Квартира обрастала мебелью. Костя обрастал здоровым жирком. Надя больше
не снималась, варила диетические низкокалорийные супчики, терла морков
ку, растила Глеба.
В конце семидесятых Костя Калашников попал в Париж. Ему доверили играть
Ленина. Он вовсе не был похож на пролетарского вождя, однако для партийно
го режиссера, работавшего в традициях социалистического реализма, это н
е имело значения. Вождь в исполнении Калашникова получился высоким элег
антным интеллектуалом.
Париж действительно состоял из акварельной дымки и маленьких кафе. Кост
я прошел по всем закоулкам, о которых мечтал, читая Хемингуэя, и к нему вер
нулись его восемнадцать лет. Время двинулось вспять, запахло вечностью.
Он сидел в кафе на площади СанМишель и смотрел в огромные дымчато-голубы
е глаза Шурочки Львовой. Шурочка была последним отпрыском старинного кн
яжеского рода, многие считали ее самой красивой и изысканной актрисой Ро
ссии. В фильме о Ленине она играла Инессу Арманд.
Вернувшись домой, Костя развелся с Надей и женился на Шурочке. Ровно год д
ымчато-голубые глаза княжны глядели только на него. Они с Шурочкой сняли
сь вместе в телевизионной двухсерийной лирической комедии, прославили
сь еще больше.
Однако к следующей весне у Кости начался гастрит. Княжна, кроме сосисок, н
ичего варить не умела. К гастриту прибавилось нервное переутомление. Кос
тя вдруг обнаружил, что жизнь состоит из миллиона отвратительных бытовы
х мелочей. Эти мелочи, словно тучи таежной мошки, набрасывались, сосали го
рячую Костину кровь, больно вгрызались в тонкую артистическую душу.
Собираясь утром в театр на репетицию, укладывая чемодан перед гастрольн
ой поездкой, он не мог найти ни одного чистого носка, на рубашках, не хвата
ло пуговиц, свитера и брюки были распиханы безобразными комьями по полка
м стенного шкафа вперемешку с лифчиками и колготками княжны.
Костя затосковал по Надиной тертой морковке и диетическим супчикам. Кня
жна, в свою очередь, успела соскучиться по предыдущему мужу, главному ред
актору крупной партийной газеты. Она была не менее талантлива и знаменит
а, чем Костя, бытовые мелочи тоже ранили ее тонкую душу. А главный редактор
, хоть и был человеком скучным, номенклатурным, зато его общественное пол
ожение и доходы позволяли иметь домработницу.
Как известно, «служенье муз не терпит суеты». За того, кто служит музам, су
ету должен терпеть кто-то другой. Костя Калашников вернулся к своей терп
еливой Наде вовремя. Гастрит не успел стать хроническим, нервное переуто
мление не перешло в тяжелую депрессию, ни талант, ни здоровье не пострада
ли. Костя Калашников помолодел, похудел, его рубашки сверкали чистотой. Р
овесница Надя выглядела рядом с ним как пожилая интеллигентная тетушка
рядом с балованным обожаемым племянником.
Калашникову пришлось сыграть Дзержинского, Ленина, Фрунзе и даже молодо
го Брежнева. Но, к счастью, не только их. Он вовсе не был «придворным лицеде
ем». Партийно-положительные герои служили для него чем-то вроде индульг
енций. Образами обаятельных умных коммунистов Калашников зарабатывал
себе право сниматься у опальных режиссеров, отпускать двусмысленные ос
троты публично, со сцены, иметь в домашней библиотеке запрещенные советс
кой цензурой книги, колесить по миру. Его искренними поклонниками были м
ногие крупные чиновники ЦК, а также их жены, тещи, свояки. Он умел рассмеши
ть до упада и заставить плакать любого, даже самого тупого и замшелого кр
емлевского старца.
Иногда ему удавалось улаживать проблемы своих менее удачливых коллег, д
обиваться, чтобы какой-нибудь «идеологически чуждый» фильм был снят с п
олки и прокручен хотя бы вторым или третьим экраном, то есть показан в нес
кольких небольших окраинных кинотеатрах. Впрочем, в благородном заступ
ничестве он всегда соблюдал меру. Когда чувствовал, что «замолвить слове
чко» неуместно и опасно, предпочитал промолчать.
Его приглашали на закрытые правительственные банкеты, он представлял с
оветскую культуру за границей, был завсегдатаем дипломатических прием
ов. С возрастом талант и обаяние не убывали.
А сын Глеб жил своей веселой и сложной подростковой жизнью, устраивал ве
черинки с картами и красивыми девочками, умел смешно рассказывать анекд
оты, отлично разбирался в марках машин и мог с закрытыми глазами отличит
ь настоящие американские джинсы от польской подделки.
Учился он плохо, однако лень и шалости Калашникова-младщего прощались и
забывались сами собой, стоило Константину Ивановичу появиться в школе, у
лыбнуться нескольким учительницам, пожать руку директору. Теплая тень о
тцовской популярности надежно прикрывала Глеба от любых невзгод, и наро
дный артист за мальчика не беспокоился.
