Все это полная чушь, спектакль для устрашения. Губернаторская команда сдает меня по полной программе. В полную программу входят обыски с погромами, задержание и следственный изолятор. Я же в СИЗО не хочу. Там за неделю теряют здоровье на годы. А эти – они, понимаешь, успеют…
– Настолько серьезно? – Крылов, которому теплая скверная водка после всех сегодняшних приключений током ударила в мозг, сильно сжал Тамарино плечо с трогательной, выпроставшейся из-под платья шелковой бретелькой.
– И да, и нет, – Тамара, не отстраняясь, продолжала смотреть перед собой горячечными темными глазами, страшными, как у актрис немого кинематографа. – На меня уже работают солидные лойеры. Дело они развалят.
Да там и разваливать-то нечего… Сейчас ведутся переговоры о мере пресечения, скорее всего, будет формальное задержание и освобождение под залог. Но я должна скрываться еще несколько дней. Я за этим к тебе и пришла. Видишь ли, – она с улыбкой поежилась, – никому и в голову не придет, что у тебя может быть какая-то недвижимость. По этому адресу ты не зарегистрирован. Пока сообразят… Кроме того, всем, кому надо, известно, что мы с тобой поссорились насмерть. Помнишь, как орали друг на друга? Этажом ниже все ушки были на макушках…
– Конечно, оставайся, живи, сколько хочешь! – с жаром воскликнул Крылов. – Я на всякий случай под дверью буду спать. Только вот за револьвером к матери схожу.
– Глупости! – Тамара резко дернула плечом. – Нет, правда, не сердись. Чего нам сейчас не хватает, так это, конечно, пальбы. Желательно по милиции. Все вокруг действительно стреляют, но нам в обозримом будущем всякое лыко в строку. Когда ты только повзрослеешь?
Крылов насупился, уставившись в мокрую кружку, где нехотя сползались прозрачные, словно бы жирные капли водки и воды.
– Может, и глупости, – сказал он угрюмо. – Но я ничего другого не могу. Объективно. И те, кто воюет на улицах за белых и красных, тоже ничего другого не могут. Ну, просто в детство впадают. И как будто ничего не происходит. Нет ни дефолта, ни кризиса, ни обращения Президента. Подумаешь, образовалась где-то сотня-другая трупов. Кровь стекает, как с гуся вода.
– Помнишь, мы как-то говорили, что гуманизм закончился, – устало ответила Тамара. – Ты же историк. Много стоила человеческая жизнь в каком-нибудь Древнем Египте или в Средние века? Ну вот, она и сейчас стоит примерно столько же. Коммунистическая модель провалилась тридцать лет назад, а сейчас потихоньку сдувается западная модель демократии и либеральных ценностей.
Все это ужасно, может быть. Одновременно все происходит наилучшим образом. Наилучшим из возможных. С наименьшими потерями. Только мало кто способен это оценить.
– Но правда и то, что существует сорт людей, которые не могут ничего не делать. Понятно, что они лишние, никакой роли им не отведено. А они рефлекторно размахивают руками, пыжатся, храбрятся. Вот я такой. В результате выгляжу полным придурком. И собираюсь так же выглядеть в дальнейшем. – Крылов похлопал по дивану в поисках сигарет, нашел измятую пачку под тяжелым Тамариным бедром. – Я, правда, не знаю, почему таким получился. Но еще смешней меня выглядят больные, калеки, инвалиды. Те, у кого не хватает денег заплатить за квартиру, отправить детей в нормальную школу, где хоть чему-то учат. Ну, чего они страдают, жалуются? Ведь это все понарошку. На самом деле где-то в главной научной колбе хранится новый дивный мир, где все они здоровы, образованны, обеспечены. Им, правда, об этом не сказали. Вот они и ломают комедию, смотреть противно.
Крылов, сощурившись, прикурил кривую сигарету. Вкус у нее был совершенно навозный. После всех сегодняшних приключений глаза слезились, рот то и дело наполнялся горячей, словно гадючий яд, слюной.
– Не понимаю причины для твоего сарказма, – на лицо Тамары наползал, как туча, густой бархатистый румянец. – Я признаюсь тебе кое в чем. Ненавижу так называемых простых людей. Стоит заговорить о недостатках общества, все тут же клянут продажных чиновников, тупых политиков, все укравших олигархов. И никто не смеет сказать, что главная причина идиотизма этого мира – в них, в этой массе социальных идиотов. В этом страшном, глобальном пассиве. Их нельзя подарить самим себе. Они самих себя не вынесут. Главная тайна нового дивного мира – не в замороженных научных разработках, а в ненужности основной массы населения для экономики и прогресса. Стоит это обнародовать, в какой угодно форме, как мы окажемся в метре от фашизма. – Тамара перевела дух и продолжила, кроша печенье на тесно сдвинутые колени: – Простые люди угрюмо подозревают, будто их обманывают, чтобы сделать мир хуже. Но вот в чем парадокс: если кто-либо захочет сделать мир лучше, ему придется точно так же их обмануть. Всех! Потому что им нужен праздник, как они его себе представляют. Им следует говорить только то, что они хотят услышать.
