Чувствуя тягостное раздражение и странную покинутость оттого, что все происходящее его больше не касается, Крылов приготовился смотреть. Тамару со всем почетом препроводили в кресло главного гостя – тяжеленное сооружение темного дерева, без подлокотников и с готической спинкой, чей не различимый для глаза угол наклона, как было известно Крылову, не позволял сидящему распрямиться. Тамара, однако, сумела сесть красиво, скрестив светлые ноги и держась прямой спиной в неуловимом миллиметре от пригибающей доски. На ней было незнакомое Крылову пламенистое платье, в высоко заколотых волосах что-то рассыпчато взблескивало – сквозь пыльное стекло экрана подробностей было не разглядеть.
Камера прошлась по студии, и Крылову крайне не понравился состав приглашенных. В первых рядах не было ни одного значительного, холеного лица, то есть ни одного серьезного оппонента, способного гарантировать своим присутствием вменяемый уровень шоу. Лица были сплошь народные, простые, все с глубоким оттиском неудовольствия, который не разглаживался от вызываемых Дымовым умиленных улыбок. Преобладали женщины лет сорока, с тонкими наслюненными бровками и лучистыми ресничками, словно нарисовавшие косметикой собственные юные мордочки на той широкой и пористой массе, которая имелась ныне в их распоряжении. Все это вместе напоминало заводское профсоюзное собрание. Декоративные гробы, в очертаниях которых было что-то военно-морское, корабельное, плавали по воздуху, резными кормами вперед, приводимые в движение сложной системой серебристых блоков и шнуров. Голенастые девицы, исполняющие в программе танцевальные номера, щеголяли на этот раз в шелковых буденновках, коротюсеньких жакетках, усаженных крупными красными орденами, и в умопомрачительных сетчатых колготках.
– А теперь встречаем наших экспертов! – праздничным голосом провозгласил ангелоподобный Дымов. – Андрей Андреич Горемыко, кандидат технических наук!
Вызванный господин робко раздвинул бисерную завесу, из-за которой появлялись гости, высунулся до половины, затем вышел весь. Телом, узким в плечах и равномерно расширявшимся от подмышек, он напоминал какого-то крупного грызуна; седая полоска растительности маскировала, как могла, отсутствие подбородка, вместо которого свисал мешок. Вид у господина Горемыко был дрессированный. Осторожно, приставными шажками, эксперт пересек предательское зеркало и сел, вцепившись двумя руками в края квадратного столика, на котором у него лежали какие-то папки.
– И председатель Рифейского женского комитета, депутат городского собрания Аделаида Валентиновна Семянникова! – выкрикнул Дымов, перекрывая бешеный, как взлет тяжелой голубиной стаи, взрыв аплодисментов.
Госпожа Семянникова, несомненно, была в отличной форме. О борта и лацканы превосходно отутюженного френча можно было порезаться, голова, вбитая в плечи, сидела крепко, не оторвешь. Если бы Крылов по какой-то причине создавал для личного пользования образ врага, он не смог бы вообразить ничего лучше этих радостных глаз навыкате, этой щучьей улыбки. Усевшись за столик, симметричный горемыковскому, Аделаида залпом выпила стакан минеральной воды и тут же, обмахиваясь платочком, выпила еще.
– У нас сегодня особенный эфир, – начал Митя вкрадчиво и необычно для него литературно. – К нам пожаловал гость, которого мы ждали с тех пор, как открылась наша программа. Госпожа Тамара Крылова известный в городе человек. Ее знают как блистательную светскую львицу и щедрую благотворительницу. Но у этой ослепительной женщины совсем не женский бизнес. Фирма «Гранит», ритуальные услуги. Причем услуги, скажем так, оригинальные. Тамара, – сердечно обратился он к вытянутой в струнку гостье, видной всем от макушки до кончиков туфель, – расскажите, что нас ждет, когда после смерти мы все попадем к вам.
После смерти вы попадете не ко мне, – возразила Тамара с мягкой улыбкой, держа на отлете пушистый, на синюю гвоздику похожий микрофон. – Там, где мы будем, каждому воздастся по вере. «Гранит» работает здесь, по эту сторону черты. Мы стараемся для живых людей: родных и близких усопшего. Мы рядом, чтобы смягчить утрату и облегчить труд похорон.
– Расскажите, расскажите подробнее! – нетерпеливо воскликнул Митя, жадно вглядываясь в жертву, не выказавшую пока ни малейшего признака замешательства. Многие в студии подались вперед, тут и там женские глаза увлажнились, какой-то тощий активист, морщинистый, словно почерканный карандашом вдоль и поперек сердитого лица, уронил с колен исписанные листочки.
