Очень страшно... Света, девочка, как же ты страдала...» И только потом перед глазами возник родной образ сына.
Судья подумала и про Грачевского. Володя не знает, что Валентина пошла к Курлычкину, что пленнику удалось сбежать. Курлычкин не дурак, давно догадался, что она действует не одна, к тому же, судя по всему, Максим скоро будет здесь, в объятиях своего папаши, и вот тогда за Грачом устроят настоящую охоту, поджидая его в Мареве.
Валентина безбоязненно вошла утром в свою квартиру: это единственное место в городе, где ее вряд ли бы искали. Прежде чем закрыться, она сказала Грачу, что хочет побыть одна, и добавила, что ему следует остаться в городе, а она уедет в Марево.
– Я приготовлю кое-что из белья, захватишь с собой, ладно?
Грачевский кивнул.
Валентина подошла к столу.
– Оставлю вещи здесь, сегодня вечером и заберешь. А в Марево приедешь завтра утром. Через десять минут я ухожу, прощаться не будем.
Сосед оставил ее одну, а Валентина села за стол и написала ему записку, в которой не упомянула ни одного имени, и выложила на стол все оставшиеся у нее деньги.
"Я благодарна тебе за твою помощь. Извини, что не сказала тебе всей правды в глаза. Если я не вернусь – отпусти Максима и сразу уезжай из города.
Прошу тебя – ничего не предпринимай, живи тихо и мирно, любой самый продуманный шаг будет стоить тебе жизни. Скажу еще одно: я устала. Смертельно устала".
54
Курлычкин продержал Валентину в своем кабинете до тех пор, пока не приехал Максим. Прежде чем обнять отца, парень резко шагнул к женщине и сильно ударил ее, метя в лицо. Но Валентина сумела отвернуть голову, и удар пришелся по затылку. Некоторое время перед глазами плыли расплывчатые пятна, голос бежавшего пленника был приглушен, женщина смогла различить только короткие фразы:
– ... издевались надо мной... пристегивали к трубе... били через подушку по почкам... только на пять-десять минут выводили из погреба, остальное время я проводил в темноте... есть только раз в сутки... вместо туалета яма в погребе, которую вырыл одной рукой... сегодня обещали убить меня...
У Валентины не повернулся язык остановить парня. Да, яблоко от яблони... Прав был Маргелов, у отца с сыном одна кровь.
Максим хотел еще раз ударить ее, но Станислав Сергеевич остановил его.
– Не надо! – Он обнял Максима. – Ты уже взрослый, сын, я хочу уберечь тебя от необдуманных поступков. Посмотри на эту женщину – она сошла с ума, предъявила мне обвинения в убийстве своего сына и какой-то девочки. И она пришла ко мне! Это ли не сумасшествие! Надеюсь, ты не поверил в то, что она тебе наговорила?
– Она действительно ненормальная.
– Костя, – позвал Курлычкин, – проводи госпожу Ширяеву на выход. И чтоб ноги ее здесь больше не было!
Валентина скривилась, посылая последний взгляд на Максима: мальчик действительно поверил в этот бред.
Повинуясь немому распоряжению Сипягина, она встала.
* * *
Свою «Волгу» Василий поставил достаточно грамотно, он мог видеть салон-магазин целиком, через высокие стекла просматривалась часть просторного холла и первый пролет лестничного марша, ведущего на второй этаж, справа открывался обзор на проезжую часть, слева взгляд упирался в сетчатый забор автостоянки.
Маргелов невольно покосился на здание школы.
Сейчас там никого не было. А недавно...
Следователь покачал головой, в очередной раз осуждая Валентину.
Он пробовал поставить себя на ее место, но в голову шли только рациональные поступки и ничего неразумного. Он мыслил трезво, мозг не был воспален болью, в какой-то степени навязчивой идеей.
Чтобы действительно оказаться на месте Валентины, необходимо было пережить то, что выпало на ее долю.
Если разговор Ширяевой с Курлычкиным окончится не в ее пользу, в чем Маргелов почти не сомневался, то ее могут вывести через автосервис, примыкающий к магазину, и он этого, конечно же, не увидит. В голове он держал информацию (так до конца и не проверенную) о том, что один из трех гаражей возле автомойки приспособлен под камеру пыток.
Это, конечно, сильно сказано, но как знать...
Последнее время «киевляне» вели себя достаточно тихо, если и обработали какого-нибудь несговорчивого бизнесмена, то правоохранительным органам ничего об этом известно не было. Но полгода назад в милицию обратился коммерсант. Он не мог точно определить, где его содержали двое суток, но зато красиво изложил ситуацию, при которой его «взяли».
Нет, он не отказывался платить и иметь «крышу», но твердо настаивал, чтобы проценты с него брали после того, как он честно заплатит все налоги. За двое суток он многое понял, хотя на стенах подвального помещения агитационных плакатов не было.
Маргелов отвлекся от мыслей, связанных с гаражом, его внимание привлекла четвертая модель «Жигулей», остановившаяся в десятке метров от его «Волги»...
