- Это по старым деньгам, что ли?
Селиванов вынул из кармана новенькую пятидесятку. Тот почесал в затылке и посмотрел на часы.
- А что - рискнем?..
Селиванов шмыгнул на заднее сидение, забился в уголок, чтобы шоферу не было видно его в зеркальце.
- Куда в Слюдянке?
- В церкву.
- Иди ты! Помирать собрался или в грехах каяться?
Селиванов не вытерпел.
- Твоим языком бы да хлев чистить!
Парень загоготал и врубил на полную мощность приемник. Селиванов поерзал, подтянулся к уху шофера и прокричал зло:
- Ежели так всю дорогу, то вези меня прямо в морг!
Тот снова загоготал, убавил радио, а к Селиванову больше не приставал.
Священник оказался молодым, высоким, красивым и голоса приятного, что несколько смутило Селиванова.
- Извиняюсь, значит, помер человек, друг мой... - он поперхнулся, верил он в Бога вашего... Надо, чтоб все по закону...
- Где жил покойный? - спросил священник.
- Жил? - И вдруг в оба глаза накатило по слезе. Селиванов смахнул их. - Жил далече, где вам не дай Бог... А лежит он теперь на столе в доме своем, в Рябиновке, значит... - И предупре-дил жест священника. - Машина у меня... заплачу, само собой, как положено...
Они помчались в Рябиновку. Шофер косился в зеркальца на священника, приемник выключил совсем и лишь подсвистывал иногда.
- Вы, как я понял, в Бога не веруете? - деликатно спросил священник.
- Не могу я в Него верить, потому как ни мудрости, ни доброты в Ем не нахожу! - ответил Селиванов угрюмо.
Священник покосился на него, но спорить не стал. Селиванов снова заговорил:
- Один человек всю жизнь грехом живет и даже занозу в палец не получит, а другой... собаку за всю жизнь ногой не пнул, а на него - все беды, какие только ваш Бог придумать может...
Священник молчал.
- Дескать, на том свете зато рай! А кто это доказать может? А я хочу знать, за что мой дружок Ванька Рябинин на этом свете страдал? Молчишь, Божий слуга?!
- Нет доказательств, - ответил тот спокойно. - А ответ вам только вера дать может.
- А если мне, чтоб поверить, ответ сперва нужен? В чего мне верить, если я главного ответа не слышу!
Вдруг он заплакал и стукнул кулаком по колену.
- Не хочу говорить ни о чём! Трёп это всё!
Около дома священника встретили старухи. И откуда их столько набралось, - будто со всего света съехались! Руководила всеми с запухшими от слез глазами Светличная.
- В Лучиху! - скомандовал Селиванов шоферу.
- В Лучиху так в Лучиху!
И рванул с места.
- И сколько этим Богом будут людям мозги зас....ть! На кой хрен этих попов держут до сих пор!
- Мяса на тебе много, потому ума мало! - ответил Селиванов.
- Слышь, дед, я на твою полсотни плевать хотел! Выкину тебя в кювет и поползешь на своих!
- Ну и выкинь! Выкинь!! - заорал Селиванов, приподнимаясь на сидении и швыряя на колени шофера ассигнацию. - Остановь, я сам выйду! Только если у тебя в мозгах понос, так вонь свою держи в закрытости! Остановь, говорю!
- Ты чего деньгами раскидался! - обозлился шофер. - Богатый шибко! И выкину вместе с деньгами твоими!
Селиванов грудью влип в спинку переднего сидения, - так резко сработали тормоза. Выпрыг-нув первым, он подскочил к окошку шофера и крикнул:
- Понос!
Шофер догнал его в полста шагах от машины, схватил за плечо и влепил ему в ладонь ассигнацию.
- Ну, старик, счастье твое, что ты старик! Забирай свои деньги и мотай отсюда!
- А я не помотаю! А я вот тут стоять желаю!! - орал Селиванов.