Крылов пожал плечами, чувствуя, как странно все: вот они с Тамарой встретились, соскучившиеся друг по другу, оба попавшие в тугой переплет, – а говорят о мировых проблемах. В открытой форточке громада тополя чернела, словно гора каменного угля, и ветер ворошил ее, точно лопатой; жидко горело лунное пятно. В комнате между тем как будто менялось давление воздуха. В ушах Крылова и еще в каких-то внутричерепных болезненных пазухах туго шуршали пузыри.
– Будто все еще лечу на самолете, – пожаловалась Тамара, запуская острые пальцы в слежавшиеся волосы. – Странно тут все-таки у тебя. И живешь ты, будто подросток, оставленный родителями. Мебель эта детская, тушенка… Поешь, – она протянула Крылову печенье, на котором влажной, словно поцелованной горкой блестела икра, и тому сразу вспомнился работодатель, по уши в счастье. Душу стиснуло, будто и хозяин камнерезки тоже умер. – Знаешь, я ведь сильно изменилась за последнее время, – призналась Тамара, ковыряя паштет огромной чернозубой вилкой из остатков старухиного серебра. – Всех жалко. Вот эти простые люди. Раньше они уважали художников, писателей, ученых, видели в них некое начальство. Теперь им не надо ничего за пределами их понимания. Им скучно, нудно, они этого не покупают. Я встречала одного русского в Нью-Йорке, где-то он преподает, пальтишко из рогожки, глаза с такими острыми зрачочками, как две точилки для карандашей. Он говорит, будто все эти жуткие теракты и катастрофы последних десятилетий, начиная с гибели «близнецов» и кончая римскими взрывами, происходят потому, что люди перестали воспринимать большое искусство. Этакие простые, грубые, кровавые заменители Шекспира и Достоевского. Чтобы всякая душа хоть раз в жизни испытала потрясение. Неприятный, скажу тебе, тип, по обшлагам комочки, заскорузлые ниточки, будто испачкано кровью, хотя не обидел и мухи. Но, может, он-то и прав. Ведь в чем на самом деле главный ужас? Так называемые простые люди в каждом своем дне чувствуют себя бессмертными. Поэтому они полагают бессмертной свою житейскую правду. Помнишь пенсионера Паршукова, у него еще были красные «Жигули», и ты мне обещал купить такие же, чтобы ездить на рынок? Он мне все время говорил, что раньше таких, как я, расстреливали, Что товарищ Сталин вычищал врагов народа, а теперь, мол, развелось. А я тогда еще училась в гимназии, и уж не знаю, чем его так раздражала.
– Паршуков давно умер, – глухо проговорил Крылов, у которого перед глазами вдруг возник, как живой, сердитый дед с нарисованной калошей на протезе, двигавший рычагом передач своих «Жигулей», будто костылем, отчего машина, дергаясь туда-сюда, словно перенимала его хромоту.
Умер, но этого не понял, – запальчиво возразила Тамара. – Ты наверняка хочешь меня спросить, почему я не просидела еще недельку за границей. Так вот: все от меня того и ждут, чтобы я убралась на жительство куда подальше, в европейское комфортное местечко. Чтобы тихо проедала там остатки денег – если что-нибудь останется. «Рифейский промышленный» и «Инвестросбанк» закрыли мне кредитные линии. У всех моих структур арестованы счета. Ищут, где же мы все-таки не заплатили налоги. Особенно прессуют «Гранит». Контрольного и даже блокирующего пакета им, понятно, не собрать. Зато нам не дают работать, опечатали склады, мастерские. Клиники отказывают нам в аренде. Повисли уже решенные вопросы с землеотводами. А ведь люди умирают каждый день, их кто-то должен провожать. И вот, откуда ни возьмись, возникла фирма «Последний путь», которая села везде, где раньше были мы. Думаешь, кто ее владелец? Не поверишь – Евгения Кругель! Которая при одном упоминании кладбища начинает трястись и аварийно мигать всеми своими драгоценностями. Стало быть, за бизнес взялся сам папаша Кругель. Его превосходительство губернатор и будет теперь у нас главный гробовщик.
– Ему пойдет, – не удержался от реплики Крылов, вспомнив телевизионные трансляции из губернаторской резиденции. Кабинет его превосходительства был отделан торжественным дубом в стиле самых помпезных похорон, а сам папаша Кругель сильно смахивал на продавца всей этой резной полированной роскоши, и физиономия его, скорбная по случаю гражданских инцидентов, была соответствующая.
– Только они не знают, что я никуда отсюда не уеду, – заявила Тамара и, как-то неправильно взяв в руку бутылку, разлила остатки водки по кружкам, будто поливая цветы.
– По-моему, ты не взрослее меня, – усмехнулся Крылов, забирая себе большую порцию дряни, а Тамаре оставляя ту, где было на дне. – Все обустраиваешь лодочную станцию на переправе через Лету, и обязательно здесь, а не где-то еще. Все пытаешься переучить людей умирать. Чтоб поняли как следует. А они тебе этого не прощают. Могли бы – побили камнями.