Нет, ошибиться он не мог: парень, выскочивший из машины, был не кто иной, как Максим Курлычкин.
В голове тут же, оперативно, возникло множество версий: сломали Валентину, и она рассказала, где находится Максим? Или, может быть, сам освободился?
Тогда Валентине хана.
Младший Курлычкин тем временем быстрым шагом направился к застекленным дверям салона-магазина. Вот он победно, как показалось следователю, задержал взгляд на окнах кабинета отца.
Следователь не стал мешкать, двинулся следом.
Он прошел холл, но у лестницы его остановили.
Маргелов раскрыл удостоверение. Охранник внимательно изучил его.
– Я созвонюсь со Станиславом Сергеевичем, – пообещал он, вытаскивая мобильный телефон.
– Плохо со зрением? – спросил Маргелов, сощурившись. – Я из прокуратуры.
– Шефа может не оказаться на месте, и вы зря проделаете...
Страж старался выглядеть лениво-предупредительным и мягким, Маргелову ничего другого не оставалось, как ответить в строгой, даже грубой форме:
– Слушай, придурок, я без особой надобности и стука вхожу в федеральные министерства и ведомства. А в ваш дерьмовый салон забрел по нужде. Уйди с дороги, иначе тобой займутся опера. Они приедут быстрее, чем ты сообразишь, что нажил большие неприятности. Очень большие.
Он отстранил охранника плечом и взбежал по лестнице.
55
Маргелов успел вовремя. Приемная была пуста.
Следователь закрыл за собой дверь и без стука смело вошел в кабинет Курлычкина. Валентина была там.
Она словно надела на себя маску. Если в прокуратуре он видел на ее щеках лихорадочный румянец, то сейчас лицо женщины выглядело безжизненным, обреченным. Она даже не поняла, что к ней пришло спасение.
Маргелов многое прочел на ее лице, ему показалось, что вместе со слезами, дрожащими в глазах Валентины, он увидел раскаяние.
Он показал удостоверение только тем, кто стоял у двери, – Сипягину и Максиму, выделявшемуся своей бледностью. Старший Курлычкин, поднявшийся из-за стола, мгновенно понял, кто перед ним. Он ждал этого человека, про которого сообщил охранник, связавшись с шефом по телефону.
– Вы уже закончили разговор? – спросил Василий.
Ему никто не ответил. Молчала и Валентина.
Маргелову хотелось остаться с Курлычкиным наедине, объясниться, поговорить начистоту, но он только пристально посмотрел на лидера «киевлян» и покачал головой, вкладывая в этот простой жест определенный смысл: «Не надо. Все закончилось. Посмотри на нее, больнее ей уже не сделаешь».
Казалось, Курлычкин понял его. Он еще немного постоял и опустился в кресло.
– Как ты? – спросил Маргелов, обращаясь к Максиму.
Парень, прежде чем утвердительно кивнуть, посмотрел на отца.
– Вот и отлично, – констатировал следователь, подавая Валентине руку. И уже от двери бросил: – Только без обид, мужики.
* * *
Уже давно покинула кабинет бывшая судья, ушел Сипягин, успел надоесть сын, который долдонил про каких-то мужиков: один на «четверке», а другой на каком-то «муравье»; одному положено дать денег, другому уже обещаны «Жигули»...
Нет рядом Ширяевой, и голова удивительным образом освобождалась от диких мыслей, которые судья умудрилась внушить ему, словно была опытным экстрасенсом. И чем дальше...
– Какой еще муравей?! – не вытерпел Курлычкин. Надоедливый голос сына начинал действовать ему на нервы. Господи, как хорошо было, когда он сидел в погребе и давал о себе знать, лишь позируя перед видеокамерой. – Какой муравей, я спрашиваю?
– Мотороллер.
– И что?..
Максим обиженно пожал плечами и промолчал.
Нет, не на такой прием он рассчитывал. Хотя начало было довольно теплым.
– Подай водку из холодильника, – потребовал Станислав Сергеевич, недовольный, что оборвались его размышления.
Конечно же, он думал о судье, не мог о ней не думать. И об исполнителях, чей срок службы, по-видимому, еще не вышел. Но и гарантий им никаких не выдавали. Спросить бы об этом Гену Черного... Интересно, как он себя чувствовал, когда его заливали горячим цементом?
Максим мысленно желал отцу подавиться, наблюдая, как тот медленно, запрокидывая голову, тянет водку. Маленькое приключение, которое он запомнит на всю жизнь, закончилось. Он недолго пробыл в героях, сейчас даже пожалел о своей несдержанности. Он не хотел бить Валентину Ширяеву, просто подумал, что так нужно. Так положено: не от него ли несет потом, сыростью погреба, а вот и следы от наручников... Просто обязан был ударить ее.
Раскаяние...
Только кому оно нужно?
Пусто на душе, одиноко. Стоило тогда торопить водителя, понукать его, как скаковую лошадь, обещать денег и душить в себе желание поведать о своих злоключениях постороннему человеку? Наверное, нет. Но это было и останется. Как некоторое время будет давать знать о себе розовый след на запястье.