Он хотел швырнуть деньги в лицо шоферу, но тот перехватил его руку. Селиванов охнул и разорвал ассигнацию пополам, потом вчетверо и, воспользовавшись шоком парня, швырнул в него обрывки. Шофер поднял с земли клочки, рассмотрел и сказал глухо:
- Ну чего распсиховался! Деньги рвать... Поехали в твою Лучиху.. Сам же говорил, что Бог того...
Селиванов затих.
- Худо мне, паря! Страсть как худо! Жить не охота!
- Ну чего, понять можно... друг помер...
Он подошел к Селиванову, положил руку на плечо.
- Поехали, а то начальник мой спохватится...
Селиванов выпотрошенным кульком поплелся к машине, вполз на сидение, откинулся и закрыл глаза.
За конторой промхоза в прицепной кузовок трактора грузились двухсотлитровые бочки. Оболенский вертелся возле хмурый и чумазый.
- Со мной поедешь! - крикнул Селиванов еще на подходе.
- Не! - замотал головой Оболенский. - На базу. В широкую падь иду, бочки вон...
- С... я хотел на твои бочки! Со мной поедешь, говорю! Машина стоит!
- Ух ты! - восторженно откликнулся тот, заметив "Волгу". - Не могу, Селиваныч! Начальник и так орал уже...
- А я на начальника, знаешь, что положил! За шиворот потащу!
И он потащил.
- Э-э! Ты куда его! - заорал вывернувшийся из-за кузова мужик, начальник участка Широкой пади. - Ты что, Андриан Никанорыч, сдурел, что ли! У меня в тайге тонна черники киснет! С кровью трактор вырвал у начальника!
- Забирай трактор, а мне этот нужен! - крикнул Селиванов, таща за собой упирающегося Оболенского. Мужик кинулся в контору. Когда Селиванов с Оболенским уже подошли к машине, с крыльца конторы сорвались в их сторону двое начальников - Широкой и промхоза.
- А ну стой! - крикнул начпромхоза. - Ты чего безобразничаешь, Селиванов! Чего коман-дуешь! А ты - марш на трактор!
Селиванов схватил Оболенского за штаны и оттащил назад к машине.
- Не ори! В милицию его везу! Убийство он совершил! Понятно?
- Чего?! - завопил Оболенский, выпучив глаза.
- Лезь в машину!
Он нагнул голову Оболенского и коленкой поддал под зад. Начальники растерянно переглянулись. Селиванов прыгнул в машину, хлопнул дверью.
Машина рванулась с места.
У крыльца рябининского дома стояло такси, и Селиванов догадался, что приехала Наталья.
- Андриан Никанорыч! Ну как же это так! Почему?!
- Я виноват, - ответил он тихо, уже который раз за сегодня смахивал слезу. - Не должен был его одного в тайгу отпускать! С непривычки сердцем надорвался! Сказывают, упал и все! Легкая смерть, и тому порадуйся! Хоть смерть легкую заслужил...
- Мы даже не поговорили! Господи! И встретили его нехорошо!
- Не плачь! Кто знает, может, и лучше так для него! Не плачь!
Он пальцем вытер ей глаза, а она вся тряслась и захлебывалась от слез. Легко отстранив Наталью, Селиванов вернулся к порогу, где стоял поникший тракторист. Он ввел его в комнату, где посередине на столе лежал в гробу Иван Рябинин. У изголовья стоял священник. Грустно и задумчиво смотрел на умершего.
Растолкав старух, Селиванов сказал громко:
- Ну-ка, подите все на двор, подышите воздухом, родные прощаться будут!
Старухи неохотно попятились к двери, крестясь и перешептываясь, Селиванов нарушал обычай.
- Видишь, кто помер? - сурово обратился он к парню.
- Ага! - кивнул Оболенский. - Это тот дед, который...
- Отец твой!
- Какой отец! - вдруг осипшим голосом почти прошептал тракторист.
- Твой, говорю, родной, которого власть упрятала в чертово логово, когда ты еще родиться не успел! И мамка твоя, родив тебя, сгинула в том же логове ни за что, ни про что. И ты вырос мазуриком чумазым, потому что не было у тебя ни матери, ни отца, а одна только власть народная! Хотя и при том мог бы человеком вырасти!