– Я постараюсь объяснить как можно понятнее, – начала Тамара, доброжелательно глядя на собравшихся. – Мы все хотим жить хорошо, на современном уровне. Нас интересует мебель, бытовая техника, одежда. Но прощание с близкими – тоже часть нашей жизни. Каждому из нас однажды приходится это делать. Разве не важно, чтобы ритуал прошел достойно? Разве не смягчается горе, если усопший уходит от нас, окруженный красотой? Но смотрите: все вокруг усовершенствуется, только не похороны. Меняются стили, технологии. А у нас по-прежнему эти вульгарные цветочки из бумаги, гробы с кружевцем. Все это отдает инвалидностью, тюрьмой. Кто обычно подвизается в нашей сложной области? Инвалидные артели и бандиты. Уже это одно бросает на ритуал угрюмую тень. У близких, провожающих усопшего, возникает чувство обреченности, многие потом страдают депрессией…
– А вы праздник, что ли, хотите устроить из похорон? – петушиным голосом выкрикнул с места активист.
– Друзья, вопросы госпоже Крыловой зададите после, – осадил активиста нарумяненный Дымов. Было, однако, заметно, что он доволен разогревом аудитории, толкавшейся локтями и ерзавшей на стульях.
– Отчего же, я отвечу, – откликнулась Тамара, посылая тощему гаду одну из самых мерцающих и драгоценных своих улыбок, какой многие большие персоны мечтали удостоиться. – Не праздник, конечно, но благородное, эмоциональное действо, как в хорошем театре. Для этого мы хотим убрать весь традиционный убогий антураж, предложить нашим клиентам совершенно иные концепции ритуалов…
– А про чувства у людей вы подумали?! – вдруг раздался в студии скандальный крик.
Камера быстро нашарила кричавшую: заплаканную женщину с желтыми волосами цвета банановой кожуры, в черном газовом платке и в черной майке с растянутым на рыхлом бюстгальтере логотипом «Adidas».
Аудитория сочувственно зашумела. Дымов, картинно сдаваясь, развел руками в белых кружевных перчатках. Одна из девиц, придерживая буденновку, побежала к женщине с микрофоном. Другие девушки из кордебалета, явно оставшиеся на сегодня без работы, столпились у декоративных надгробий и о чем-то темпераментно шептались, вхолостую пританцовывая одинаковыми сетчатыми ногами в лакированных туфлях.
– Да я уже спросила, пусть ответит, – сказала тетка в микрофон неожиданным мокрым басом. – Интересно, как она инвалидов поувольняла со своего «Гранита»…
– В самом деле, хотелось бы узнать, – перехватила микрофон уверенная дама в светлом деловом костюме, довольно тесно на ней сидевшем, – какова судьба работников из Общества слепых, которых, как известно, защищает закон?
Ни один из инвалидов не уволен, просто мы перевели артели на выпуск другой продукции, – ответила Тамара с той особенной, отчетливой любезностью, по которой было понятно, что она уже общалась с уверенной дамой и мнение о ней составила невысокое. – Сейчас слепые клеят елочные игрушки и гирлянды, а мы у них все это закупаем для детских домов. Уверяю вас, такая работа, в которой много праздника, больше подходит для инвалидов. Они ведь наивны и чутки, как дети…
– У меня другая информация, – продолжала настаивать дама, крепко держа микрофон, к которому тянулось сразу несколько рук. – У нас есть жалоба от Серебрякова Геннадия Петровича, которого вы освободили от работы…
– Серебрякова мы именно освободили и отправили на лечение в наркологическую клинику, – перебила Тамара, быстро и некрасиво поморщившись, после чего вернула на лицо ледяную любезность. – Если бы мы этого не сделали, то Геннадий Петрович очень скоро оказался бы в числе льготных клиентов «Гранита». Меня удивляет, как вы сумели подбить этого бедного, ничего не соображающего человека на составление жалобы…
Последние слова Тамары потонули в кипучей набегающей музычке, под которую девицы, не успевшие рассредоточиться по местам, автоматически сделали несколько синхронных движений.
– Мы вернемся после рекламы! – выкрикнул, аварийно выныривая в кадре, кукольный Дымов.
Гробы закружились каруселью. Видимо, Митя все-таки трусил, несмотря на санкцию устроить судилище, спущенную, надо полагать, из медиа-службы самого губернатора. По экрану пошла рекламная заставка «А-студии» – солнце, видное из водной толщи, похожее на синюю яичницу, и веселый, с головой как калоша, прорезиненный дельфин. Далее длинноволосая фея, утопая в наслаждении, подставила сосуд под гладкую струю безалкогольного дамского пива – и Крылов, спасаясь от роковой красоты плавных рекламных существ, отправился на кухню, где бормотал пластмассовый, густо населенный тараканами радиоприемник. Мать, сердитая и сонная, сидела на табуретке перед чашкой желтого чая, на коленях у нее мурчала, растекшись толстым пятнистым блином, беспородная кошка.