А Надя все терла морковку для мужа и сына, варила супы, вылизывала огромну
ю квартиру, летом на даче холила грядки с укропом и салатом, на обильных до
машних застольях не снимала фартука. Ее жульены, пирожки с визигой, гуси с
яблоками, молочные поросята и сливочные торты были известны всей киношн
о-театральной Москве.
Давно можно было завести прислугу и освободить Надю от бремени домашних
забот. Но Надя за эти годы стала фанатиком красивого быта. Она не могла ник
ому доверить чистоту в доме и здоровье пищеварительного тракта мужа и сы
на.
Надя превратилась в толстую пожилую домохозяйку. Все давно забыли, что к
огда-то она тоже была актрисой, не менее талантливой, чем ее муж. Она сыгра
ла несколько блестящих ролей в кино, кое-где в провинции, в кабинах шоферо
в-дальнобойщиков среди наклеенных картинок еще попадалось ее тонкое ск
уластое лицо, счастливая белозубая улыбка. Изредка в магазине или на рын
ке она замечала внимательные, настойчивые взгляды и читала в чужих любоп
ытных глазах: «Неужели это Надежда Лучникова? Та самая… Что годы делают с
женщиной, ужас!»
Но настоящий ужас вошел в ее размеренную, осмысленную жизнь вкрадчиво и
незаметно, вместе с богатством и фантастической славой мужа.
Разумеется, она знала: Костя ей изменяет. А как же иначе? Вокруг столько мо
лодых красивых актрис, и не только актрис. Ему как воздух необходимо сост
ояние влюбленности. Он не может работать без этого. Но влюбленность и сем
ья Ц разные вещи. Костя не уйдет. Он привык к налаженному, продуманному до
мелочей, удобному быту, к уютной тихой Надюше, которая облизывает его, как
новорожденного теленочка, и ничего взамен не просит. Ну кто еще способен
на такое самопожертвование, спрашивается? Какая молоденькая хорошеньк
ая станет гладить вороха рубашек, стирать руками в тазике свитера из аль
паки и кашемира, не терпящие машинной стирки, чистить светлые замшевые б
отинки в грязном слякотном ноябре, протирать байковой тряпочкой каждое
утро коллекцию старинного фарфора, чашку за чашкой, таскать пудовые сумк
и с рынка, кормить два раза в неделю по несколько десятков гостей, а потом
до четырех утра убирать после них дом, мыть посуду. Какая, спрашивается, мо
лоденькая-хорошенькая станет следить за Костиным пищеварением, со всем
и неприятными медицинскими подробностями? Влюбленность Ц это поэзия, а
быт Ц грязная, неблагодарная проза. Особенно быт гениального актера Кон
стантина Ивановича Калашникова.
Однако Надя ошиблась. Она все еще жила старыми представлениями, она не уч
ла, что сумки с рынка можно возить в багажнике машины, гладить рубашки и пр
отирать сервизы сумеет высокооплачиваемая домработница, нежные свитер
а из альпаки отлично выглядят после дорогой американской химчистки, и во
обще, когда денег очень много, быт уже не требует героических усилий.
Ужас вошел в жизнь Нади Калашниковой в очаровательном облике юной рыжев
олосой студентки театрального училища Маргариты Крестовской. Маргарит
ины двадцать лет, длинные малахитовые глаза, хрупкая точеная фигурка, ру
мяный чувственный рот Ц все это оказалось куда существенней многолетн
их уютных привычек.
Вместе с Маргошей к Калашникову вернулась яркая, шальная юность, и расст
аться не было сил. «О как на склоне наших дней нежней мы любим, суеверней…»
Ц знаменитые строки Тютчева звучали оправданием для Кости и приговоро
м для Нади.
Маргоша была решительна и сумасбродна. Константин Иванович, как в раннем
детстве перед новогодней елкой, успел лишь зажмуриться. А когда открыл г
лаза, рядом с ним была уже не пятидесятисемилетняя толстая верная Надя, а
свежая, радостная Маргоша. Хрупкий сияющий подарок, горячее утешение «на
склоне дней».
Проблема с жильем решилась легко и быстро. Недостатка в квадратных метра
х и деньгах у Калашникова не было. Надя оглушенно, молча поселилась в двух
комнатной добротной квартирке в Крылатском. Разве так уж плохо в ее возр
асте? Чистый воздух, тишина, источник с целебной водой в двух шагах от дома
.
Сын Глеб стал бизнесменом. Костя тоже давно и активно занимался каким-то
сложным бизнесом, связанным с кино, телевидением и рекламой. Взрослый сы
н и бывший муж честно позаботились о том, чтобы Надя ни в чем не нуждалась
на старости лет… Сидя в одиночестве в своем любимом парижском кафе, Конс
тантин Иванович почему-то вдруг подумал о том, что ни разу за многие годы
не привез сюда Надю. Она состарилась, так и не побывав в Париже. Нехорошо.