Священник с тревогой слушал Селиванова. Оболенский смотрел на покойника широко раскрытыми глазами. Сзади послышались шаги и всхлипывания. Подошла Наталья, перехватила руками горло. Черный платок размотался у нее на шее и сполз на плечи.
- Ну вот, - сказал Селиванов, взяв ее за локоть и обращаясь к Оболенскому, - а это сестра твоя, а он, значит, брат твой родной!
- Что? - простонала она.
- Иваном его зовут! В честь отца мать назвала, да уж лучше б не делала того.
Оболенский и Наталья смотрели друг на друга в ужасе.
- Селиваныч, это - правда?! - прошептал Оболенский.
- Хуже правды... - ответил тот печально и, обойдя гроб, стал у изголовья, рядом со священником.
- Ваня, Ваня... - покачал он головой. - Нынче понимаю я, за что тебе жизнь такая выпала! - Он помолчал. - Это ты все мои грехи взял на себя! И расплатился, и помер за меня раньше времени! А всю жизнь думал да гадал: чего леплюсь к тебе, чего цепляюсь? И сам не знал, подлец, что душу чистую приблизил для спасения своего!
Священник тихо возразил:
- Каждый за свои грехи сам ответ держит!
- А у кого их нет, тот чужие на себя берет!
Священник перекрестился и промолчал.
- И муку за ваши грехи, - кивнув Наталье и Оболенскому, продолжал Селиванов, - и эту муку он тоже взял на себя! И, видно, еще что-то, больно много ее было, муки той, для одной чистой души! А чем отплатим ему?! Ваня! Ваня!
Закричав, бросился вон Оболенский. Наталья выбежала за ним.
- Не нужно отчаиваться! - сказал священник. - Жизнь Богом дана, и Он знает, зачем...
- Бог знает, да не говорит! Ведь даже тебе не говорит! А мне уж и подавно не услыхать!
В окно было видно, как подъехала к дому грузовая машина, отделанная черным крепом. Из машины выпрыгнули мужики и стали выбрасывать еловые ветки...
- Ну вот! Выстелят тебе, Ваня, сейчас последнюю твою дорожку хвоёй таёжной... Мне бы, что ли, помереть уж заодно...
7
Был закат. За деревней все лежало уже во мраке, зато она золотилась и сияла, как чудо-град в море-окияне. Особенно светились рябины. А сквозь их листву полыхали кострами окна. Все прео-бразовалось, даже проржавевшая рукоять рябининского колодца и та будто позолотой покрылась.
Селиванов сидел на ступеньке крыльца, и ему казалось, что он - один большой, немигающий глаз, видящий все вокруг, наблюдающий за всем, но никак не участвующий в жизни. Через час-другой стемнеет, люди, что воют песни в доме, разбредутся, и он останется один на один с ночью.
Собаки, привязанные около дровенника, встретившись с его взглядом, чуть шевельнули хвостами, но он никак не ответил им. "Продать их надо!" подумал он. И то, что такая невозмож-ная мысль пришла ему в голову, не удивило его. Ведь как было: когда засыпал могилу, в земле камень оказался, а когда он по гробу стукнул, Селиванов в груди боль от удара почувствовал, потому что хоронил и самого себя. А когда гроб из дому выносили, почему он подумал: "Зачем такой длинный?" - Потому что на себя примеривал! А когда гроб опустили, он долго не мог команду дать, чтоб засыпали... Разве не подумывал рядом лечь? Почему ворчал, что узка могила, - поленились мужики?
Но было в душе и нечто другое, что никак мыслью не оборачивалось и мешало додумать вопрос о своей жизни.
Шатаясь, вышел из избы Оболенский. Его перед тем вымыли, постригли и переодели. Пока рта не раскрывал, казался вполне приличным. Но ведь, сукин сын, матюгнулся, когда гроб в сенях углом зацепился за наличник. Снес бы ему башку, не держи он гроб...
Увидев Селиванова, проковылял к нему, остановился в двух шагах.
