Он всегда отлично нахо
дил выход из любого положения, виртуозно придумывал всякие ходы и точно
знал, что нужно делать, чтобы выйти сухим из воды.
“Это не мои сигареты, мама! Ты что, мне не веришь?! Ты с ума сошла, разве я стал
бы курить?! Я не брал никаких денег! Мама, мне нужно работать, а отец пристал
с какими-то деньгами! А бабушка пусть купит другие очки, если ей кажется, ч
то она видела меня среди бела дня на “Пушке”! Я ездил к литераторше в Марьи
ну Рощу! Ну приехал в полдвенадцатого! Мне ведь нужно к экзаменам готовит
ься, вот я и…”
По совершенно непонятной для Димочки причине и родители, и бабушка верил
и ему безгранично и абсолютно. И в один прекрасный день он решил, что и соч
инять ему совершенно незачем, достаточно просто послать их подальше, что
бы не приставали. Черт их знает Ч то ли они на самом деле были так непроби
ваемо тупы, то ли им слишком хотелось верить своему мальчику, т
о ли недосуг было проверять его слова, но доверять ему они не перестали. Эт
о окончательно разрушило Димочкино к ним уважение, зато многократно обл
егчило ему жизнь. С годами он стал относиться к ним снисходительнее: все-т
аки родственники, можно сказать, “родная кровь”, да и пользы от них больше
, чем вреда, Ч заказ от мэрии, две картины в Манеже, а также мамины борщи и с
веженькие денежные купюры, смущенно сунутые в Димочкин карман!
Надо им позвонить или даже наведаться, что ли! Правда, бабка опять пристан
ет с разговорами о том, что нужно “жить для других, а не только для себя”, а т
акже, что “в наше время работать ради денег считалось позорным!”.
Позорным или не позорным, но бабка всю жизнь прожила с зятем, Димочкиным о
тцом, который только и делал, что работал ради денег, и она отлично пользов
алась и этими позорными денежками, и его положением.
Принципиальная и непримиримая партячейка, наведываясь к бабке, всегда з
аседала в просторной и теплой гостиной, за круглым, орехового дерева сто
лом, который когда-то сработал вечно пьяный самородок, пролетарий-красн
одеревщик дядя Юра. Чай подавала домработница Люся. У нее был кружевной п
ередничек и полные белые руки. Английский фарфор партячейке не полагалс
я, поэтому пили из лубочных гжельских кружек, и ванильный кексик Люсиног
о изготовления отсвечивал желтым сытным краем на расписной тарелочке, и
белый хлеб дышал в просторной плетенке, и докторская, тоже вполне пролет
арская, колбаска прилагалась к этому хлебу… Партячейка любила обсудить
свои насущные дела по обращению человечества в истинную марксистскую в
еру именно за этим столом, что юного Димочку чрезвычайно забавляло. Каже
тся, они до сих пор приходят, эти полоумные старики и старухи.
Он вновь шевельнулся на стуле и услышал, как отчетливо хрустнул в нагруд
ном кармане рубахи сложенный вчетверо листочек с инструкциями.
Лазаренко показалось, что грянул гром и сверкнула молния, что этот х
руст услыхали все, и все поняли, что он больше не тот Димочка Лазаренко, уд
ачливый, успешный, великосветский и тонкий, а самый обыкновенный пошлый
преступник, которому предстоит, обливаясь холодным трусливым потом, про
должить то, что он начал так бездарно.
Он справится. Он обязательно справится. Он выполнит то, что она
хочет.
А там посмотрим, кто кого!..


* * *

Евгений Петрович Первушин пришел на вечер одним из последних. Прямо пере
д ним на школьный порожек взбежала запыхавшаяся Маруся Суркова, которая
всегда и везде опаздывала, и вихрем промчалась прямо в раздевалку, на ход
у стаскивая умеренно модное пальтецо.
Даже в зеркало на себя не взглянула. Даже по сторонам не посмотрела, как де
лали все, кто входил в залитый беспощадным светом и выкрашенный в голубо
й исподний цвет школьный вестибюль. Впрочем, Суркова всегда была со стра
нностями и вечно делала что-то не так. Ведь именно за этим бывшие ученики
сюда и шли Ч людей посмотреть, себя показать, точно установить, кто лучше
, кто хуже. Кто “состоялся”, а кто Ч нет. Кто совсем плох, а кто и несказанно
хорош, вроде сегодняшнего главного лица Ч Потапова.
Надо же, как все сложилось!
Казалось бы Ч Потапов! Ну что он из себя представлял? Да ничего он из себя
никогда не представлял! Серая посредственность, закопавшаяся в английс
ких глаголах.
В шестом классе родители зачем-то отдали его на теннис, и он стал ходить с
ракеткой. Ракеточка у него была самая дерьмовенькая, в самодельном брезе
нтовом чехле, на дне которого болтались еще советские сине-красные кеды
на резиновом ходу. Потапов свою ракеточку обожал, таскал за собой из клас
са в класс, или, как это называлось, из “кабинета” в “кабинет”, в раздевалк
е не оставлял, все боялся, что у него сопрут такую драгоценность!