Пытаются побить, но могут не все. Увы, мне придется вмешаться, пока меня не разорили до точки невозврата. Счет идет на дни, – Тамара решительно тряхнула головой, где остатки прически стояли дыбом, и в них, как в чащобе, стояла темнота. – Я ведь не зря слетала. Нашла и поддержку, и кредиты. Теперь мне надо встретиться здесь кое с кем. Рассказать, как обстоят дела, предложить сотрудничество. Лично и аккуратно дать взятку. Тут уж меня, сам понимаешь, никто не заменит.
– Только, пожалуйста, не попадись, – попросил Крылов, полный бессильной досады на Тамарино упрямство и невозможность вмешаться в ее великие дела. – Если тебя возьмут на взятке с поличным, выйдет не лучше пальбы. Ты уверена, что твой предполагаемый друг попросту не сдаст тебя в СИЗО?
– Не в его интересах, – жестко сказала Тамара – По-другому не бывает, пойми. А я все равно вернусь. Сама, на собственные деньги, построю «Купол». Вобью его в эту землю, как гвоздь. И правда, нечего складывать туда всякое чиновное жулье. Сделаю из «Купола» что-то вроде парижского Пантеона. AUX GRANDS HOMMES LA PATRIE RECONNAISSANTE. ВЕЛИКИМ ЛЮДЯМ – БЛАГОДАРНАЯ РОДИНА. Наша Родина, правда, никому не благодарна. Зато все эти деятели науки и искусства в качестве собственных памятников, сделанных из самих себя, очень даже отвечают моей основной задаче. Живые они никому больше не нужны. Но мертвые – выразительнее среднего Иван Иваныча сообщают о существовании смерти. И, соответственно, пиарят жизнь, в которую нашему простому человеку верится с трудом.
– По-моему, у тебя такая мания: использовать трупы в культурных целях, – заметил Крылов.
– Возможно, это единственное, в чем культура еще нуждается, – беззлобно парировала Тамара, принюхиваясь к водке. – Сейчас мы выпьем за то, чтобы у меня все получилось. А потом я отвечу тебе на вопрос, который ты хочешь, но никак не решаешься задать.
***
Высасывая водку до капли, Тамара по-детски сопела и чмокала в кружке. С жадностью она набросилась на маленькие ломкие сэндвичи, не забывая прихватывать вилкой мыльные волокна оленины. Крылов, которому еда никак не лезла в перехваченное горло, пытался определить, стоит ли выслушать Тамарины лихие оправдания или лучше ничего не знать о фабрике «Северзолото» и деятельности ЗАО «Стройинвест».
Когда же это было? Году примерно в девяносто четвертом – девяносто шестом. Рушились финансовые пирамиды, у плотины митинговали, с каждым днем все более женским и все менее мужским составом, обманутые вкладчики. В бывших парадных, в перестроенных общественных туалетах, чуть ли не в телефонных будках торговали плоскими кожаными куртками, паленым алкоголем и большими, как коробки пластилина, шоколадными плитками. Рубли мутировали ежемесячно, точно поколения мушек-дрозофил. Полунищие рублевые миллионеры носили плечистые цветные пиджаки поддельного кашемира, на ощупь вроде крашеного крахмала. Братки разъезжали по городу на ржавых иномарках, оглушая мощным роком, будто музыкальные киоски. Именно тогда Тамара купила свой первый спортивный «БМВ»: таких шикарных машин в рифейской столице было наперечет, и прохожие смотрели вслед, когда Тамара, полулежа в водительском кресле, упорно двигала белую красавицу вперед, по пушистой от снега рифейской грязи.
И тогда же были эти странные командировки с телефонным молчанием и поездки на чьи-то дни рожденья на первые каменные дачи, где чадили, как везувии, отделанные малахитом мощные камины и поражала варварская мебель, крытая парчой. Там уже мелькали кое-какие нынешние лица, ничем особенно не выделявшиеся среди прочих лиц и даже менее заметные, чем те, кого впоследствии стерло. Павел Петрович Бессмертный, средний хозяйственник и вечный зам какого-то начальства, носил тогда полушерстяной коричневый костюм, подходивший по цвету и фактуре к его заостренным усам. Аспирант Володя Гречихин представлял собой нечто размытое и угнетенное, девушкам явно не нравились его чрезвычайно прозрачные длинные уши, торчавшие из тонких волос, отпущенных до плеч. К Тамаре хозяева тогдашних праздников относились с отеческой добротой и слушали ее толковые речи с умилением, как взрослые слушают ребенка, читающего стишок. Что именно она говорила упитанным дяденькам в золоченых узеньких очках, какие сдавала экзамены, Крылов не знал – его всегда отвлекали в сторону чем-нибудь неинтересным, демонстрацией каких-то пересохших птичьих чучел или полированной яшмовой плитки, которой предполагалось оклеить туалеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69