- Я на тебя, Селиваныч, теперь всю жизнь зло иметь буду!
- Ишь ты! - удивился тот.
- Пошто сразу не сказал, что отец он мне? Какое право имел?
- А ты какое право имел балбесом вырасти? Из детдома сколь хошь людей выходит, а ты свиньей выполз! Тебя отцу родному стыдно показать было! Да он, может, от тоски с твоего вида в тайгу помирать подался!
- У меня вся жись поломанная! - хныкнул Оболенский.
- Каждый свою жизнь сам ломает и чинит! - буркнул Селиванов и махнул рукой. - Иди, лакай самогон! Праздник тебе, нажраться можешь до синих белков!
- А мне, может, он сегодня в горло не лезет! Я, может, тоже помереть хочу!
- Ты-то! - презрительно сплюнул Селиванов и вдруг встрепенулся. - А может, и взаправду помереть хочешь! А?
- А чо! Запросто... - не очень уверенно подтвердил Оболенский. Селиванов вскочил.
- Слушай, паря! Нету здесь нам с тобой простору! Айда в Слюдянку! Там ресторан! Музыку закажем такую, чтоб Иван оттуда услышал! Душа-то его теперь над всем миром летает, все слышит, все видит! Нешто здесь с ней поговоришь!
Он схватил парня за рукав, и они почти побежали от дома в сторону тракта.
Громадный скотовоз заглотнул их в свою кабину и помчал прочь от солнца, которое перед заходом цеплялось за вершины сосен.
Они ехали и орали похабные песни, старик и сопляк, а шофер сначала было насторожился, но потом загоготал и стал подпевать. В тряске Селиванова развезло, он то и дело замолкал и тупо вопрошал: "Куды едем?" Оболенский орал шоферу: "Куды едем?". Тот ржал и кричал: "В вытрезвитель!". На полдороге их захватили сумерки. Шофер включил фары. Когда в их лучах рисовалась встречная машина или мотоцикл, Селиванов хватал шофера за рукав и кричал: "Дави! Дави его, гада, чтоб не отсвечивал!" Оболенский стал клевать носом, Селиванов бил его локтем в живот, тот вскрикивал, стукался лбом о дверку кабины, матюгался и снова засыпал. Селиванов же словно боялся остановиться в лихости своей и балагурстве, будто страшился собственного молчания и покоя.
Криком встречал и провожал он все, что пролетало мимо них в сумерках. Когда же дорога была пуста, бранил громко шофера и его машину.
Слюдянка вывернулась из-за поворота огнями. В кабину хлынула прохлада байкальского вечера и чуть утихомирила Селиванова. Очнулся Оболенский и невнятно замычал.
- Куда выкинуть вас? - спросил шофер.
Селиванов сказал:
- В церкву! - и сам удивился.
Оболенский икнул и дернулся. Машина проскочила по открытому переезду, обрызгала грязью несколько палисадников и прохожих, рыча проползла по хиленькому мосту и остановилась у церкви. Щедро отвалив шоферу, Селиванов вытолкал из кабины икающего Оболенского и выкарабкался сам.
- Где ресторан-то? - спросил Оболенский.
- Жди здесь! - крикнул Селиванов и направился к церковной калитке. Над крыльцом горела лампочка, на двери висел пузатый замок. Селиванов качнул его туда-сюда, почесал в затылке.
- Тебе кого? батюшку? - раздался за его спиной старушечий голос. - Так вон же дом! А служба кончилась, - охотно пояснила старушка. - Иди, иди! Постучись. Собачки там нету...
"Собачки! - подумал Селиванов. - Сам ищу, кому бы глотку порвать!.." Он поднялся на двухступенчатое крыльцо, постучал в дверь и почти сразу услышал шаги; в сенях заскрипела задвижка. "Ишь, не боится поп, не спрашивает. А ежели я с дубиной?"
- Вам что? - спросил священник, не узнав Селиванова в свете слабой лампочки.
- Это ж я!
- А-а! Не признал. Заходите!
- Нет, нет! - поспешно ответил Селиванов и замялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19