И “драгоценность”, конечно, в один прекрасный день сперли. Прямо из “каби
нета”.
Евгений Петрович улыбнулся, рассматривая сидящего на сцене, такого важн
ого нынче Потапова. Как он метался, ища свой безобразный брезентовый меш
ок! Как приставал ко всем Ч не видел ли его кто! Как бегал в туалет и лазил з
а все толчки, проверял, не там ли он! Как потом помчался в раздевалку и долг
о и бестолково тыкался в разные стороны, а мешок все не находился! В конце
концов он ушел за школу, чтобы его никто не видел, и кулаком утирал слезы, с
лизняк лопоухий, и там его, зареванного, в соплях и горе, засекла первая кр
асавица класса Динка Больц, в которую все были тогда влюблены, и Потапов т
оже!
Наверное, эта ракетка в истлевшем брезентовом мешке до сих пор гниет там,
куда ее засунул тогда Первушин Ч за пожарным щитом на стене макулатурно
го сарая. Женька засовывал, а Вовка Сидорин, комсорг, приплясывая от нетер
пения, караулил за углом с осыпавшейся штукатуркой и выцарапанным сердц
ем с надписью “love”.
Ах, молодость, молодость!..
Евгению Петровичу, как и всем его одноклассникам, в этом году должно было
исполниться тридцать три, но он чувствовал себя умудренным жизнью старц
ем.
Он чувствовал себя таким лет с десяти, наверное.
Он никогда не был так отвратительно глуп, как большинство его приятелей.
Он всегда совершенно точно знал, чего хочет, и отлично предвидел опаснос
ти, возможные последствия и обязательные неприятности. Все свои, даже вп
олне мальчишеские, предприятия он начинал и заканчивал в точном соответ
ствии с собственным сценарием, и ему это нравилось. В отличие от всех оста
льных он никогда не боялся учителей и не считал их небожителями. Он изуча
л их слабости и отлично ими пользовался.
А что тут такого?
Раиса Ивановна обожала стенды и “наглядную работу”, и Первушин был самым
первым, кто вызывался рисовать схемы и диаграммы на плотных, с загибающи
мися внутрь концами, листах. Рисовать было трудно, листы норовили сверну
ться в трубку, но он рисовал самоотверженно, почти истово, и Раиса Ивановн
а умилялась.
Ботаничка всё время страдала от пыли, и Первушин драил ее кабинет с таким
рвением и старанием, что она ласково трепала его по макушке.
Валентина Пална все время писала что-то на маленьких листочках. Это было
ее главным удовольствием, и Женя выпрашивал у отца заграничные записные
книжки в упоительно пахнувших кожаных переплетах, с крошечными отрывны
ми листочками и красными датами незнакомых праздников. Валентина Пална
принимала подарочки и улыбалась.
Директриса, она же и литераторша, трепещущим от чувств голосом рассказыв
ала про Павку Корчагина, и Первушин стал режиссером-постановщиком школь
ного спектакля по мотивам бессмертного произведения Николая Островско
го “Как закалялась сталь”. На премьере директриса прослезилась. Ей, бедн
ой, невдомек было, что Евгений давным-давно переименовал бессмертное пр
оизведение в нечто гораздо более приземленное. “Как получить медаль”, та
к оно теперь называлось. Бедный Павка был переименован еще более изобрет
ательно. До сих пор, вспоминая его прозвище, Евгений Петрович улыбался чу
ть смущенно.
Медаль Первушин получил легко. В институт тоже поступил легко, и не в како
й-то там “тонкой химической технологии”, а в самый что ни на есть лучший и
престижный.
В Институт международных отношений он поступил.
Есть время разбрасывать камни, и есть время Ч собирать.
Маленький Первушин как-то прочел эту мудрость в английском романе. Рома
н повествовал о рыцарях, войнах, смертях и любви. Сам роман показался Евге
нию каким-то малоосмысленным, а выражение запомнилось. Главным образом
потому, что тогда он так и не понял, в чем его глубокий смысл. Зачем сначала
разбрасывать, а потом собирать?! И не знал, конечно, что это из Библии.
К семнадцати годам юный Евгений осознал эту мудрость в полной мере. Он бы
л очень умен и предусмотрителен, кроме того, привык, что все давно и без во
зражений играют в соответствии с его сценарием.
В соответствии с этим сценарием поступление в МГИМО было именно тем пово
ротом, за которым предстояло начать собирать камни.
Успех был налицо. Рельсы проложены, куда там бедному переименованному Па
вке! Карьера обеспечена, блестящая и прочная, как скафандр космонавта. Да
льние страны только и ждут, когда Первушин доучится и сможет в них наведа
ться. Париж, Вашингтон, Мадрид, Буэнос-Айрес Ч соблазнительные, глянцевы
е, полные загадок, красивых женщин, упоительных приключений, Ч так ему пр
едставлялась будущая жизнь.
