, а пресса называла их «лучшей частной коллекцией Америки».
Когда выпадала возможность, Магнолия бежала в маленькую скромную студию отца, чтобы насладиться сислеевскою игрой света на деревьях, и молилась про себя, чтобы отец всегда любил ее так же нежно, как любит столь милые его сердцу полотна.
Только чем старше она становилась, тем труднее ей было находить время, чтобы поговорить с отцом.
Мать сосредоточила на ней все внимание, словно дочь была одним из тех проектов, общественных или благотворительных, о которых чуть ли не каждый день трубила пресса в связи с именем миссис Вандевилт.
Потом начались бесконечные примерки, и Магнолия как-то раз пожаловалась отцу:
— Честное слово, я предпочла бы ходить голой или, например, в тоге, как древние греки.
Отец только улыбнулся в ответ, но она знала, что он ее понимает.
— Я пыталась читать во время примерок, — продолжала Магнолия. — Но мама отняла у меня книгу, сказав, что никакой мужчина не захочет жениться на женщине, голова которой забита несуществующими людьми и событиями.
Отец вздохнул, но ничего не ответил, и тогда Магнолия спросила:
— Почему ты женился на маме?
Их разговоры всегда были очень откровенны, и Магнолия с детства привыкла задавать отцу прямые вопросы обо всем, что ее интересовало.
Мистер Вандевилт промолчал, но Магнолия понимала, что отец медлит с ответом не потому, что смущен вопросом, а из-за того, что погрузился в воспоминания, стараясь быть предельно точным и правдивым.
— Наши родители настаивали на браке, считая, что неплохо было бы объединить два огромных состояния, — наконец сказал он. — И, кроме того, твоя мать была очень красива.
Его губы скривились в подобие улыбки:
— В то время я плохо разбирался в женщинах, целиком увлеченный картинами, а она напомнила мне Мадонну с полотен мастеров раннего Возрождения.
Магнолия ничего не ответила, замолчал и отец. Оба понимали, что после девятнадцати лет, положенных на то, чтобы проложить себе дорогу в высшее общество, миссис Вандевилт ни в малейшей степени не напоминала Мадонну, а скорее Медузу Горгону, у которой вместо змей в волосах бриллианты.
Вскоре после свадьбы мистеру Вандевилту со всей очевидностью стало ясно, что его супруга обладает железной волей и исполнена решимости идти своим путем, не обращая внимания ни на какие преграды.
Она тиранила всех, кто от нее зависел, а муж, который считал зазорным вступать с ней в какие бы то ни было споры, быстро отошел куда-то на задний план ее жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17