Когда он вбежал в кабинет и ударил Ширяеву, то не подумал, что ее присутствие является доказательством того, что она говорила правду. Все было: и зверски замученная девочка, и умерший в муках больной сын судьи.
Максим заблудился в противоречиях, отчетливо понимая, что совсем не знает ни себя, ни жизни.
Хотя несколько дней назад считал себя самостоятельным, достаточно повидавшим на своем веку человеком. Оказывается, нет. Тогда где и у кого искать поддержки? Кто даст правильный ответ – который нужен ему, а не тот, который выгоден другому?
Другому...
Другой – это отец.
Нет, это несправедливо по отношению к отцу.
Бесполезно мучить мозги и болезненно ковыряться в душе – да что он знает о ней? Только то, что она иногда болит?
Собираясь уходить, Максим спросил:
– Пап, это правда?
Станислав Сергеевич долго смотрел на сына, словно не понял, о чем говорит Максим.
«Извини, детка, сейчас я немного занят».
Нет, это из другой оперы, из той, что при людях, по телефону.
– Пошел вон отсюда!
Казалось, Максим ждал именно этого ответа. Не попрощавшись, он вышел.
56
Маргелов отвез Валентину домой. Всю дорогу они молчали. Так же не говоря ни слова, женщина поблагодарила Василия прикосновением руки.
– Вася, я попрошу тебя еще об одном одолжении. Сделаешь?
– Да, – быстро ответил следователь.
– В Мареве сейчас переполох, наверное. Не съездишь туда соседей успокоить?
– Хорошо.
Подойдя к двери своей квартиры, Валентина равнодушно подумала о своей сумочке, забытой в кабинете Курлычкина. Ну и черт с ней, что бы там ни находилось: косметичка, зеркало, расческа, сигареты, ключи от квартиры, документы... Нет, документы она благоразумно оставила дома.
Она позвонила в квартиру Грачевского. Он открыл быстро, словно стоял за дверью и поджидал соседку. Бросив взгляд на следователя, Грач поздоровался.
– Здравствуй, Володь, – через силу улыбнулась Ширяева. – Дай ключ от квартиры.
Маргелов задержался у Валентины минут на десять, за это время успел заварить чай. Ширяева положила перед ним оставшиеся деньги.
– У меня к тебе просьба, Василь: сохрани, пожалуйста.
Следователь нерешительно принял пачки купюр.
– Вообще-то без проблем... Себе на жизнь-то хоть оставила?
– На жизнь... – женщина провела ладонью по лицу. – Вася, ты еще помнишь наш уговор? Если что, позаботься о моем соседе – ты только что его видел. Это он мне помогал. – Дождавшись утвердительного ответа, она поторопила следователя: – Езжай, Вася.
– Может, мне откомандировать к тебе пару оперативников?
– Да нет, друг мой Маргелов, все уже кончилось. У нас был уговор до первого трупа, не забыл? А теперь посмотри на меня.
Следователь вынужден был согласиться.
Только за Маргеловым закрылась дверь, на пороге вырос Грачевский.
– Ты где была?
Валентина снова нашла в себе силы улыбнуться.
– На свидании.
– Я, наверное, беспокоюсь за тебя.
– Хорошо, хорошо... Зайди через часок, Володя, ладно? Мне нужно привести себя в порядок. Да, и не в службу, а в дружбу: сгоняй за бутылочкой.
Первым делом она сожгла записку, оставленную Грачевскому. Долго смотрела на последние строчки.
«Я устала. Я смертельно устала». Это было еще до встречи с Курлычкиным. А сейчас в ней что-то совсем надломилось... Прикурив сигарету, посмотрела на часы и подошла к окну. Приблизительно в это время с работы возвращался Николай Михайлов.
И она увидела его: ссутулившись больше обычного, он шагал к дому. В руках мятый полиэтиленовый пакет, из которого торчали перья зеленого лука. От толпы подростков отделился парень лет шестнадцати и пошел навстречу: старший сын Михайлова. Еще один мальчик присоединился к отцу, потом девочка – заглянула в пакет.
Ничего Валентина не смогла сделать, столько усилий пошло насмарку! Усталая, выжатая утомительным и неравным поединком с Курлычкиным, она невольно пересматривала свои позиции. Сейчас все казалось грубым, несправедливым, грязным. Пожалуй, она переоценила свои силы. До конца дней своих ей не отмыться.
Что же делать, жить так, словно ничего не случилось? Кто подскажет? Может быть, Коля Михайлов?
Остановить его на площадке и, не жалея себя и его, в упор спросить: «Коля, я совершила глупость – такую же откровенную, как и ты, когда опрокинул гроб с телом моего сына. Скажи мне, пожалуйста, ты остановился или хочешь большего, например, пойти на кладбище и своротить памятник Илье? Нет?.. Спасибо тебе, Коля...»
Она бросила недокуренную сигарету в пепельницу и, не отдавая себе отчета, кинулась на лестничную площадку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47