С третьего курса его выгнали. Приказ назывался “Об отчислении”.
“Отчислить” Ч было сказано там, а Евгению показалось Ч “расстрелять”.

Двадцатилетний Первушин совершенно растерялся. Он был уверен в своем зн
ании жизни. Он управлял директрисой и Валентиной Палной, и даже девушкой
Викой, и делал это виртуозно. Все они с разной степенью покладистости пля
сали под его дудку и были вполне предсказуемы. На третьем курсе МГИМО его
“схавали” однокурсники, не приложив к этому почти никаких усилий.
Наверное, он представлялся им очень глупым. Очень глупым, и очень самоуве
ренным, и очень наивным. Впрочем, именно таким он и был. Он не учел главного
Ч на факультете международных отношений учились по-настоящему тертые
калачи. Даже нельзя сказать, что они учились. Они здесь пребывали,
определенные сюда всесильными отцами. Отцы не могли сразу рассоват
ь их по Лондонам и Вашингтонам, ибо даже всесильным папашам, чтобы пристр
оить чад, нужна была некая бумага, называвшаяся дипломом. Ни фактура, ни цв
ет, ни даже слова, напечатанные на этой бумаге, не имели никакого значения
, но определять отпрысков в данное учебное заведение было старой доброй
традицией, и всесильные отцы эту традицию не нарушали. Кроме того, их дети
оказывались собраны в одном месте и в одно и то же время, следовательно, на
ходились друг у друга на глазах и могли выбрать себе партнера “из своего
круга”.
Когда преподаватель по международному праву проводил перекличку, каза
лось, что он зачитывает список членов Политбюро. Даже голос его становил
ся похож на голос “товарища Левитана”. Еще были дочери космонавтов, доче
ри знаменитых художников, дочери международных обозревателей и крупны
х режиссеров. Сыновей было меньше, но они тоже присутствовали.
Не иметь машины считалось почти так же неприлично, как прийти на лекцию в
ботинках отечественного производства.
На каникулы ездили “к предкам”, то есть за границу. Лучше всего, конечно, в
“капстрану”. Из “капстран” предпочтительнее всего были Штаты.
Видеомагнитофон Ч вещь неслыханная! Ч давно должен был “осточертеть”.

“Мне осточертел видак и этот ваш “Гиннес”! Ты же знаешь, что я не люблю тем
ное пиво!”
Разве мог угнаться за ними бедный Евгений, затесавшийся, как орловская л
омовая лошадь, в табун чистокровных арабских скакунов!
Он попробовал поуправлять и ими.
Вадим Гриценко из-под полы приторговывал марихуаной, которую необходим
о было курить в обществе длинноволосых стильных девиц, дочерей режиссер
ов и художников. Марихуану он привозил из Амстердама, где консульствовал
его папаша, ее охотно и весело покупали, и Вадим процветал. Евгений по нео
пытности и малолетству решил, что он тоже вполне может приобщиться к скр
омному амстердамско-марихуанному бизнесу, хотя его собственный папаша
нигде и никогда не консульствовал.
В один прекрасный день Вадим Гриценко получил записку. В записке, в полно
м соответствии с классикой жанра, было написано, что если Вадим не станет
делиться прибылью, то деканат немедленно будет поставлен в известность
о его бизнесе, и консульский отдел МИД будет поставлен в известность, и ко
митет комсомола будет поставлен в известность, и папашкина карьера окаж
ется под угрозой, и комсомольский билет самого Вадима тоже окажется под
угрозой, а Вадим как раз собирался вступить в ряды КПСС. Без этого двери в
вожделенные Лондоны и Вашингтоны были не просто закрыты, а, можно сказат
ь, заколочены наглухо. Не членам КПСС нечего было делать в Лондонах и Ваши
нгтонах…
Евгений Петрович вздохнул.
Н-да…
До сих пор вспоминать об этом ему было тяжело.
Через неделю после написания этой злополучной записки на доске приказо
в в холле третьего этажа появилась бумажка “Об отчислении”. Когда Евгени
й Петрович прочитал ее, ему показалось, что под ним провалился пол. Он долг
о падал в бездонную пропасть, и в ушах у него звенело, и шумело в голове, и бы
ло как-то знобко, как будто в жарком здании гуляет свирепая метель.
Он так и не выяснил, каким образом синдикат “Вадим Гриценко и компания” о
рганизовал его отчисление. Расследовать это по горячим следам он не мог
Ч слишком малы были его возможности по сравнению с возможностями ребят
, которыми он попытался управлять. Декан не стал с ним встречаться. Он прос
идел перед деканской, обитой дорогой черной кожей дверью полдня.
1 2 3 4 5 6 7