Впрочем, это ее выбор. Она сама решила принести себя в жертву его таланту и
карьере. Никто не неволил. Ей просто не хватило ума понять, что самопожерт
вование выглядит красиво и благородно лишь в отдельных, экстремальных с
итуациях, когда война, голод, тяжелая болезнь. А быт пожирает с потрохами д
аже самые высокие порывы. Ну что за подвиг Ц гладить рубашки и тереть мор
ковку? Ведь была красавицей, талантливой актрисой и все простирала, пров
арила Ц добровольно. Спрашивается, кто виноват, что стала старой, толсто
й, скучной? Никто. Надя никого и не винила, только смотрела сухими глазами,
которые с годами сделались совсем невыразительными.
Константин Иванович вздохнул и поморщился. Вот уже почти три года он вын
ужден повторять самому себе утешительные истины: нельзя жить с человеко
м из жалости, насильно мил не будешь и так далее. Эти банальности нужны ему
, как витамины, для поддержки жизненного тонуса. Хотя Надя не просила о жал
ости, не пыталась быть «милой насильно», все равно Ц сама виновата. Он вед
ь артист до мозга костей. Он не может дышать без свежих страстей, без ярких
чувств, без юного праздничного личика Маргоши, наконец. Не может Ц и все.
Он тоскует по Маргоше каждую секунду, даже Париж без нее кажется пустым и
пресным. Она прилетает сегодня в половине третьего утра по местному врем
ени. Вырвалась к нему на пару дней, просто так, потому что соскучилась. Жда
ть осталось совсем немного. Уже полночь, он побудет в кафе еще полчасика, п
отом пройдет пешком по бульвару Сан-Жермен до платной стоянки, сядет в ма
ленький серебристый «Рено», который взял здесь напрокат, и отправится в
аэропорт встречать свою красавицу… Хозяин за стойкой тщательно протир
ал бокалы. Стена за ним была заклеена денежными купюрами разных государс
тв. Вон ту старую советскую десятку с профилем Ленина подарил хозяину Ко
нстантин Иванович в семьдесят девятом году. И в каждый свой приезд он дар
ит хозяину кафе на площади Сен-Мишель бумажную денежку на память. Деньги
в России все время меняются. Хозяин берет купюру, кивает без всякой улыбк
и, говорит: «Мерси, месье». Но не помнит, не узнает.
Парижане вообще помнят и узнают только самих себя. Нет более надменного
города в мире. Сколько раз театр приезжал на гастроли, сколько фильмов пе
реведено на французский, показано по телевидению, а все не узнают. В упор н
е видят.
Константин Иванович любил пожаловаться на бремя всемирной славы. И в Нью
-Йорке, и в Квебеке, и в Риме обязательно кто-то оглянется, улыбнется, произ
несет имя если не самого Калашникова, то кого-нибудь из его известных пер
сонажей. А по Москве пройти пешком невозможно, в магазинах вот уже лет два
дцать замирают кассирши, глядят с открытыми ртами, гаишники не штрафуют,
просят автограф.
Ц Силь ву пле, месье? Ц Хозяин оторвал взгляд от своих бокалов, взглянул
вопросительно, без улыбки. Ц Анкор кафе?
Калашников вздрогнул. Оказывается, он тупо, не отрываясь, смотрел в это то
нкогубое французское лицо, смотрел и не видел, думал о своем. А кофейная ча
шка давно опустела.
Ц Уи, месье, кафе-о-ле, Ц эхом отозвался Калашников и, продолжая пристал
ьно глядеть в блестящие черные глаза хозяина, добавил на своем хорошем ф
ранцузском:
Ц Вы не узнаете меня? Я ведь много раз заходил к вам. Я очень известный рус
ский артист.
Ц Нет, месье. Я вас не знаю. Вам кофе с сахаром?
«И что на меня нашло? Ц удивился Константин Иванович. Ц Глупость какая…
Даже если этот гаденыш меня узнал, все равно не скажет. Будет молчать, как
партизан, и с гордым видом шлифовать свои бокалы».
Калашникову вдруг захотелось молодо, смешно схулиганить, выкинуть каку
ю-нибудь забавную штуку. Просто так, потому что прилетает Маргоша, потому
что теплая сентябрьская ночь, Париж, и какие там пятьдесят девять лет? Опя
ть восемнадцать, не больше. Жаль, нет зрителей. Тонкогубый потомок Наполе
она не в счет.
В кармане пиджака затренькал радиотелефон. Он сразу узнал голос своей не
вестки Кати, удивился и скосил глаза на часы. Здесь полночь, а в Москве, ста
ло быть, два часа ночи.
Ц Константин Иванович, Глеба убили.
Ц Прости, что, Катюша? Ц Было отлично слышно, но он не понял.
Разве можно такое понять с первых слов?
Ц Его застрелили полтора часа назад у подъезда. Мы возвращались с премь
еры. Прилетайте, пожалуйста, в Москву.
* * *
Оля Гуськова терпеть не могла метро, особенно Кольцевую линию и централь
ные станции. Ее раздражало все: подсвеченные попуганные мозаики «Новосл
ободской», планеристы, колхозники и пионеры на плафонах «Маяковки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9