– Значит, по телевизору показывают твою бывшую, – сказала мать бесцветно, почесывая пальцем щетинку на кошачьем нахмуренном лобике. – Она мне тут на все праздники подарки присылает. Сама глаз не кажет, боится. Отправляет шофера. Ну, а я все заворачиваю обратно, даже не смотрю. Сама бы явилась, я бы с ней поговорила. А то ишь, шоферов присылать, да еще разных, и все молоденькие, совести нет у нее…
Крылов, залившись краской, кое-как сдержался. Тамара всегда была хорошей, терпеливой невесткой, и если бы мать не вцепилась мертвой хваткой в эти прогнившие, шубой старых обоев покрытые стены, давно бы жила в приличной квартире. За свою почтительность и щедрость Тамара получала от свекрови только нелюбовь – органическую, с поджатыми лиловыми губами, без объяснений и причин; подарки от нее принимались только в виде украшений из жирного желтого золота – должно быть, и сейчас золотой перепутанный ком, с крупными мухами сережек и калачами массивных браслетов, хранится где-то в недрах отсыревшей мебели, куда и мать не заглядывает годами.
– Ну давай, беги обратно к ней, любуйся. Она уж и думать про тебя забыла давно. – Мать, сбросив с колен меланхоличную кошку, у которой вместо ушей были куцые рваные клочки, прибавила громкости радиопередаче, что-то толковавшей про неопознанные летающие объекты.
***
Пробиться сквозь безумие матери было невозможно. Похоже, сегодня все отказывали Тамаре в справедливости. Кое-как соорудив из ватной булки и зачерствевших, красных, как ссадины, ломтей ветчины подобие сандвича, Крылов вернулся к телевизору. Реклама уже закончилась, и во весь экран красовалась, поигрывая ожерельем из крупных шелушащихся жемчужин, госпожа Семянникова.
– …у Крыловой хорошие юристы, – говорила она грудным, немного булькающим голосом, который почему-то всегда завораживал слушателей. – Мы не найдем у «Гранита» мелких нарушений. Но не в этом же суть, не в этом суть! Духовность и нравственность! Духовность и нравственность! Вот что волнует людей! А людей, скажу я вам, не проведешь. Нет, не проведешь! – Семянникова светлыми глазами навыкате обвела внимающую студию, мазнув взглядом по девицам, рефлекторно стиснувшим шикарные коленки. – Госпожа Крылова думала, что эта программа станет бесплатной рекламой ее процветающей фирмы. Нет, но мы же с вами не идиоты, – Семянникова недобро хохотнула, словно пробурлила закипающая жидкость. – Нам известно очень хорошо, что в «Граните» над чувствами людей проводятся эксперименты. Людям, только что потерявшим близких, предлагают сыграть в лотерею! Что это такое, если не кощунство?!
– Ее уже за это били! – выкрикнул с места, привскочив, хрящеватый тип в очочках, сверкнувших наискось стеклом и сталью.
– А вот в этом нет ничего положительного, – назидательно проговорила госпожа Семянникова, и тип, смешавшись, шаря позади себя, опустился на стул. – Мы, Рифейский женский комитет, принципиально против подобных эксцессов, и если госпожа Крылова обратится к нам за содействием по этому факту, мы окажем ей всю необходимую помощь.
Студия зааплодировала. В сторону разомлевшей Семянниковой полетели мелкие букетики. За симметричным столиком эксперт Горемыко сидел в дисциплинированной позе, на лбу его образовалась водяная баня. Должно быть, Горемыко плохо понимал происходящее и сильно волновался перед собственным выступлением. Если бы Крылов мог уничтожить гнусное действо, грохнув об пол пыльный телеящик со всем его содержимым, он бы сделал это непременно. Но он продолжал сидеть и рвать зубами вязкий сэндвич, глотая тугие куски и мыча бессильные ругательства.
Тамару почему-то очень долго не показывали. Но вот она появилась в кадре, сидя уже на самом краешке средневекового кресла.
– Вы говорите: чувства людей. И когда вы так говорите, вами движет не гуманность, а трусость. – Голос Тамары звучал отрешенно, она глядела широко раскрытыми глазами куда-то мимо студии с ее гробами, девицами и замершим Дымовым, похожим на шоколадного зайца в серебристой фольге. – Когда мы провожаем близких, мы подавлены страхом. Нам кажется, что в этот день мы обязаны всеми своими чувствами принадлежать смерти. Мы совершаем символическое жертвоприношение, не позволяя себе даже думать о том, что жизнь продолжается и что у жизни тоже есть права. Не позволяем себе быть живыми. И потому даже скорбь наша – фальшива…
– Да как вы смеете! – выкрикнул хрящеватый очкарик, наморщив пятнышко лба.
– Вот так и смею, – отрезала Тамара, даже не повернувшись к злопыхателю, нервно поправлявшему похожий на перо жар-птицы шелковый галстук. – Я заставляю провожающих выйти из вагона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69